Ди отвела Осея к деревьям и плюхнулась на песок. Он посомневался, но тоже сел. Пока они сидели так, бок о бок, двор постепенно начал оживать. Мальчики раздобыли мяч и стали играть в вышибалы — Иэн и Род бросали так сильно, что на ляжках у тех, кто в шортах, оставались красные полосы. Девочки вернулись к классикам, Мими устроилась с одноклассницей недалеко от песочницы. Бланка стала прыгать дабл-датч.
— Это был такой мощный удар, — сказала Ди.
Оу пожал плечами.
— Но я попал в машину Каспера. И игра оборвалась.
— Ну и что, ты же не знал. Иэн должен был сначала объяснить тебе правила.
Она сгребла в ладонь пригоршню песка, слегка влажного от росы, и начала просеивать его сквозь пальцы, оставляя в руке иголки и шишки кипарисов.
— Ты играл в кикбол в Нью-Йорке?
— Играл немного.
Осей провел ладонью по песку, приглаживая дорожку.
— А какой он, Нью-Йорк? Про него рассказывают такие ужасы. Вечно там людей грабят или убивают. И грязно очень.
— Да нет, там не так уж плохо. Мы жили в хорошем районе. — Оу замолчал, как будто разговор о Нью-Йорке напомнил ему что-то.
— Ты чего?
Ди видела, что он оценивает ее, решает, что ей можно рассказывать, а что нельзя.
— Расскажи, — попросила она. — Ты можешь мне все рассказать.
Это была почти мольба, желание узнать о нем больше.
— Мы жили в Верхнем Ист-Сайде, там почти во всех зданиях консьержи. — Он улыбнулся, увидев непонимание пригородного жителя на ее лице. — Это такой человек, он сидит у входа в здание, как сторож, только еще и помогает, если нужно донести чемоданы или сумки из магазина, такси вызвать и все такое. Там по соседству было немного… таких, как мы. И каждый раз, когда я проходил мимо консьержа, он свистел, чтобы консьерж в соседнем доме посмотрел на меня, и тот тоже свистел. И этот свист я слышал каждый день, пока шел по кварталу. Обычно они так делают, когда мимо идет хорошенькая девушка. Даже после того, как мы прожили там много месяцев, и они знали меня, и каждый день видели, они продолжали свистеть. Они говорили, что это в шутку, и, может, для них это так и было, но не для меня. Мне казалось, что они ждут, будто я что-то натворю.
— Натворить?
— Украсть что-нибудь, ударить, бросить камень.
— Это… — Ди не могла найти слов.
Она пыталась уяснить: он жил в квартире, а не в доме, как она и все ее друзья. Но ведь у них пригород. Тут почти нет многоквартирных домов.
— А что ваш консьерж?
— Он был неплохой, в общем-то. Некоторые консьержи его дразнили, но мой отец давал ему хорошие чаевые на Рождество, и это действовало. Правда, он никогда не ловил нам такси, даже если проезжала пустая машина, мы сами видели. Говорил, что нет свободных или машина едет по вызову. За все время, что мы там жили, я только два раза ездил на такси.
Сама Ди ни разу не ездила на такси — не было необходимости. Какая необыкновенная жизнь — ездить на такси!
— Расскажи мне еще про Гану, — попросила она, лишь бы слушать его.
Осей выпрямился.
— Что ты хочешь знать про мою страну? — спросил он. Упоминание о Гане, похоже, настроило его на более официальный лад.
— Ну… — Ди замялась, не уверенная, стоит ли произносить вслух мысль, мелькнувшую у нее, когда она услышала про Гану. Но он нравился ей — на самом деле нравился, — и она хотела быть с ним как можно более откровенной. — Правда, что там… едят людей?
Оу улыбнулся.
— Это в Папуа — Новой Гвинее. А не в Гане. Папуа — Новая Гвинея недалеко от Австралии.
— О! Прости.
— Все в порядке. У моей сестры Сиси в Риме была учительница, которая тоже так думала и поручила ей сделать доклад про каннибализм. Сиси репетировала свой доклад на мне, так что я в теме.
Это было еще более удивительно, чем история про консьержей и такси.
— Как будет каннибализм по-итальянски?
— Cannibalismo, — ответил он.
Ди рассмеялась, потом посерьезнела.
— Может, тогда ты мне объяснишь, почему люди едят друг друга. Я этого никогда не понимала. Это же чудовищно.
— Ну, самая первая причина — это нехватка еды. Например, случился неурожай, и люди голодают или оказались где-то без провизии. Ты слышала, как два года назад самолет потерпел крушение в Андах, и людям пришлось есть погибших, чтобы выжить?
