Сержант замолчал. В комнату спустились сумерки. Тихо отворилась дверь. Вошел санитар с зажженной свечой, вставленной в консервную банку.

— Вот вам свет, — сказал он, ставя свечку на табуретку. — А окна мы сейчас замаскируем.

— Принесите пить, — обратился сержант к санитару. Когда тот ходил за водой, сержант молчал. Напившись, он обернулся ко мне:

— Не спите, товарищ? Я вас своими разговорами нс утомляю?

— Нет, нет, говорите!

Я видел, что сержанту тяжело молчать.

— Где же вы потеряли его? — спросил я.

— Наша дивизия, наступая в этих местах, вдруг натолкнулась на сильно укреплённые позиции гитлеровцев, остановилась и решила «прощупать» врага. Два дня тому назад политрук с командиром роты вернулись из штаба полка и вызвали меня и ещё одного солдата к себе. Командир сказал, что необходимо проникнуть в село, занятое Фашистами, и произвести там разведку. «С вами пойдёт старший лейтенант, — добавил он. — Согласны идти или нет?»

Мы вообще не отказались бы от этого задания, а когда узнали, что с нами идёт товарищ политрук, то согласились с радостью. Скоро командир вышел, а политрук стал нам объяснять боевую задачу.

Сержант снова остановился и посмотрел на меня:

— Вы не спите?

— Нет, я с интересом слушаю! Продолжайте.

— Как только смерклось, мы на лыжах отправились в разведку. По пути политрук рассказал, что он в этом селе работал до войны и знает хорошо его расположение. На самом деле, он вел нас уверенно. Ночь выдалась хорошая. Падал снежок, скрывая нас, как пеленой. Сначала мы шли по оврагу, потом, выйдя из него, стали обходить село далеко справа. Хотя мы и сделали большой крюк, но миновали наиболее опасные места и часа через три подошли к селу с тыла. Крайний домик с небольшим двором был до самых окон занесен снегом. Здесь было тихо, а со стороны фронта слышалась редкая ружейная и пулеметная стрельба. Мы нашли калитку, и политрук стал открывать её. «Побудьте здесь», — сказал он. Мы ему говорим: «Товарищ старший лейтенант, разрешите, мы пойдём вперёд», а он — «Молчите и ждите меня».

Скоро он вернулся и сообщил: «В избе никого нет. но я слышал разговор. Кто-то здесь прячется».

И он приказал нам осторожно следовать за ним.

Войдя в сени, мы заметили светлую полоску в дальнем углу. Подходим ближе и слышим глухие голоса: один женский, другой детский. Доносятся они из-под пола. Мы хотели подойти ещё ближе, но свет погас, стало тихо. Тогда замполит нагнулся, нащупал дверцу погреба и негромко сказал: «Акулина Федоровна, не бойтесь! Помните учителя, что до войны у вас был. Это — я». Снова засветился огонек. Солдат остался в сенях, а мы с замполитом спустились в погреб. Там между кадушками сидели женщина, старик и мальчик лет тринадцати. Как они все обрадовались! А замполит говорит: «Скоро встретимся по-настоящему, а сейчас нам нужно кое-что узнать здесь. Не знаете ли вы, где стоят у немцев орудия и пулемёты, где их штаб?»

«Я знаю, всё сам видел», — быстро заявил мальчик и стал объяснять. Замполит вынул карту и листок бумаги. Он набросал план села и стал на плане делать пометки. Такие же пометки он нанес и на карту.

А мне говорит: «Понимаешь?». «Да, товарищ старший лейтенант. — отвечаю, — всё понятно». Закончил он, и мы стали прощаться с хозяевами. Я поднялся наверх, а политрук там задержался. Минут пять мы его ждали. Но вот и он вылез и говорит: «Вот вам карта и план, передайте их командиру. А я задержусь здесь, уточню обстановку».

Мы отправились без него. А в следующую ночь начался бой. К утру немцы были разгромлены. Мы заняли село, но своего замполита я там не нашел. А под вечер меня ранило. Вот и всё.

Сержант помедлил немного и со стоном опустился на постель.

Несмотря на боль, я уснул и проспал часов до восьми утра. За ночь в нашей палате прибавилось еще пятеро раненых. Сосед мой еще спал. Санитары принесли завтрак и сказали, что скоро нас отправят дальше в тыл, в полевой госпиталь. Я разбудил сержанта.

