И пока Хоаран не знал, какое из этих определений устроило бы его больше всего. В любом случае, определённость многое бы прояснила. Наверное. Если между ним и Джином вообще могла быть хоть какая-нибудь определённость ― от этого он тоже устал. Вся его жизнь так сложилась, что туманности места в ней не осталось. Неопределённость означала финал, и финал полный, то есть смерть. Впервые он отступил от правил.
Интересно, и чем это обернётся? Полным финалом или мелкими неприятностями?
Он слегка помассировал веки, изгнав усталость, и вернулся в ванную. Через пару минут уже лежал в воде и старался не думать вовсе, нырнул, побыл на дне подольше и, наконец, устроился в расслабленной позе, откинув голову на удобную подставку. Закрыв глаза, сосредоточился на движении воды так, чтобы дыхание стало размеренным и совпало с мягкими и почти не ощутимыми колебаниями волн.
С сосредоточенностью проблем у него никогда не возникало ― он мог в любой момент отрешиться от мира и уйти в себя. Полезный навык, благодаря ему можно полноценно отдохнуть за кратчайшее время и восстановить силы. Или уснуть.
Вот он и уснул, хотя не собирался. По крайней мере, не собирался засыпать в ванне.
Приятное ничто исчезло раньше, чем ему бы этого хотелось. Покой вспугнули прикосновения к груди. Не вода, не ветер ― чересчур настойчивые и жаркие прикосновения, вполне себе земные.
― Ккочжёра [1] … ― сонно велел он.
Источник беспокойства к чёрту не пошёл и продолжил раздражать Хоарана. Тёплые касания сместились к левому плечу, потревожили мягкой лаской старый шрам и перебрались к шее. Больше всего это напоминало поцелуи горячими губами. И когда они отыскали то самое чувствительное место между плечом и шеей, Хоарана осенило. Он распахнул глаза и резко сел в воде.
Ну кто бы сомневался…
― Какого чёрта?
― Я не хотел тебя разбудить, ― спокойно отозвался Джин без тени раскаяния.
― Как ты сюда попал?
― Через дверь.
― Замечательно, ― ядовито фыркнул Хоаран, вновь удобно устроившись в воде. ― Не помню, чтобы я тебя приглашал или оставлял табличку “всем желающим ― добро пожаловать”.
― Я стучал.
― Хреново стучал, тупица.
― А уснуть в воде ― верх гениальности? А если бы захлебнулся?
― Не дождёшься, ― огрызнулся он, прикрыв глаза, чтобы не видеть Джина. Тот даже умудрился раздеться так, что он ничего не услышал и не проснулся. И умудрился влезть в ванну тоже незамеченным.
Хоаран стиснул зубы, чтобы сдержать тяжёлый гнев. Он не выносил тягу Джина к нежности ― нежности по отношению к его скромной персоне. Его бесило желание Джина прикасаться, гладить, целовать, ласкать губами. Он не привык быть… быть любимым? Неважно. Он просто не хотел, чтобы Джин прикасался к нему. Не то чтобы он стеснялся бесчисленных шрамов и рубцов, но и не считал их “украшением” или чем-то особенным. И когда хоть кто-нибудь пытался согреть его отметины лаской и нежностью, ему всегда мерещилось в этом лицемерие с мерзким привкусом жалости и отвращения. Наверное, в этих ощущениях виноват он сам, но, тем не менее, чувствовал он именно так, тем более его шрамы как будто мёдом намазаны ― вечно кто-нибудь к ним лез. Кроме того, Джин имел полное право испытывать неприязнь к багровым рубцам или рваным шрамам, как и любой другой человек, потому что это естественно, так сказать. Ни к чему делать что-либо через силу или из чувства долга ― он не нуждался в этом. Достаточно того, что Джину нравилось то, что делал сам Хоаран ― с ним. И того, что принцип “ты мне ― я тебе” не входил в кодекс поведения Хоарана: ему не требовалась плата, ибо он ничего не продавал и не покупал, лишь делал то, что хотел.
Джин тихо сидел рядом и больше не пытался дотронуться до него, но даже кожей он чувствовал пристальный взгляд.
― И зачем ты припёрся? ― вздохнув, спросил он.
