― Нет… ― всё-таки смог он выдохнуть. ― Не так…

Хоаран помедлил.

― Дай мне… себя…

― Придурок, ― подытожил Хоаран и ласково провёл пальцами по коже, пылавшей от его недавних прикосновений, чем едва не добил державшегося на пределе Джина.

Джин принял его в себя с глухим стоном и запрокинул голову, замер в предвкушении. Напряжение мучительно медленно отступало, хоть и ненадолго. И, наверное, только через целую вечность шею Джина согрело-таки дыхание Хоарана, чтобы потом сплестись с теплом нежных поначалу губ. Такие домашние и родные прикосновения, даже немного робкие и предельно осторожные. Пожалуй, только они и давали полное представление о значении слова “ласковый”, погружая в океан тепла и мягкого блаженства, где хотелось остаться навсегда. Просто закрыть глаза и быть там ― до скончания времён.

И вроде бы Джин знал, что он не может чувствовать в деталях всё, что происходило в его теле с чужой плотью, но это не мешало ему всё-таки чувствовать. Быть может, самовнушение или обман чувств? Неважно. Он действительно чувствовал внутри себя пульс Хоарана ― и мог повторить это даже под дулом пистолета. Он чувствовал его внутри себя. Тонул в волнах восторженного ликования и слышал стук сердца Хоарана в себе. Быстрые удары, но отчётливые. Словно музыка, которую слышал только он один, музыка, пронизывающая всё его тело.

Тепло ласковых прикосновений сменилось жаром. Пылкие поцелуи и смелые касания, которые заставляли задыхаться от желания и просить ещё, ещё и ещё, просить о большем. О том самом безжалостном огне, высекавшем из глаз слёзы. Безжалостном огне, но таком мучительно-сладостном…

И скоро кожа уже действительно горела, словно там бушевало настоящее пламя, и пламя перебралось на грудь, опалило плечо, вновь вернулось на шею и, наконец, отыскало путь к губам, после чего последовал первый уверенный толчок, побеспокоивший пребывавшее в приятной истоме тело. И пока твёрдая плоть скользила внутри, не задевая ещё разум и чувства, Джин подавался навстречу губам, размыкая собственные, позволяя и здесь проникнуть внутрь себя. По крайней мере, теперь он чувствовал вкус Хоарана и разрешал его языку играть с разумом и чувствами. Бросил ладони на твёрдые скулы, чтобы удержать, если вдруг Хоарану пришла бы в голову мысль отстраниться.

Потом ― немного позже ― ладони перекочевали на плечи Хоарана, пальцы с силой впились в мышцы, и даже поцелуи уже не могли помешать стонам вырываться на свободу, а телу подаваться навстречу при каждом движении рыжего, чтобы вбирать в себя источник наибольшего наслаждения, отыскавший внутри самое отзывчивое и восприимчивое место.

Губы слабо шевелились ― он нёс несусветную и бессвязную чушь, мешая в кучу японские, английские и даже корейские слова. И пребывал почему-то в полнейшей уверенности, что Хоаран хотел слышать его голос. Задыхался, но чушь упрямо продолжал нести, хотя, судя по туманной дымке в светло-карих глазах, Хоарана вряд ли сейчас волновали какие-то слова. Наверное, поэтому он вновь сковал себя с Джином поцелуем и заставил умолкнуть. Впрочем, никто не мог запретить Джину реагировать на всё, что сейчас с ним происходило. Хоаран сгорал внутри него ― и только это имело значение. Сгорал и оставлял тень огня, чтобы потом сгореть вновь и оставить новую тень ― до следующего раза. Джин верил в это и жил этим, потому что огонь Хоарана ― и даже тень его ― убивал тьму.

Запрокинув голову, он крепко обнял Хоарана, прижав к собственному телу, которое всё ещё хранило в себе отголосок ошеломляющей бури чувств. И да, он ощущал внутри себя ту самую тень огня, нужную ему тень, необходимую. Не мог объяснить, что это, но знал, что оно есть. И даже когда Хоаран отстранится и покинет его, тень останется ― до того самого момента, когда Хоаран придёт к нему вновь. Эту веру Джин потерять не мог, был не вправе, потому что только она у него и осталась.

Быть может, он действительно безбожник, как верно подметил Хоаран, но… Да, он всё-таки верил, всё ещё верил.

И продолжал крепко обнимать свой “последний рубеж”, за которым ждала лишь тьма. И если последний рубеж исчезнет, ему придётся верить только в тьму ― иного выбора уже не будет.

