Дело решилось лучше, чем ждали, но гнал Сэхунна отец из рода без охоты. Сэхунн в хирд Кая воеводы пошёл и возврата ему не было из Моря Мрака, гнать из рода надо хоть как.

— Как знал, что ещё в ту ночь клятую тебя потерял, — сокрушался отец. — Думалось, что лишь рукой твоей откупились от богов, а поди ж ты… Всего тебя забрать решили.

— Не говори так. С Каем мне будет хорошо. И с рукой тоже хорошо всё.

— Вижу уж, но то всё ворожба. Не может рука за ночь исцелиться. А от ворожбы добра не бывает.

— Ты сам говорил, что ульфхеднар зла не принесёт.

— Говорил. — Лейф хёвдинг умолк и вздохнул.

— Отец, ты меня не ждал — я сам пришёл и попросился к тебе, как мать завещала. Легко пришло и легко ушло. Не тоскуй попусту. А за науку и заботу моя благодарность тебе не пройдёт.

На том и сговорились. После отец вытянул лёгким деревянным мечом Сэхунна по спине при всём хирде, обувку отобрал да велел идти прочь босым. Следы, что остались от сэхунновых ног, новыми мётлами замели, чтоб никто в них не вступил, а мётлы после спалили в костре. Так Сэхунн босым к Каю и пришёл, босым и в простых некрашеных портах и рубахе. Только руки при себе были, сам Сэхунн да меч волчий — весь скудный скарб. Но Кай забрал его и таким — безродным и нищим. Сэхунн задохнулся, когда подхватили, обняли крепко и в чан дубовый отправили — греться, чтоб не застыл.

Горячая вода обжигала, но куда сильнее жгли губы и руки Кая — он взял Сэхунна прямо на полотне чистом у чана с водой остывающей. Даже куснул разок, чтоб уж точно хворь никакая не пристала, а после волком стерёг сон Сэхунна и грел горячим боком пушистым.

Покуда Кай передавал Цвик Лейфу хёвдингу, Сэхунн смотрел за «Вороном». Следил, как на катках вытягивали отяжелевший остов из воды. После отбивали всё лишнее, что само в воде пресной не отошло. Доски ясеневые проверяли, прошивали наново смолёными еловыми кореньями. Сэхунн самолично проверял упругость досок: какую течь дадут, какой удар выдержат, какая гибкость, нет ли вредителей пакостных. Молоточком сосновым киль простукивал и слушал каждый звук.

Местные умельцы парус проверяли и чинили, шили запасные. Вёсла тоже глядели да люки гребные осматривали, подновляли.

Кай иногда заявлялся: вертелся всюду любопытным волчонком, нос совал, вынюхивал, расспрашивал — до всего ему дело было.

— Ты же говорил, что веришь мне, — шептал сердито Сэхунн, когда никто не смотрел на них, и Кай преступал черту дозволенного.

— Верю, — выдыхал ему Кай на ухо и плотнее прижимался бёдрами к ягодицам, тёрся, обнюхивал по-волчьи чутко, опасно и сладко. — Я на снекках всегда ходил, и, думается мне, есть разница. Тебе надо меня научить.

Сэхунну смешно становилось от таких слов, потому как диким казалось, что Кая надо учить чему-то. И что Кая может учить он, Сэхунн.

— Мой…

А вот с этим поспорить было трудно. Кай штормом налетал на Сэхунна, а штилем становился на расстоянии. Вот в общей зале за столом сидел особняком и будто ничего не замечал, погружённый в думы, почти не глядел в сторону Сэхунна. При воинах тоже проходил мимо или беседу вёл, будто Сэхунна рядом не стояло. Не глядел, но видел всё, словно с Сэхунна глаз не спускал. А после, когда оставались они вдвоём, спрашивал за всё: штормом сметал, трогал везде, путал до смятения восторженного, подхватывал, как щепку, кружил так, что у Сэхунна дух захватывало. Это было как разбежаться изо всех сил и с утёса самого высокого сигануть, чтобы полететь ленивым волнам навстречу и камней острых, смертельных избегнуть.

Сэхунн думал, что он ничтожно мал, и этот шторм разметает его, убьёт жестоко, разорвёт в клочья обилием чувств. Но нет. Шторм опустошал и оставлял Сэхунна на томных волнах крошечной лодочкой счастливой. И Сэхунн чуял себя живым больше, чем допредь. Гладил волка, руку протягивал, дозволяя языком проводить по пальцам и запястью, жмурился, когда влажным носом утыкался волк в шею и ключицы нюхал.

За время, потраченное на подготовку «Ворона», все попривыкли, что Сэхунн распоряжался, что и как делать. Многие воины ещё не видели его в деле и не знали, хорош ли их кормчий, но вот Сэхунна вторым после Кая признавали без споров.

