В-третьих, Хоарана иногда требовалось не трогать вовсе. Он хотел побыть один — в полном смысле этого слова. И приём «я молча рядом посижу» не работал. Нужно было именно испариться буквально. Куда угодно и как угодно, но чтоб Хоаран остался в полном одиночестве. Попытки изменить это приводили к ссорам. Серьёзным ссорам. Пожалуй, в этом — по большей части — вина Джина. Только потом ему удалось немного понять причины этой тяги к одиночеству, как и тяги к комфорту вообще в их отношениях.

Хоаран как-то взял его с собой на уличные гонки, где Джину довелось перекинуться парой слов с человеком, более или менее хорошо знавшим этого рыжего мерзавца.

— Эх, опять он скоро испарится в поисках уединения, — бросив взгляд на Хоарана, пробормотал тогда парень с густой сеткой шрамов на лице и сделал ставку.

— В смысле? — полюбопытствовал Джин, тоже поставив деньги на Хоарана.

— Ну так! Он же «бродяга» не просто так. Знаешь, когда живёшь на улице и кормишь собственную банду — да и не только — ты всё время на виду, всегда должен быть в курсе всего. Если вожака не видно, это паршиво. Во как. Это не так, как у мажоров. Поимел кучу монет, нанял народ, объяснил обязанности и заплатил за работу. Не, тута всё иначе в корне. Ежели не зырить за своими башками, хрен они что делать будут. Банда — это банда. Без вожака она вмиг медным тазом накроется. Тута нужен авторитет и сила, и чтоб всегда зримо и ощутимо. Вожак должен быть на виду и как на ладони. Эт трудно, на самом деле. Ни чихнуть, ни… Понял, да? Всегда чтоб на глазах и чтоб как картинка. Чуть что не то покажешь, мигом свернут в бараний рог. Хо драться любит, так что он часто иногда смывался куда-нибудь, оставляя за главного подходящую башку из банды. Передохнёт от публики — и обратно. Башке рыло начистит, мозги вправит да снова порулит, а потом опять сдёрнет куда-нибудь. Он умный, так что выкрутился. Умный, но дикий. Было как-то, что крупная банда всех пыталась под крыло собрать. Наехали на Хо да сразу зубы обломали. Он же не умеет подчиняться, дикий совсем. И плевать на численный перевес, никакими силами его ж не заставить. Либо смириться, либо аккуратно сложить.

— Сложить?

— Оригами. У ниппонцев оно так зовётся.

— Оригами? — опешил Джин, не улавливая связи между изделиями из бумаги и делами уличных банд.

— Да ты совсем мутный, как я погляжу. Оригами, «сложить человека». Это значит «убить». И вот, они попытались сложить его.

— И что?

— А ты сам глянь — вон он на байке рассекает. Ну, заточку-то сунули, но паршивец живуч, как кошка. Шрам на животе видел? Ну вот и… Он даже не вырубился, навалял умникам, а мне потом пришлось ему шкуру штопать. Его много раз сложить пробовали, иногда удачно, но он же как будто заговорённый. Так вот. Ну и понятно, чего он от всех иногда прячется. Как стал «бродягой», ему полегче стало. На гонки-то ездить надо, а пока в дороге — всё одно, полегче. Народу меньше…

Дальше Джин слушал уже рассеянно, больше наблюдал. Видел, как Хоарана обступили со всех сторон, как засыпали вопросами и поздравлениями, видел, как он отвечал, находя слова для каждого. И видел, как Хоаран устал от этого. Он ничем не выдал недовольства, но Джин уже научился «читать между строк». Лёгкое напряжение, едва заметное постукивание пальцами по рулю байка, небрежные жесты, которыми Хоаран вроде бы очки поправлял, — он мечтал поскорее убраться от всех восторженных поклонников, знакомых и прочих, прочих, прочих… Сейчас ему хотелось тишины — Джин мог поспорить с кем угодно и на что угодно.

После того случая он уже не злился на периодическую тягу Хоарана к одиночеству, хотя всё же предпочёл бы, чтоб её не было вовсе.

В-четвёртых, Хоаран по-прежнему казался далёким. Да, Джин понимал, что это не так, но… Одно дело понимать, а другое — видеть каждый день холодность и отстранённость. И стабильно получать по рукам за каждую попытку прикоснуться. Сам Хоаран прикасался к нему — тут он не мог пожаловаться ни на что, но вот от чужих прикосновений… Джин мог лишь смотреть — и всё. Это бесило. Если бы он сейчас занимался каллиграфией, то вывел бы слово «бесить» с несдержанными эмоциями, чёрной тушью, самой толстой кистью и на самом большом листе бумаги. И, наверное, прочитать бы результат никто не смог.