― Чжин… ― Тёплые пальцы невесомо тронули щеку, смахнув что-то обжигающе горячее. ― Что…

― Всё хорошо, ― пробормотал он, притянув к себе голову Хоарана и уткнувшись носом в спутанные пряди. Открывать глаза не хотелось. ― Всё хорошо. Просто помни, что ты должен давать мне себя. Всегда. Мне хорошо тогда, когда тебе тоже хорошо. Ладно?

― Мне всегда хорошо, когда…

― Мне нужно так много тебя, сколько ты можешь отдать. Или забери всё, что сможешь забрать. И тебе вовсе не обязательно обращаться со мной осторожно. Хоть насилуй, но сам. Не играй с моими чувствами. Я знаю, что ты одним прикосновением можешь сделать со мной всё то, что сделал сейчас так, как положено делать нормальным людям. Я знаю это и верю, что ты умеешь и можешь. Просто этого мало. Мне нужен ты сам, а не твои умения. Ты мог бы и не уметь этого ― неважно. Мне нужен именно ты.

― Я не понимаю, ― вздохнул Хоаран. ― И насиловать тебя у меня нет ни малейшего желания. Кроме того…

― Заткнись, ― обречённо прошептал Джин и отвернулся. ― Ты действительно не понимаешь…

― Чжин… ― Хоаран вывернулся из рук Джина, сам поймал его лицо ладонями и пристально всмотрелся. ― Что с тобой? Что-то не так? Я что-то сделал… Тебе больно?

― Идиот, ― закрыв глаза, поставил диагноз он. Хотелось взвыть от бессилия хоть что-то объяснить этому корейскому ослу. Но… он действительно ничего не понял. Недоумок, переживает тут из-за того, что мог сделать больно! Это с его-то предельной осторожностью? ― А ты можешь сделать больно?

― Что?

Джин сердито распахнул глаза и посмотрел на изумлённое лицо рыжего.

― Тогда я хочу, чтобы ты сделал мне больно, ― с яростью прорычал он.

― Но… зачем?

― Чтобы я почувствовал, что ещё живой, тупица!

― Гм… А живые должны чувствовать исключительно боль? ― уточнил Хоаран с едва заметной улыбкой и мягко провёл ладонью по голове Джина. ― Ты живой, придурок, потому что можешь чувствовать. И хочешь чувствовать. И чувствуешь, видишь? ― Его пальцы умело тронули шею Джина, заставив немного повернуть голову. Губы с готовностью приоткрылись в ожидании поцелуя, который действительно случился.

― Просто ты обращаешься со мной так, словно я ребёнок. Это же не первый раз. Моё тело давно уже привыкло к тебе, и…

― Хочешь больше огня? ― спросил Хоаран, уронив подбородок на грудь Джина.

― А его может быть ещё больше? ― с сильным сомнением поинтересовался Джин.

― Его может быть столько, сколько нужно для того, чтобы убить, ― помрачнев, ответил Хоаран. ― Наслаждением тоже убивают, знаешь ли…

― А если немного недо?..

― Я не знаю твой предел.

― Ты можешь определить его?

― Можно попробовать, ― неохотно отозвался Хоаран после долгой паузы.

― Тогда пробуй.

― Не сейчас. ― Хоаран отстранился и вытянулся рядом на матрасе. ― Потом.

― Хорошо. И ты перестанешь обращаться со мной, как с младенцем?

Хоаран повернулся на бок ― спиной к Джину.

― Не думал, что ты воспринимаешь это так…

Джин приподнялся на локтях и внимательно посмотрел на Хоарана. Он что, обиделся? В самом деле? Кажется, именно так. Но…

― Хоа…

― Отстань.

― Послушай…

― Иди к чёрту, я сказал!

Хоаран скатился с матраса, прихватил одежду и вымелся из комнаты вихрем. И дверь закрыл за собой подчёркнуто бесшумно. Уж лучше бы грохнул ею от души.

Джин рухнул на матрас и тихо выругался. Какого чёрта? Почему он так разозлился?

Самым умным, наверное, было бы догнать рыжего, поймать и медленно, чётко объяснить буквально по слогам, что именно он хотел сказать и о чём попросить. Чтобы до упрямого осла дошло. Чтобы он понял… Просто Джин сказал всё не так и не к месту, что надо бы иначе…

Но снаружи ― чужой, а говорить с ослом при нежелательном свидетеле… Он не мог.

***

Когда Хоаран спустился в гараж, Эсмер протянул ему чашку кофе и индифферентно поинтересовался: