Так и знала – лучше бы мне не читать.

Я повторяю эти слова снова и снова, лежа на полу ванной; живот сводит спазмами. Виной тому – нервы, и адреналин, и Теодор, и ящик Пандоры, обнаруженный на «Фейсбуке».

Зачем я это прочитала?

Нужно позвонить Ванессе, и она скажет – напиши ему ответ. Может быть, Райне, и она в любом случае назовет меня идиоткой несчастной. Оливер однажды показал мне, как дышать в случае панической атаки, так что я с трудом сажусь и заставляю диафрагму расширяться, затем сужаться, затем снова расширяться; воздух, проходя через нос, свистит, словно дразнит меня.

Я думаю о Теодоре – и сожалею о прошлом, хотя отец говорил, что сожаление – просто неверно понимаемая ностальгия. Можно сколько угодно смотреть в прошлое с любовью и даже с тоской, можно мучить себя бесконечными мыслями – а что, если бы… но ничего не изменится. Настоящее останется настоящим. Будущее будет таким, каким ему суждено быть.

Мой желудок снова сжимается, и я пытаюсь справиться с приступом ностальгии, не думать, что, возможно, надо было сказать Тео «да», возможно, он и был моей Швейцарией, просто я невнимательно смотрела на карту. Я знаю – это глупо, я все сделала правильно, мой суженый – Шон. Но от тоски, и ностальгии, и извечного вопроса «а что, если…» никуда не денешься, даже если сам все знаешь.

Я поднимаю крышку унитаза; меня тошнит. Подбегаю к раковине, плещу водой в лицо, рассматриваю свое отражение в зеркале, надеясь как можно надежнее отделить прошедшую часть моей жизни от той, которую проживаю сейчас. Дважды спускаю воду в туалете, чтобы убедиться – все смылось. Вроде бы да, но потом меня снова тошнит, и я понимаю – все не так, как кажется.

– Ты сегодня заработался, – говорю я Шону тем же вечером. Наконец придя домой, он проверяет почту с телефона, а Никки тем временем переключает платные каналы, просмотр, хотя ему уже давно пора спать.

– Угу. Загрузили.

– Новый проект?

Он обводит взглядом холодильник, слушая меня краем уха.

– Что? – поднимает взгляд вверх. – А, не. Ну вообще да, но сегодня мы с ребятами еще ходили играть в гольф.

– В гольф? Ты же не умеешь.

– Хочу научиться. – Он смотрит в телевизор, и его глаза расширяются. – Стой, стой, стой, стой! – кричит он Никки, – оставь «Крепкий орешек»!

«Виноград»! Гольф!

Шон перепрыгивает через спинку дивана и плюхается на него. Обычно он через диваны не прыгает. Хотя он довольно подтянутый, все-таки он верит в программистские мантры «чат сжигает калории» и «качай мозги, а не мышцы, чувак!» (Кто-то из его приятелей даже наклеил себе такой плакат на задний бампер.) Я смотрю, как Шон любуется Брюсом Уиллисом, и думаю: интересно, бегает ли он без меня (в наши планы входил забег на три мили по выходным, но потом мы решили, что забег на ноль миль – гораздо лучший отдых, а выходные ведь для того и нужны, чтобы отдыхать), и если да, то с кем. И ради кого.

– Этому мужику лет сто, – говорит Никки, – и вдобавок он лысый.

– Тебе нужно иметь перед глазами положительный пример, – заявляет на это Шон. – Джон Макклейн[8] рулит.

– Если уж говорить о положительных примерах, – говорю я, – не забудь, завтра мы ужинаем с моими родителями. Никки, ты в числе приглашенных.

– Мы же передумали? – интересуется Шон, не отрываясь от экрана.

– Было уже поздно, и ресторан отказался отменить заказ.

Немного помолчав, Шон говорит:

– Просто я, типа, купил билеты на бейсбол. Хотел сводить Никки.

– Ты, типа, купил или ты купил?

Теперь он наконец-то соизволил ко мне повернуться.

