****

Винский дышал сыростью и туманом, который становился всё гуще.

Он был фаворит и скакал лёгким галопом по ипподрому. По краю скаковой дорожки стояли зрители и смотрели на него, довольно усмехаясь в предвкушении его победы. Винский шёл привычным аллюром в три такта, за которыми следовала фаза подвисания, когда все четыре его ноги находились в воздухе. Копыта его размеренно стучали по песчаному покрытию.

Жокей захрипел в азарте, отклонил его влево и послал вперёд, правильно действуя шенкелями – каблуки у жокея были опущены, посадка глубокая, а положение коленей позволяло почти не напрягать мускулы ног. Винский охотно пошёл резвее, совсем как в ту пору, когда он бегал в табуне, ещё без узды и не под седлом. Он шёл с лёгким упором в повод и старательно работал, пружиня спиной и заводя под корпус задние ноги. Он нёс себя, гибкого, сильного и молодого, продвигаясь ритмичными, упругими и чистыми махами, которые становились всё шире.

Вдруг он похолодел, почувствовав шпоры. Пошатнулся, забил задними ногами, зло замахал хвостом, а потом взмыл «свечой», встав во весь рост. Каким-то чудом он не упал, ударившись об ограду, и неожиданно понял, что его больше никто не сдерживает. Освобождённый от веса жокея, он отпрянул, заколебался, было, и вдруг побежал иноходью, даже не заметив этого.

Винский бежал, не как все, а как давно просила его душа, он бежал по прямой, никуда не сворачивая и обгоняя других лошадей, он бежал, уносясь от себя самого и от всего мелкого, наносного и ненужного в жизни, он бежал от унылых и выцветших чувств и от тягостных обязательств, которые появляются с ними, и от многих обид, и от груза потерь и разлук, он бежал, с каждым выдохом освобождаясь от бремени власти, которая даёт деньги, и от бремени денег, которые дают эту власть.

Сердце его колотилось, как загнанное, оно било под рёбра, будто хотело выпрыгнуть из груди. Ветер рвал у него дыхание и швырял ему за спину вместе с розовой пеной его ноздрей, а он, зажмурившись, поглощал, вбирал, пожирал пространство, и крылья полёта несли его, лёгкого и невесомого, вознося над землёю всё выше и выше… Он быстро плыл, он парил по воздуху и ощущал, как это волшебное состояние парения отделяет его от всего остального мира, который он сейчас так остро чувствовал и который ему почему-то было жалко… В голове Винского стоял гул бешено рвущейся крови, в висках оглушительно стучало, в глазах бушевал огонь, он забыл – кто он, где он и откуда он… Это была настоящая свобода! Свобода навсегда!..

Потом он стал камнем падать вниз и понял, что умирает.

****

Очнулся Винский от крика.

Кто-то короткими толчками бил его в сердце, выламывая рёбра, а где-то, совсем рядом, чужой человек голосом Комбата истошно, захлёбываясь, кричал:

– Да сделай же что-нибудь ещё!.. Ведь помрёт же, господи!..

Винский понял, что лежит на земле. Грудь его покрывала бурая пузырящаяся пена. Возле него на коленях стоял Док с вымазанными по локоть руками и смятым, страшным, залитым слезами лицом. Винский застонал.

– Он очнулся! – вскрикнул Комбат.

– Мы дали тебе выпить воду!.. – отчаянно зарыдал Док, задыхаясь, всхлипывая и размазывая обеими руками бурую грязь по своему лицу. – Простую кипячёную воду!.. Просто воду!..

Потом он заорал Комбату:

– Вызывай вертолёт!..

Комбат кинулся к сумке.

Первое, что сделал Винский, когда они прилетели домой – он уволил их, своего телохранителя и своего личного врача, хотя и тот, и другой был ему давним и верным другом. Уволил, несмотря на то, что на страну накатил очередной кризис, и новую работу они, избалованные его большими деньгами, могли быстро не отыскать.

Потом, остыв, Винский вспомнил, что магический индейский отвар, и правда, напомнил ему тогда кипячёную, чуть тепловатую на вкус воду.

Он бросился разыскивать Комбата и Дока, даже частного детектива подключил, но найти их не смог.

