– Потерпи, Аркаш, щас сварим тебе щи… – бормочет она. – Колбасу-то нахуя? Миску давай.

Она смешивает соль и уксус в суповой миске, качая головой в такт долетающим снизу ритмичным басам и стонам, после чего энергично взбалтывает полученное варево.

– Готово, поехали. Держи миску.

– Слушай, ты точно знаешь, что делать? – спрашиваю я, – кровь вроде не идет, может подождем пока…

– Не боись, комиссар, – отвечает Зоя. Теперь она говорит на удивление сдержанно, даже отрешенно. – Справлюсь. А если нет, – она кивает на Аркадия, – так он все равно до утра не дотянет, если сейчас осколки не вынем. Я его так не брошу. Согласный ты или нет – до пизды.

Становится очевидным, что дальнейшие прения будут безрезультатными.

– Ничего-ничего, хуже бывало, – бормочет Зоя, обрабатывая в миске щипцы и зажим. – На фронте приходилось и мочу использовать.

– Что, так плохо было?

– Знаешь, что с 303-й сделали? – спрашивает Зоя, осторожно вылавливая первый осколок.

– Так, в общих чертах.

Аркадий тихо мычит, но не сопротивляется, и Зоя продолжает свою работу.

– Где-то за месяц до Предательства, – говорит она, – началось масштабное отступление, по всей Аляске. Ну, ясно стало, что нас выдавливают, и был приказ сузить фронт, чтобы хоть как-то… дай мне зажим, не видишь, как течет… как-то принять удар врага. Отступали на север, в сгоревшие леса. Не помню уже, сколько брошенных городов прошли. Ничейная земля… дай еще пластырь. Да не этот блять, зеленый! Ну вот, так что через неделю после Предательства Воронина, – говорит Зоя, – Всех, кто из 303-й участвовал, перебросили прямо в этот котел. Без связи, без ничего. Поставили задачу остановить наступление танковых дивизий американцев. Кровью искупить, понял?

– Лучше бы сразу расстреляли.

– Вам только дай расстрелять… бригаду взяли в окружение, – говорит Зоя. – Двадцать дней они были в осаде, на воде из луж, окопы в обледеневшем говне. Десять патронов на солдата и две мины на миномет – суточная норма, – продолжает она, бросая очередной осколок в ванную. – Полярная ночь, глаз выколи… хе-хе, глаз… – она обтирает лоб и щеки Аркадия, собирая ватой его кровь – очень осторожно, даже нежно. – Короче, до конца месяца бригада не дожила… че ты пялишься на него? – перехватив мой взгляд, говорит Зоя. – До свадьбы заживет, – последняя фраза явно должна была приободрить Аркадия, но тот снова обмяк, потеряв сознание. Он дышит тяжело, с хрипами.

– А теперь начинается максимально херовая часть, – говорит Зоя. Она напряженно облизывает губы и повыше закатывает левый рукав. – Сейчас пойдут крупные осколки. Он вырубился, но стекляшки вошли глубоко, и когда я начну их вытаскивать, ему будет очень, очень больно. Поставь миску. Держи его как можно крепче, понял? Если стекло разобьется, я не знаю, смогу ли все выудить. Скорее всего – нет. Тогда он умрет.

Поначалу, все идет не так плохо. Несмотря на недостачу половины пальца, Зоя управляется с инструментами без труда. Самый большой осколок, изо лба, она вытаскивает быстрее всего, и потом споро накладывает бинт и пластырь.

– Шчаш мымем, – зубами затягивая бинт, поясняет Зоя, – мымем фсе школки, шотоэ нано буэ зашивач.

Мы работаем быстро. В ванну летят куски лейкопластыря, свалявшаяся от крови вата и обрывки бинта. В санузле жарко и душно, хотя я давно снял свитер.

Проблемы начинаются, когда Зоя переходит к глазницам. Аркадий громко стонет, когда Зоя раскрывает одну из ран пинцетом и начинает выуживать оттуда кусочек стекла.

– Нервы зацепило, – говорит Зоя, – дело дрянь, но вертаться поздно. Держи его.

Я прижимаю руки Аркадия, как могу сильно. Он вроде бы и не особо дергается, только стонет все громче…

– ААА!!! – с надсадным криком, брат начинает содрогаться всем телом и махать руками. Я держал крепко, но, когда Зоя наконец вырвала осколок из левого глаза, он стал метаться, как угорелый. Он плещет руками во все стороны, и даже вдвоем мы с трудом его держим. Наконец он успокаивается, так и не придя в сознание.

