МЕХАНИК
Рассказ
Тойво проснулся задолго до противного, бьющего по нервам звонка будильника часовой фабрики «ЗиМ», и привычным, натренированным движением сбросил одеяло на спинку старенькой металлической кровати. Еще в армии Тойво научился просыпаться до подъема, и потому шансов у будильника просто не оставалось. Однако матушка, уверенная в том, что сын, пришедший далеко за полночь с гулянки, не проснется к шести утра, с завидным постоянством заводила «будильник-убийцу» и ставила его на белоснежную салфетку макраме в центре тумбочки.
Тойво встал с кровати и быстрыми движениями армейской зарядки разогнал кровь. Впрочем, это было лишним: еще три часа назад он с компанией гулял по поселку, веселился и заигрывал с девчонками. Всего три месяца назад Тойво вернулся из армии, и жизнь на гражданке сулила массу положительных эмоций. Парень старался не упустить ни одного часа вольной гражданской жизни, воспринимаемой после долгих лет службы как подарок судьбы.
Тойво шумно умывался под рукомойником, отфыркиваясь и покряхтывая, когда в кухню вошла заспанная мать. Ни слова не говоря, она, сладко поеживаясь и позевывая, принялась за приготовление завтрака.
– Мама… Ну что ты… Скачешь? Спала… Бы… – наставлял мать Тойво в паузах между пригоршнями воды.
– Провожу тебя и лягу, – ответила мать на привычный ежеутренний вопрос сына.
Тойво работал в лесу механиком. Хваткий ум и страсть к технике сделали из парня мастера на все руки, а потому в леспромхоз Тойво взяли безо всяких разговоров механиком по ремонту бензопил. Автобус, отвозивший мужиков на работу в лес, проходил мимо дома механика в семь утра.
Быстро позавтракав, одевшись и, подхватив под мышку фуфайку, Тойво выбежал во двор, попрощавшись уже на лету. Морозный воздух с размаху заполнил грудь, заставил закашляться. «Однако, жарит», – подумал он. В это время в конце улицы, натружено жужжа шестеренками и подмигивая на выбоинах фарами, показался потрепанный леспромхозовский КАВЗик.
В салоне автобуса дым стоял коромыслом. Два десятка мужиков, казалось, разговаривают одновременно, от чего автобус напоминал потревоженный улей. В общем гуле отчетливо слышались только крепкие словечки, вставляемые мужиками во все места по поводу, без повода, а то и вовсе безо всякой надобности. Тойво материться не любил, но к своеобразному языку лесорубов давно привык и не обращал внимания на перемат, который мужики вставляли в разговор для связки слов. Он сел на свое обычное место на заднем сиденье автобуса, прикрыл глаза и прислушался к разговорам.
В центре КАВЗика мужики резались в козла, и оттуда ничего кроме хохота и крепких словечек не долетало, в конце же автобуса сидели мужики поспокойнее. Они обсуждали кто охоту, кто рыбалку, кто женщин. Обычный разговор по пути на работу.
До делянки было километров тридцать, но побитый, старый КАВЗик преодолевал их за час с хвостиком. Автобус пропах табаком, бензином и запахом свежеспиленного дерева. Тойво свыкся с этой атмосферой, привык к мерному гудению старого движка, к монотонному бормотанию мужиков. Было время немного подремать…
Что-то знакомое сквозь дремоту навевал шум работающего мотора. Ах, да, армия… И вот уже сон, вытянутый из глубин подсознания знакомым звуком, заполняет все, уводит туда, в прошлое, в совсем еще свежие воспоминания о службе.
Что это? Да эта же та самая Лысая гора под Кандалакшей. Грузовик натужено ревет, волоча в затяжной, трехкилометровый подъем себя и тридцать солдатиков, глотающих пыль под душным брезентовым тентом. У всех – новенькие АК-47 с полным боекомплектом. Едут они отнюдь не воробьев стрелять по предгорьям Хибин, а заступать в караул по охране спецзоны, контингент которой состоит сплошь из бывших власовцев.
Тойво отчетливо чувствует какую-то тревогу, он знает, что должно произойти дальше, но никак не может вспомнить…
Старенький грузовик, который тысячу раз до этого вскарабкивался на Лысую гору на сей раз подвел. Точнее, подвел молодой водила, который совсем недавно пришел из учебки, и не знал пока всех тонкостей организма вверенной ему колымаги. Дернул его черт переключать передачу почти на самой вершине горы. Лендлизовский «Студебеккер», который, очевидно, принимал участие в штурме Берлина, жалобно заскреб коробкой передач и замер; несколько секунд машина подчинялась нажатой педали тормоза, а потом скрипнула, сорвалась с места и, набирая скорость, покатилась вниз по накатанному склону…
Тут Тойво вспомнил, чем кончилось то роковое падение и, дернувшись как ошпаренный, проснулся. Автобус по-прежнему крался по извилистой дороге, выхватывая светом фар из тяжелого морозного сумрака высокие снежные обочины. Перевел дух. Опять это видение. Даже две раны на затылке, оставшиеся от входа и выхода армейского штык-ножа явственно заныли. Да, здорово им тогда досталось… Восьмерых солдатиков раздавило насмерть, еще семеро калеками на всю жизнь остались, остальных порвало да порезало – штыки-то примкнуты к автоматам были. С тех пор его голову украшают два шрама от собственного автомата полученные.
Старлей, что ехал начкаром в кабине с водителем, вместе с ним и погиб. Еле достали бедолаг из груды покореженного металла. После этого случая по частям прокатилась волна проверок. Штабные офицеры с большими звездами строили личный состав по всякому поводу и без него, зачем-то устраивали строевые смотры, маршброски и ночные стрельбы. Все закончилось тем, что командир части перед строем зачитал приказ, согласно которому ехать в караул разрешалось с примкнутыми штыками, но с одетыми на них ножнами. Боевой готовностью жертвовать не стали, так как в последнее время случаи побегов из власовской зоны участились. Правда и начальнику караула дали право выгружать личный состав у подножия Лысой горы, если дорожные условия на его взгляд покажутся сложными.
Калек отправили на досрочный дембель, вернулись из госпиталей легкораненые, попрощались с воинскими почестями с погибшими, и пошла служба дальше. А что делать, такая она – солдатская доля, не знаешь, когда покалечит, а когда и вовсе душу приберет. Но у Тойво, слава богу, все закончилось нормально…
Автобус наконец-то добрался до делянки. Мужики загалдели и потянулись к выходу. Столовая на мастерском участке уже заманчиво светила окнами, от водогреек валил дым и пар, где-то в сторонке мерно постукивал старенький финский генератор с гордым именем «Sisu», поставленный после войны по репарациям побежденной страной. Отдельной стайкой, чуть поодаль, стояли девчонки-сучкорубы. После теплых широт родной Белоруссии, откуда они приехали на заработки в Карелию, привыкнуть к здешним морозам было непросто. И хотя одеты они были во все ватное, мороз покусывал их за ноги и щеки, заставлял в ожидании начала рабочей смены поплясать и от души похлопать варежками.
Механик отвечал не только за исправность пил и заточку цепей, но и за топоры для сучкорубов. Хороший топор – это как продолжение руки. Если топорище правильно выстругано, хорошо подогнано к лезвию, а сам топор наточен соответствующим образом, с ним работать – одно удовольствие. Или напротив, плохой топор – только помеха в работе: и сам намаешься, и работы толком не сделаешь.
Тойво открыл свою мастерскую, включил наждак и, придирчиво осматривая каждый топор, стал их править. Работа у него спорилась, а потому через десять минут он уже раздавал топоры девчонкам.
– Лена, это твой топор. Аня, свой возьми. Надюша, ну что ты опять не свой топор берешь, это Сашин, а твой – вот же он.
Надюша из всех девчонок нравилась Тойво больше всех. Некрикливая, скромная и красавица – глаз не отвести. Даже через ватные брюки, фуфайку и валенки на три размера больше, угадывалась ладная, стройная фигура и крепкая, высокая грудь.
Всем девушкам было по семнадцать-девятнадцать лет, на север они приехали не за длинным рублем, но за лучшей долей, от колхозных нищих трудодней и убогой деревенской жизни убежали. Что касается Надюши, то она казалась среди подруг явным недоразумением: с такой внешностью не суки рубить в тайге надо, а со сцены выступать. Она казалась хрупкой и очень женственной, даже топор брала в руки как-то странно: того и гляди, выронит инструмент. Тойво откровенно было жаль девчонок, пропадающих в лесу на тяжелой работе, которая далеко не каждому мужику по плечу, но что он мог поделать?
