Сэхунну тогда руку сначала придавило горящим столбом, когда он выбирался из дома, охваченного пламенем. Злодеи умудрились поджечь присыпанные землёй стены и укрытую дёрном крышу. Сэхунн находчиво черпал бочонком заготовленную за лето сыворотку из чана и заливал пламя ею, а потом протискивался в узкий лаз. Тогда-то и рухнул один из столбов — прямиком ему на руку. А после, уже на берегу, Сэхунн отбил удар вражьего меча, но поскользнулся на влажном песке. Чужой клинок рассёк разом предплечье и плечо, скользнул по кости, застрял. Свой меч Сэхунн оставил в брюхе у хирдмана Асгейра, а отец за шиворот утянул самого Сэхунна за собой. Дальше Сэхунн ничего не помнил, очнулся уже в море на мокрой палубе.

Так и шли они за днём день на “Вороне” всем родом, только вот в трюме не лежали бережно укрытые домашние боги — всё осталось в Сэхэйме. Всё — и боги, и честь, и убитые родичи, и попранный закон, ибо нет хуже поступка, чем обратить оружие против того, с кем кров и пищу разделил.

Отец хотел добраться до усадьбы Хэйдульва Удачливого да попросить у старого друга помощи, но тот ещё не вернулся из Эрин, а супруга его сметливая предупредила, что собирают тинг*. Асгейр подкупил послухов* и заручился поддержкой соседей, чтобы Сэхэйм ему отдали, а всё дело так перевернул, будто бы это Лейф Поединщик под покровом ночи на гостя кинулся.

— Славу твою все знают, вот и сказал он, что раз тебе не удалось для хольмганга причину сыскать, то решил ты втихаря с Асгейром расправиться. Асгейрова супруга из славного рода, потому дороги на тинг тебе нет. Осудят. Но тебя ещё найти надобно, потому самое разумное сейчас — уйти в поход.

Лейф хёвдинг признал правоту супруги Хэйдульва, не зря же её величали за глаза Волчицей. Да и на “Вороне”, что мог нести две сотни воинов, сейчас и сотни не набралось бы. Только пять десятков добрых бойцов из них, а прочие — раненые. Вот и не пристало отказываться от помощи Волчицы, что поделилась с ними пищей в дорогу да запас стрел дала. Даром, что темноволосая и мелкая*, не белоснежная лебедь, а замухрышка, которую Хэйдульв привёз из земель, что восточнее Гардарики, но ни у кого язык не поворачивался назвать мудрую и милосердную Волчицу некрасивой.

Волчица и руку Сэхунна поглядела, потом погладила маленькой ладошкой по спутанным рыжим вихрам и головой покачала.

— Тут руку тебе не вылечат, Лейфссон, морской битвой славный.

Больше ничего она не прибавила, но на Сэхунна смотрела без жалости. С теплотой смотрела. А после отец расспрашивал Волчицу о Янтарной реке и коротком пути в Миклагард.

— Обычно норсмадр идут через Альдейгьюборг. Там несколько волоков, а дальше до Южного моря по реке. Через Вену короче, а волок всего один, но норсмадр туда не суются. — На губах Волчицы заиграла поистине хищно-волчья усмешка.

— Почему не суются?

— Земли северных вендов там, волчьи. Лютичи и франки кличут неврами их. Слыхал же басни, что невры волками обращаются? Норсмадр не любят слышать клич “Рубон!” и обходят Полтеск на Турунде так далече, как только можно. С ульфхеднарами связываться — себе дороже. Только те, к кому невры благоволят, осмеливаются ходить тем путём — по Вене до Милиниска, а там по реке на юг до моря. Путь выходит в пять раз короче, чем через Альдейгьюборг. В южных землях зубы точат на Полтеск, но пока не смеют рот раскрывать — в бою не хотят быть битыми.

Вот так и застал шторм “Ворона” в четырёх днях пути от острова Рюген. Сэхунн держал цепко правило, бросал ясеневый корпус навстречу волнам, резал высокие пенные гребни, вслушивался в ветра рёв и тяжкое дыхание стискиваемых водной могутой бортов, едва не соскальзывал с мокрого сиденья и про себя складывал вису, что потешила бы Эгира и вызвала милость морского владыки к “Ворону”. Хотя ему так и чесалось сложить нид и похулить богов, чтоб неповадно было передел небес устраивать. Чай небо немаленькое — всем богам места хватит: и родным, и богам вендов, и богам лютичей, и прочим.