«Ворона» спустили на воду за пару дней до первого снега, и Сэхунн улыбнулся, всем телом уловив лёгкий ход. Дерево просушилось достаточно, чтобы стать легче, но не потрескаться. «Ворон» дышал бортами на волнах совсем как живой, по гребням стелился упруго. На таком корабле и в Море Мрака хоть сейчас можно.

После на «Ворона» грузили запасы в дорогу и товары, чтоб в дороге обменять. Принесли и полые дубовые трубки с меховыми деньгами, закрытые деревянными кругляшами и воском запечатанные. Отгородили на носу под навесом каморку, туда меховые деньги и сложили да топчан устроили для ночёвок. А как первый снег выпал, так стали решать, кому какое весло перепадало. Решали сравнением мужей, и в тот вечер в общей зале хохот, крики и смех не смолкали.

Сэхунн грудью на стол ложился — Гинтас и Гард сцепились за носовое весло, позабыв, что весло носовое не одно. Ещё и оба едва-едва понимали друг друга, а бывалые воины дурачились и толковали речи всяк как хотел, путая двух спорщиков и того больше. Даже Турин снизошёл к веселью и самолично ввязался «толмачом» в перебранку.

Сэхунн слушал и хохотал со всеми, пока не встретил взгляд волчий. Кай откинулся на высокую спинку, спрятав лицо в тенях, и смотрел на Сэхунна прямо и пристально. Немо звал как будто. Губы облизнул лениво и глаза чуть прищурил по-хищному, а потом взглядом сполз на губы Сэхунна. Словно поцеловал наяву. У Сэхунна жаром по щекам плеснуло, а на кончике языка заиграл лесной вкус пряный. Он промямлил Гарду, что голову остудить надо, сполз с лавки и удрал в малый двор в чём был.

Стоял под снежинками, что кружились в безветрии и без звука единого на остывшую землю ложились, дёргал за ворот и жадно вдыхал морозный воздух. Холод сначала покусывал за кончики пальцев и скулы, смелел потихоньку, пробирался за ворот, тягуче сползал по спине до самой поясницы и сжимал за бока.

Сэхунн задохнулся и зажмурился крепко-крепко — к спине горячее приникло, руки сильные за пояс обхватили. Твёрдыми губами по шее, выдохом долгим. Сэхунн глаза открыл и сглотнул — перед глазами у него покачивался камень на кончике плетёнки. До боли знакомый камень.

— Возьмёшь?

Он робко потянулся, неловко сжал в ладони зелень искристую, прозрачную, после медленно пальцы разогнул и повернул ладонь, чтоб на свет от факела поглядеть — сквозь. В камне всё так же блазнился Сэхунну бегущий волк. Его волк.

Вновь сжав камень в руке, Сэхунн повернулся в объятиях горячих, приник к Каю и в лицо заглянул. Улыбка таилась в уголках рта, в глазах блестящих.

— Уже скоро… Не жаль?

Улыбка погасла. Кай медленно провёл большим пальцем под нижней губой Сэхунна, погладил.

— Жаль. Эта земля была доброй ко мне. И здесь я тебя встретил. Но нельзя останавливаться, преодолев всего одну вершину. Нужно идти к новой.

— Мать прибудет завтра?

— К началу пути. Забудь об этом пока. — Кай тронул губами подбородок Сэхунна. — Ты мой, а эта ночь, последняя, — вся наша.

Сэхунн дозволил себя увлечь в тепло, уронить в меха, исцеловать всего, пока одёжу снимали в четыре руки, дозволил забрать и мучить сладко. Пил дыхание Кая поцелуями и ловил горьковатый воздух, напитанный воском растопленным, терялся в пятнах света от язычков пламени, венчавших свечи.

Привыкнуть к этому не получалось совсем. Каждый раз как первый. И только Сэхунн думал, что готов снова к шторму, так сразу и обманывался. Медово-смуглый Кай ластился к нему, змеёй в объятия вползал, тихо волком рычал и ладонями сразу везде трогал. Показывал, что его. Всё — его. Отрастающими волосами шею и грудь щекотал, губами и зубами помечал, оглаживал ладони Сэхунна на своих широких плечах, крепко держаться дозволял и вместе с ним по шкурам кататься.

Сэхунн ухитрился свалить Кая на меха. Коленями сжал бёдра и удержал за запястья. Тяжело дышал и смотрел сверху вниз на вытянувшегося на шкуре Кая. Озорные искорки под густыми ресницами, кончик розового языка меж губ проблеском соблазна, тёмная ямочка на подбородке упрямом и тяжёлой волной чёлка, что прятала крутой лоб. Кай смотрел чуть насмешливо и лежал спокойно, показывая, что можно и не держать — не сбежит.