– Ну, купил, – и улыбается своей фирменной виноватой улыбкой плохого парня. Не будь «Винограда», гольфа, прыжков через диван и предательства родной Швейцарии, я, может, и улыбнулась бы в ответ. Теперь же я, ничего не ответив, достаю из холодильника брикет мороженого и бросаю его на стол. Открыть упаковку никак не получается, поэтому я тяну за край изо всех сил, сжав брикет бедрами. Раньше Шон не принимал серьезных решений, не посоветовавшись со мной; мы даже установили себе приложение «Список дел для двоих». (Вы добавляете новые задачи, и они сразу же появляются в списке вашего партнера; очень удобно, обратите внимание. Я говорю об этом не просто так – я делала рекламу его производителям.)

Я пытаюсь пробить ложкой твердый как камень брикет мороженого (добавить в список Шона: «отрегулируй температуру холодильника, мать твою!») и охаю; бицепс и предплечье болят от напряжения. Лоб покрывается испариной, но я все глубже и глубже проталкиваю ложку в шоколадное лакомство. Мне удается отломить крошечный кусочек, и следовало бы положить его в тарелку Шону, но вместо этого я кладу его в рот.

О да. Божественный вкус сахара и мести.

Я продолжаю ковырять ложкой мороженое, полностью погружаясь в это занятие, стараясь не думать о своей досаде, не думать о Теодоре и его письме – я очень хорошо умею не думать о плохом.

Но эта мысль – о Теодоре – точит и точит меня как червь.

Я выдыхаю, когда удается подцепить полноценную ложку мороженого.

Я напоминаю себе: надо погуглить, что такое рак яичка, когда Шон уснет.

Райна согласна подвезти меня до ресторана. Ровно в шесть часов она заезжает за мной на своем «Кадиллаке», сажает меня на заднее сиденье, подает водителю знак ехать дальше. Потом, повернувшись, разглядывает меня.

– Пока ты не начала советовать мне сменить прическу или очистить кожу, сообщаю, что вчера меня уволили, – говорю я, пока мы стоим-едем-стоим-едем-стоим-едем по Третьей авеню.

– Клифф, поедем через парк, – говорит она водителю.

– Не рассказывай маме с папой, – добавляю я. Клифф слишком резко тормозит, и ремень безопасности впивается мне в ключицу.

– Неправда, я в жизни не критиковала твою прическу, – Райна улыбается, потом хмурится: – Тебя уволили? – Хотя она старается выразить сочувствие, ее брови слишком неподвижны. Я пристально смотрю на нее.

– Да, – сознается она. – Я вколола ботокс. Не рассказывай маме с папой.

– Мне бы не пришлось. Это же очеви…

– Заткнись, Уилла, – перебивает она, – пройдет.

– Извини.

– Хочешь, я расспрошу своих?

– Насчет ботокса?

– Насчет работы для тебя, Уилла. И хватит об этом. У меня четверо детей, им и семи еще нет, и я к тому же – одна из трех женщин нашей фирмы. Я не молодею. Ботокс – мой подарок самой себе.

– А я думала, подарок самой себе – твой тренер.

– И он тоже.

– Хм-м-м, – говорю я, – как нехорошо. А Джереми знает?

– Да заткнись ты уже. – Джип перед нами наконец вырывается вперед, и нам удается без остановок проехать два квартала. Потом она говорит, как будто все это время обдумывала свою реплику: – К тому же я уверена, что Николя – гей, – и вздыхает. – А что случилось с твоей работой? Может, тебе помочь?

– Случились подгузники для взрослых, вот что случилось.

– Че-го?

Я начинаю рассказывать о подгузниках, о сексуальности, о том, как писала сообщения Ванессе, потому что только Ванесса могла спасти ситуацию, но все это не имеет смысла, поскольку мобильник Райны пищит. Она бросает резкий взгляд на экран и отключает телефон.

– Джереми обещал, что справится со всеми четырьмя. Отлично справляется – с тем, чтобы засыпать меня глупыми вопросами. Милый муж, я уверена, что трусы Элоизы лежат в ящике с трусами Элоизы.

– А где же Глория?

– Я даю ей выходной по субботам. Два раза в месяц.

– Очень гуманно с твоей стороны.

– Господи, Уилла! Я и так все знаю. Я работающая молодая мама, дети которой все время с няней, я донельзя избалована, и как мне не стыдно, и все такое. Честное слово, я все понимаю! Но сегодня именно ты попросила меня подвезти тебя до ресторана, потому что твой супруг нарушил священный закон Шиллы.