В это время открылась дверь, и к нам внесли на носилках ещё одного раненого с перевязанной ногой.

Санитары осторожно переложили его на постель.

Мой сосед повернулся, посмотрел на новичка и вдруг, словно забыв о своей ране, вскочил на ноги и опрометью бросился к нему:

— Товарищ старший лейтенант! Вы… живы!

— И ты здесь, Федя? — тихо отозвался раненый.

Я не мог объяснить почему, но от этого голоса вздрогнул.

— Здесь, здесь! Как я рад, что вы живы, товарищ старший лейтенант! — повторял сержант, усевшись у ног офицера. — Как же всё получилось-то?

— Дай, Федя, я отдохну, потом всё расскажу. Я двое суток не спал.

Я тоже поднялся и подошёл к раненому. Что-то родное, близкое показалось мне в его лице.

И вдруг…

— Яша! — вырвалось у меня.

— Вася! Вот где встретились.

— Ну, всё! Спи! — приказал я, — Потом обо всём поговорим…

Уже в вагоне, по пути в далёкий тыловой госпиталь, мой старый друг рассказал мне, как он жил после моего отъезда из родного села.

Прибыли в госпиталь, и я записал этот рассказ. А теперь я посылаю его вам. Он поучителен для всех, кто хочет стать храбрым. До свиданья, дорогие мои! Желаю вам силы, здоровья и успехов.

Ваш Василий Григорьевич».

На следующий день после уроков ученики собрались слушать рассказ, присланный полковником. Все быстро уселись на своих местах и с нетерпением ждали прихода Нины Ивановны. Вот она вошла с толстой тетрадью в руках, немного помедлила и стала читать. Полковник записал рассказ друга от первого лица, — казалось, Яша сам рассказывает о своей жизни.

После окончания сельской школы мне дальше учиться не пришлось, хотя мы с Васей и мечтали об этом. Отец постоянно ждал, что его скоро возьмут на войну.

— Останешься за хозяина, — говорил он, — сейчас не до ученья. Что мать будет без тебя делать.

Ожидания отца не были напрасными. Как-то зимним вечером к нам зашел староста и сказал:

— Собирайся, мужик, на войну. Чтобы завтра быть в городе.

Собираться было почти нечего — все уже заранее было приготовлено. Мать стала укладывать в мешок сухари. Отец вышел во двор, обошёл его, прощальным взглядом осмотрел старый осыпанный снегом вяз во дворе, колодец, скотину…

Я неотступно следовал за отцом. Небогатое наше хозяйство было в порядке. Но вот отец заметил, что в одном месте плетневая изгородь немного отвалилась от столба и велел мне принести мочалы. Он свил из неё веревку и туго подвязал плетень к столбу. Спали в эту ночь спокойно только маленькие сестренки. При тусклом свете коптилки отец давал советы матери по хозяйству. Я тоже внимательно его слушал. Потом и я уснул.

На рассвете мать разбудила меня и сказала:

— Ты оставайся с маленькими, а я отвезу отца в город.

Отец поцеловал спящих девочек и смахнул с лица слезы.

— А ты выйди, проводи нас, — глухим голосом пригласил он меня.

Мать не переставала плакать. На улице стояла уже запряженная в сани наша лошадь.

— Ну, сынок, прощай, — отец прижал мою голову к своей широкой груди. — Будь за хозяина. Помогай матери, не обижай маленьких… Трудно вам будет. Лошаденка у нас старая, береги и её… Может быть, я скоро вернусь.

Отцу что-то мешало говорить. Он произносил слова редко, как будто набирал силы после каждой фразы.

— Ну, прощай! Иди в избу, а то простудишься.

Первый раз в жизни я не послушался отца и продолжал стоять. Моё сердце сдавило словно клещами, но слёз не было.

Лошадь тронулась, а отец долго еще смотрел назад, на нашу избушку, на меня.

Заметно опустел наш дом. Раньше всё у нас шло размеренно, чётко. У каждого были свои обязанности, и выполнялись они без особого труда. А теперь я целыми днями работал во дворе и не успевал всего сделать. В нашем хозяйстве и были-то всего лошадь, корова да две овцы. Но и за ними нужно было два раза в день убрать в хлеве и в конюшне, надо было три раза накормить, напоить. По утрам приходилось приносить корм с гумна, дрова рубить.