Хоаран относился к нему так, как никто и никогда на этой земле. И, быть может, он даже не заслуживал такого отношения. Наверняка не заслуживал. Но едва он пытался выразить собственное отношение, свою безграничную любовь… Больно. Так больно, что он даже не представлял, как можно выплеснуть эту боль, как хоть капельку смягчить её. Его ангел был одновременно источником непередаваемого счастья и ужаснейших страданий. Насколько ярко он освещал его сердце, настолько же жестоко… Нет, закрыть глаза на это не получалось. Вообще никак.

Он мог смириться со всем прочим. Хоаран не умел пользоваться часами, телефоном, либо умел, но не хотел. Он мог иногда исчезнуть на несколько дней, мог на несколько дней сбежать в гараж с байком, мог устроить ссору и опять куда-нибудь убраться на время… Он многое мог. И это многое Джин готов был принять. В конце концов, это же именно он пожелал быть вместе с Хоараном всегда, так что он готов многое принять и со многим смириться. Но не с тем, в чём ему с таким упорством отказывали.

Может быть… Может быть, кто-то однажды покусился на эту красоту? Он ведь красивый — и далеко не в обыденном значении этого слова. Вряд ли только Джин видел его красоту, другие тоже не слепые. Может быть, дело в этом? Дурные воспоминания или ещё что? Хотя представить это у него не получалось. Всё-таки Хоаран действительно не умел подчиняться. Он скорее бы умер, чем позволил кому-то что-то сделать против его воли. Спросить у него? Нет, Джину точно духу не хватило бы.

Была ещё одна проблема. Деньги.

За всё это время Хоаран ни разу денег у Джина не попросил, хотя у последнего деньги лежали на тайных счетах. Навалом. И он не представлял, где Хоаран брал деньги. Жили они… нормально. Без излишеств, но вполне нормально.

Дело не в том, что Джину требовалась роскошь — вовсе нет, но иногда он хотел бы посидеть с Хоараном в дорогом ресторане. Ужин при свечах, например. Или хотел бы разок остановиться в люксе, где нашлись бы шёлковые простыни — Хоарану они нравились, он заметил.

С другой стороны, никто ведь не запрещал Джину тратить свои деньги, но он никак не мог заставить себя пригласить Хоарана куда-нибудь. Ему казалось, что приглашение в театр, ресторан или ещё куда прозвучало бы по-идиотски. Нет, они иногда заходили в музеи, картинные галереи, на выступления каких-нибудь музыкантов и в иные места, но обычно это выходило спонтанно. Шли мимо, увидели, «а зайдём?», «а давай!» — примерно так. Не то чтобы этого не хватало, но всё же временами Джину хотелось чего-то подобного. Ему вообще хотелось увидеть Хоарана хоть разок в торжественной обстановке, в положенной к случаю одежде. Странное и нелепое желание, но оно существовало. Вряд ли, конечно, Хоаран выглядел бы уместно в нормальном строгом костюме и при галстуке, но посмотреть хоть раз в жизни хотелось до безумия.

Джин запер входную дверь и сбежал вниз по ступенькам. На улице ещё горели фонари, а небо на востоке только-только едва заметно посветлело. Сцепились они незадолго до полуночи, после чего злющий Хоаран убрался в гараж к байку — хоть что-то более или менее предсказуемое. Джин почти всю ночь размышлял о жизни, выстраивал претензии по пунктам, подумывал о сэппуку и повешении, но в итоге всё сводилось к одному — ему нужен рыжий. Весь мир мог гореть в аду, но Хоаран нужен был ему всегда и везде. В любом виде и в любом настроении. Даже если будет казаться бесконечно далёким и холодным — всё равно.

«Люблю его, люблю его, люблю его…» — это он повторял всю ночь как заклинание или молитву. Быть может, надеялся, что надоест. Не надоело. Более того, это правда — ничего не поделать. Хуже всего, что даже эта фраза не отражала его истинных чувств. Слова оказались лишь бледной тенью того, что жило в его сердце. Не существовало таких слов, которые могли бы всецело отразить его ощущения и стремления. Всё это воплотилось наяву — в одном-единственном человеке. В Хоаране.