Тишину нарушал тихий шум лившейся в ванну воды. Пожалуй, смысл молчания соперника мог означать только одно, но сейчас Хоарану меньше всего хотелось этого. Не потому, что желание пропало, а потому, что он собирался уделать Джина на Турнире. И что-то подсказывало ― Джин не придёт в восторг от его намерения. И не имело значения, каким будет результат их схватки, сам факт схватки ― вот что важно…
В следующий миг он почувствовал на своих губах губы Джина: мягкое касание, словно робкое приглашение, почти невесомое. Он не хотел отвечать, но всё же… Это опять был тот самый момент, когда Джину требовалась опора. Чёрт его знает, как он определял их ― эти моменты ― и как чувствовал, но тогда его сущность не позволяла ему оставаться в стороне.
Запустил пальцы в тёмные пряди, чуть привлёк к себе, превратив намёк в смелый поцелуй, кончиком языка тронул нижнюю губу Джина и поймал тихий выдох, чтобы вернуть его обратно новым поцелуем. И услышал, как Джин затаил невольно дыхание, смущённый или озадаченный его действиями.
Даже забавно, Джина ни капли не смущала боль, не озадачивали резкие слова, но когда с ним обращались бережно, он терялся. Почему? Неужели он не понимал, что нужен Хоарану? Пусть даже со временем чувства и желания этого странного парня, отмеченного тьмой, изменились бы на противоположные, Хоаран всё равно не захотел бы потерять его ― своего противника, возможно, вечного противника. Ведь для Хоарана имели значение лишь его собственные желания. Пускай бы кто-нибудь назвал его чувства к Джину любовью, неважно, суть в том, что Хоаран не требовал равноценных чувств взамен. Хотел чувствовать сам, и чтобы Джин принимал это, а вот ответных чувств не ждал и ждать не собирался. Он не нуждался в том, чтобы кто-нибудь любил его, дорожил им или ценил его. Ему вообще ничего не надо от кого-то другого ― требовал что-либо он всегда с себя самого. И чем быстрее Джин это поймёт, тем лучше. А ещё он хотел победить его и защитить ― одновременно, и не видел в этом ничего удивительного или же противоречивого, для него одно вполне естественно проистекало из другого, хотя объяснить все нюансы он, наверное, не смог бы.
Хоаран притянул Джина к себе, и оба даже не заметили, как оказались под водой, пока воздух не закончился. Вынырнули. Хоаран небрежно отбросил с лица длинные волосы и стремительным движением перехватил чужое запястье ― отбросил ладонь, тронувшую тонкий шрам на животе.
Джин виновато отвёл глаза.
― Перестань.
― Это ты перестань. Оно само выходит. Я ничего не могу поделать, ― упрямо вскинув голову, выдал в ответ Джин. И внезапно наклонился к Хоарану, спрятав лицо во влажных рыжих прядях. Едва слышно пробормотал: ― Ты хотя бы в зеркале себя видел?
― Не поверишь ― видел. И не однажды.
― Тогда ты просто смотрел, но не видел.
― Хм?..
― Ты прав, к тебе нельзя прикасаться руками, только губами… ― Джин заткнулся, потому что Хоаран несильно ударил его ладонью по щеке, словно приводил в чувство человека, потерявшего сознание или же поддавшегося панике.
― Что ты несёшь?! ― тихо спросил он, но вот тон не предвещал ничего хорошего.
― Ты можешь просто сделать то, что нужно? Тогда у меня не останется ни времени, ни сил, чтобы говорить тебе что-либо или трогать тебя! ― с неожиданной злостью ответил Джин.
Хоаран спокойно устроился в ванной, откинул голову на подставку, прикрыл глаза и бесстрастно велел:
― Выметайся к чёрту.
Наверное, сейчас он мог и прикончить этого придурка. Никогда не испытывал к нему ненависти и никогда не желал ему смерти ― уж тем более от собственной руки, но прямо сейчас… Он отгородился от кипящей ярости, разбуженной словами и поведением Джина, постарался её не замечать.
Чёрт, они оба друг другу ничего не должны. И всё это продолжалось только по воле японского идиота ― всё вот это. В конце концов, Хоарану Джин нужен сам по себе, даже если бы у него не было тела, а одна лишь душа, к которой нельзя прикоснуться материальной рукой. А недоумок парой слов свёл всё к… И только поэтому он нужен Джину? Только поэтому? Это всё, чего он хотел? Просто знать, что способен вызвать в ком-то страсть? Чтобы обрести иллюзию значимости? Чтобы на время позабыть об одиночестве? И ему наплевать на всех? Лишь собственные миражи ему дороги? Быть нужным любой ценой и любыми средствами? И быть нужным только так? А сам Хоаран, выходит, лишь инструмент? Чёрт с ним, можно и так, он вполне способен пережить подобное отношение, но это не значило, что он готов плясать под чужую дудку и перекраивать себя на новый лад.