Шальная идея начинает формироваться у меня в голове, и я с трудом ее отгоняю.

– Вроде пронесло… фффух, – говорит Зоя, вытирая пот со лба. – Теперь… теперь – вот этот, здоровый.

Но, лишь только она прикасается к осколку, застрявшему в правой глазнице, Аркадий испускает животный вопль, и я получаю чемпионский удар в грудь. Словно воспользовавшись моим замешательством, освободившейся рукой Аркадий переворачивает миску, и та, окатив Зою кровавым уксусом, разлетается о край ванной. Аркадий теперь куда-то рвется, бормоча бессвязные угрозы.

Навалившись на него, я заставляю его сесть, кое-как. Пару раз брат сильно задевает Зою по лицу, но та только морщится. С трудом, я удерживаю его на месте, но о том, чтобы обездвижить, нет и речи.

– Ничего, что он разбил, – тяжело дыша, говорит Зоя. – Там все равно уже одна кровь была, – бормочет она. По ее порозовевшему лицу градом катится пот.

– Давай, Петь, навались. Последний рывок!

Какими-то нечеловеческими усилиями, Зое удается вытащить большую часть осколков. Под конец Аркадий уже теряет способность всерьез сопротивляться, но и я сдал. Пот заливает мне глаза, я потерял счет времени и перестал чувствовать спину.

– Вроде… вроде все, – наконец шепчет Зоя, и роняет зажим с пинцетом в раковину. – Фууух, блять…

– Наклонись, – говорю я, и она слушается.

Открыв латунные краны, я окатываю Зоину голову струей воды. Она фыркает и трясет головой, осыпая меня брызгами. Я подаю ей полотенце.

– Спасибо, Петь, – говорит она, вытираясь. – Ты – молодчина.

– Я, в общем-то – не при делах.

– Вот не надо вот этого, – говорит она, неопределенно взмахнув рукой. – Давай перекурим, пока меня кондрашка не хватил. Потом буду зашивать. Слушай, а че за шум все время?

– Какой шум? А, это. Это – “Розовый гриб”. Занимает центр и левое крыло дома. Танцовщицы живут там же. В моем крыле – человек двадцать оперативников и офицеры 303-й бригады. Больше никого.

– Я так спросила. Слушай, а чай у тебя будет?

– Чай – будет. Извольте проследовать в гостиную, – галантно приглашаю я.

– Дурак, – скалится Зоя.

***

Чай в пакетиках я впервые увидел только в школе – до того я пребывал в твердой уверенности, что чай есть исключительно продукт варки листьев китайской камелии. Иного у нас в семье не пили. На здешнем рынке можно достать самые странные листья, но только не чайные, так что периодически мне приходится давиться компостом, выдаваемым по талонам. Не сегодня! Я завариваю две чашки, бросаю в свою пару фенаминок и возвращаюсь к Зое.

В восьмидесятиметровой гостиной царит уютный полумрак, свет люстры бликует на латунном карнизе, занавес которого скрывает аквариум. Толстые ковры приятно пружинят под ногами. Пахнет водорослями, винилом и старой бумагой. Оккупировав собою диван, Зоя поджидает меня, закинув берцы на палисандровый подлокотник.

– Ооо, – потянув носом, говорит она.

– А ты думала, – говорю я, и спихиваю ее ноги на пол.

Зоя принимает чашку. Пододвинув одно из кожаных кресел, я усаживаюсь рядом.

– Ни фига себе потолки, – говорит Зоя. – Уютный у тебя блиндаж, ничего не скажу. А силовая рама вообще нереальная! На заказ делал? – она кивает на обвешанную блинами клетку из стальных труб, нависающую над раскладной лавкой. Конструкция стоит чуть в стороне от всего и прикрыта сверху брезентом. – Дашь ведь погонять, а? – с надеждой спрашивает Зоя.

– Да пожалуйста. Штанга – вон, в углу. Где-то еще должен пояс валяется…

Зоя пренебрежительно фыркает.

– А это че за фикус? – говорит она.

– Это, ну, как тебе сказать…

Приподнявшись с дивана, Зоя выплескивает половину чая в кадку, стоящую рядом с диваном. Находящееся в кадке уродливое растение алчно шевелит корявыми побегами – этого Зоя, к счастью, не замечает. Извлекши из-под себя Аркашину фляжку, разбавляет свой отвар чем-то мутным.

– Ну, теперь рассказывай! – повелевает она.