****

Глава о том, как современным женщинам сложно в жизни – и в одежде, и в работе, и в любви.

Она не любила носить колготки.

Тонкие не любила за то, что они моментально рвутся, а плотные терпеть не могла, потому что они, в конце концов, растягиваются. С лайкрой ненавидела, потому что они блестят и делают ноги похожими на металлические болванки. С матовыми колготками тоже всё было не просто – матовые превращали любые, даже самые красивые ноги в две бесформенные сосиски. К тому же носить колготки было дорогое удовольствие: после одного дня носки, сразу после стирки, на них появлялись зацепки, не иначе, как от мыла и воды. После чего колготы можно было только выбросить.

И сейчас, одеваясь, чтобы выехать в дом Серовых, адвокат Ольга Нестеренко колебалась, надевать колготки или нет. С одной стороны – деловой этикет упорно регламентирует для бизнес-леди колготки даже в жару. С другой – какой может быть, к дьяволу, этикет, когда клиента убили, а клиентка в истерике вопит, что надо срочно приехать. Поэтому ей требовалось одеться быстро, но тщательно. Она всегда одевалась тщательно, а сегодня… Сегодня он, наверняка, тоже приедет в «Ривер Клаб»: ни одно резонансное дело не обходилось без его участия.

Она подумала и повесила на шею готический символ – цепь из замши с серебряной летучей мышью в виде подвески. Грустно улыбнулась: теперь он наверняка скажет, что её связь с вампирами для него очевидна. Ну и пусть! А вот колготы она всё-таки не наденет: лето – значит лето. Любимая сумка с «пистолетом» завершила её облик «готессы в чёрном».

Известность к ней пришла, когда на одном заседании она, разозлившись, запустила в судью «Уголовным кодексом»: Его Честь никак не мог принять (или не хотел принять) её доказательства. Потом, правда, ей пришлось очень несладко, её даже хотели исключить из Коллегии адвокатов, но всё обошлось. Покровители заступились за неё, и судья отправился на пенсию. Но о ней заговорили, к тому же она имела запоминающуюся внешность и делала всё, чтобы эту внешность запомнили ещё больше.

Она всегда носила одежду чёрного цвета и только серебряные украшения, презирая золото за пролитую из-за него кровь тысяч и тысяч людей. В зависимости от места, где ей нужно было появиться, выбирала имидж или «корпоративный гот», или «вамп», или «средневековая королева». В любом случае это была плотная косметика, чёрная подводка для глаз, помада и ногти кроваво-красного или чёрного цветов – всё броское, сексуальное и в то же время строгое.

А ещё у адвоката по уголовным делам Ольги Нестеренко были ярко-голубые волосы. По этим волосам её узнавали сразу, во всех судах и тюрьмах. Эти волосы позволяли ей сократить пару часов ожидания в очереди, состоящей из родственников и других адвокатов, и попасть раньше всех в следственный изолятор к своему клиенту.

Не успела она отъехать от дома, как Серова позвонила опять и спросила:

– Ты выехала?

– Да, – ответила Ольга.

– По дороге заскочи и купи торт, – приказала Серова.

– Какой? – только и смогла спросить Ольга от неожиданности.

– Большой!.. Бисквитный!.. Кремовый!.. С розочками!.. – В голосе клиентки слышалась истерика.

– Хорошо, куплю, – пробормотала Ольга, дала отбой и стала думать, куда ей заехать за тортом.

Где по дороге будет магазин подороже, чтобы ей не ошибиться с покупкой: клиентка была привередлива.

И тут её взгляд уткнулся в небоскрёбы международного делового центра, видневшиеся вдали высотными доминантами. Прекрасная идея! Вот где должны быть самые-самые торты города. Самые дорогие – это уж точно! В башне «Эволюция», закрученной вокруг собственной оси как цепочка ДНК или как засахаренный цукат, есть большая кондитерская. В грандиозной башне «Эволюция», в этом многофункциональном комплексе, стиснутом на маленьком пяточке Пресненской набережной другими такими же украшениями для торта.

Только эти дорогущие цукаты были не обычного фруктового цвета, а голубого, как далёкая несбыточная мечта о счастье.