Буря не унималась. Низкое, набрякшее влагой небо рассекали росчерками молнии одна за другой под ревучий и почти непрерывный рокот. Будто владыка Тор спустил молот с цепи и долбил несокрушимые стены небесных чертогов. Через борт хлестала солёная вода, а сверху лилась пресная и холодная. Сэхунн завидовал гребцам. Он не отказался бы сейчас сидеть на скамье и ворочать сосновым веслом, разгоняя кровь в жилах и упиваясь рождающимся внутри тела теплом. Но куда там… Не с его одной рукой на вёсла идти.

Очередная волна ударила в правый борт. Сэхунн пальцами чуял через правило, как дрожал остов корабля. Чуял перемены в силе толчков. Рука будто сама ухватила правило, чтобы корабль послушно лёг на волны круче и повернул левее. На носу закричали, но поздно. “Ворон” красиво прошёл на безопасном расстоянии от скалистого островка. Ни одно весло не оцарапали.

Прикрыв глаза, Сэхунн улыбался, слизывал с губ солёные капли и вёл послушный руке корабль в обход скал. Смотреть ему не нужно было, чтобы улавливать ветер и волнение воды. По толчкам и шуму он заранее знал, где волны катят свободно, а где бьются в преграды, даже верно определял глубину.

Хирдманы у Сэхунна за спиной частенько болтали, что ещё в утробе матери Эгир окропил его морской водой, брызнул в лицо солью. Да так брызнул, что пятнышки въелись в светлую кожу на переносице, под глазами и на висках — солнечной россыпью. Потому-то Сэхунна и тянуло так к правилу, потому-то и чуял он водный нрав лучше многих. Корабль любил его руку на правиле и слушался беспрекословно даже в самую страшную бурю.

Боги делили небо до самого рассвета, пока заря не засметанила тучи на востоке. Тогда-то Сэхунн и углядел впереди хищный чёрный корабль под блеклым парусом. Корабль построили иначе — не так, как строили норсмадр, но красиво. Узкий и шныркий, он чесал по обленившимся волнам прытко и ходко, как водомерка по спокойной глади прудка. Сэхунн и рта раскрыть не успел, а чёрный корабль изник за шхерами, будто и не было его.

— Вендская снекка, — пробурчал отец, обтряхивая плащ. — Как бы засаду не устроили эти разбойники. В этих водах страшнее зверя нет, чем голодный венд. Эй, мачту ставьте*!

Лейф Поединщик бросил плащ на край скамьи и ухватился за правило.

— Поспи пока. Море нрав уже показало, тихо будет.

Сэхунн кивнул молча, сполз с сиденья, потопал по палубе, разминая ноги и спину, потом отряхнул плащ, завернулся в него опять и закатился под скамью.

Венды засаду не устроили, но дойти до Рюгена без боя всё равно не вышло. В полдень напоролись на заплутавший неуклюжий корабль. Неповоротливый чужак мыкался меж скал и искал выход в открытое море. Видимо, чужой рулевой во время шторма укрылся меж скалистых островков, понадеялся на удачу и двинулся дальше заместо того, чтобы вернуться назад и обойти скалистые россыпи свободной водой. Сами и виноваты.

Лейф хёвдинг бежал дома в чём был, потому от лёгкой поживы не мог отказаться. На Рюген лучше прийти при добыче, а не порожними, потому-то и вздели на мачту алый щит — быть бою.

Родная земля иногда не отдавала даже то, что в неё бросили, а если урожай и снимали, то его порой и на пиво не хватало. Море и лес были куда как щедрее и милостивее в Халогалане. Коровы и свиньи тоже частенько кормились рыбьими головами. Если б не море и не добыча, взятая в честном бою, выжить в суровых северных землях не смог бы никто. Потому никто и не судил Лейфа Поединщика строго за частые набеги и морской разбой.

В Сэхэйме даже лён рос плохо. Только пойманная в заливе рыба да тучное пастбище давали пищу и кормили несколько родов — скудно, но всё же. Торговать людям из Сэхэйма было нечем. Зато они умели строить таких надёжных друзей, как “Ворон”, читать море и не бояться схваток. А бой — это тоже служение богам. Кто искренне служит богам в бою, тот получает достойную награду.

Сэхунн спал, когда зубастыми якорями зацепили борт чужака, но от толчка и надсадного скрипа дерева проснулся. Выбрался он из-под лавки и метнулся по наитию к сундуку с оружием и кольчугой. Шлем нахлобучить успел, а меч взял в левую руку. Потом глядел, как “Ворон” влез носом на неповоротливого чужака, притопил так, что борт заскрипел, и корабль накренился. Сеча уже пошла вовсю, а обстрел Сэхунн проспал.