Ди вздрогнула, она пожалела, что завела разговор на такую тему, но и переводить его на другую не хотела. Она никогда не говорила о таких серьезных вещах с мальчиком — да и с девочкой тоже.
— Но чаще всего каннибализм не связан с голодом, — продолжал Оу. — Люди едят людей, если победили их в бою, это военная добыча. Иногда съедают часть любимого человека после смерти. Так его возвращают снова в сообщество живых — это вроде реинкарнации с помощью собственного тела.
— Фу!
Оу тихонько усмехнулся.
— Мы в Гане танцуем и поем, если человек умирает, но не едим его!
Ди вспомнила, как ее дедушка лежал в открытом гробу в церкви Южной Каролины. Все было так торжественно и благоговейно, а ей жали новые туфли.
— Вы танцуете?
— Да. Большой праздник продолжается всю ночь, много еды, и музыки, и гостей. Семья покойного развешивает объявления, приглашает всех прийти. У нас тратят много денег на похороны — так же много, как на свадьбу.
Его акцент стал более африканским, когда он заговорил про Гану, гласные протяжнее, а голос выразительнее.
— Очень странно. Ты часто бываешь в Гане?
— Мы ездим каждое лето повидать бабушку с дедушкой.
— Тебе там нравится?
— Конечно.
— А где вы там живете, в городе или в деревне?
— И там, и там. У нас дом в Аккре и дом в дедушкиной деревне.
Ди хотелось спросить, был ли этот дом глиняной хижиной с соломенной крышей, как она видела на фотографиях про Африку в папином журнале «Нэшнл Джиографик»? Но она уже дважды села в лужу — с каннибализмом и с дашики, поэтому опасалась задавать вопросы, чтобы снова не обнаружить свое невежество.
Ди задумалась, о чем еще можно спросить. В наступившем молчании она вдруг осознала, что вот они сидят под кипарисами, а двор вокруг живет своей жизнью, но при этом каждый искоса поглядывает на них, наблюдает. Лучше бы они с Осеем гуляли, или лазали на «джунглях», или качались на качелях, чем сидели на месте.
— У вас там много диких животных? — Ди пришлось напрячься, чтобы задать столь простой вопрос, но разговор грозил иссякнуть, как это часто бывает, когда мальчик с девочкой внезапно осознают, что остались наедине друг с другом.
— Да. У нас водятся быки, бабуины, бородавочники, обезьяны. И еще много кого.
Ему вроде бы нравилось, что она задает вопросы, но сам он ни о чем ее не спрашивал. Правда, мальчики вообще редко задают вопросы — им больше нравится говорить, чем слушать, и действовать больше, чем разговаривать. Ди никогда не приходилось сидеть и разговаривать с мальчиком так долго.
Поскольку он не задавал вопросов, у Ди не было возможности рассказать ему о себе. А что она рассказала бы, если б он спросил? Что родители у нее очень строгие. Что она любит математику, но скрывает это. Что она не понимает причины своей популярности в школе, учитывая все мамины запреты: ей не разрешают ходить на бульвар с подружками, ей никогда не устраивали день рождения — с коллективным катанием на роликах или походом в кино. Что иногда ей бывает грустно без причины. Что Мими недавно гадала ей на картах Таро, и выпало, что скоро ее жизнь сильно изменится. Ди решила, что карты намекают на переход в новую школу осенью, но сейчас, глядя, как Осей то приглаживает, то ворошит песок, а его рука чернеет на светлом фоне, она подумала, что «скоро», возможно, наступит раньше, чем она полагала.
Он взглянул на нее и улыбнулся, его лицо было обращено к ней вполоборота, отчего вид у него стал озорной, и все слова, сказанные и несказанные, вопросы, заданные и незаданные, и неловкое молчание, всё смыла волна нежности, которая нахлынула на нее. Ди никогда не вела себя, как Бланка и две-три другие девочки: те привлекали к себе внимание, приставали к мальчикам и всячески возбуждали их интерес. Она не носила обтягивающую одежду с блестками. Она не выпячивала растущую грудь, наоборот, сутулилась, чтобы скрыть ее. Она не экспериментировала с мальчиками в закутке у спортзала, и целовалась она только однажды, когда на перемене играли в бутылочку, — и то всего два раза, потому что их застукали учителя и положили конец игре. Но ее отношение к Оу не было экспериментом. Это то самое, чего я так ждала, — думала она. — То самое.
