- Прятали-прятали... И на машинке перепечатывали, и перефотографировали...

- Вот жизнь была - бредовая!

- Значит, взгляд разных людей на одно и то же?.. Интересно.

- Если вам интересно, то следует почитать Успенского, соратника Лотмана по его Тартуской школе. У него есть монография о разных точках зрения как основы поэтики прозы. Но это отдельный и весьма глубокий разговор.

- А короткие произведения? Лирические рассказы Бунина, Лескова, Куприна. Тургенев?

- Да... ещё проблема... Учтём традиционный подход. Школярский. Перечисляя сюжеты у графа Тэ, я ведь просто перебрал возможные темы школьных сочинений. Это традиция - так подавать писателей. Так их воспринимать. Так их интерпретировать в нашем культурном контенте.

- Спишите слова...

- Так вы словарик составляйте. Сонечка! Это же ваша тема!

- А попроще?

- Да можно и квантовую механику на вилках и ложках за обедом объяснить. Но писать-то придётся научным языком... Нас всех научили воспринимать тексты именно в рамках традиционного культурного понимания и никак иначе.

- Нарративы?

- О! Правильно - нарративы. Найти новую сюжетную линию в известном произведении - задача практически непосильная. Но возможная.

- Например?

Леонид Михайлович задумался надолго.

- Эй! Я здесь! - Сонечка помахала кистью руки в воздухе.

- М-да... С примерами у нас сложности... Всё разобрали по косточкам. Перенесём, скажем, "Вишнёвый сад" в японский культурный контент. И в пьесе сразу появится сюжет, не предусмотренный ни Чеховым, ни литературоведами, ни читателями, ни зрителями. Ибо вишнёвое дерево для японца - сакура - означает совсем не то, что у Чехова. Этот дерево суть сама гармония Вселенной.

- Знак-символ?

- Не символ, а сама сакура - гармония! И последняя сцена должна восприниматься в Японии как крушении Мира - с большой буквы! Вселенская катастрофа! Проигранный Армагеддон!

- Как в фильме "Аватар"...

- И тогда все многочисленные поступки всех героев выстраиваются в другой психологической картине, в другом сюжете: в зависимости от их отношения к сакуре. И с этой точки зрения и Лопахин, и Трофимов-демагог, и подчинившаяся его демагогии Аня: "Прощай, старая жизнь! ╛- "Здравствуй, новая жизнь!" - ничем друг от друга не отличаются: Лопахин рубит сакуру под корень, а дверь-то старого дома и живого Фирса в нём запирает Пётр Сергеевич - вечный недоучка-студент Трофимов!

- Бог ты мой! Ну, вы, Леонид Михайлович...

- Новые люди убивают и разрушают всё "до основанья, а затем..." По-японски нет никакого "затем". По-японски они все убийцы и пособники дьявола. Вселенной конец.

- Да, это очень неожиданный сюжет...

- К тому же именно в видении иного сюжета кроется механизм перевода текстов в целом не только в другую культуру: из русской в японскую, - но и на язык другого рода искусства.

- То есть?

- Романа в инсценировку. Экранизация. Балет "Щелкунчик".

- Опера "Муму". Партия Герасима. Исполняет Розенбаум. Партия Муму. Поёт Градский. Очень впечатляет.

- Смешно, - искренне рассмеялся Леонид Михайлович. - Написаны же опера "А зори здесь тихие", балет "Кремлёвские куранты", мюзикл "Сестра Керри"...

- По Драйзеру? Обалдеть! И кто ж это разродился? Эндрю Уэббер?

- Раймонд Паулс, как ни странно... Можно и страшнее найти примеры в знакомых романах. Почему Лев наш Толстой с такой ненавистью и брезгливостью описывал трижды - и в "Анне..." и в "Войне..." - роды? "Рождение человека" - в пику же ему Горький написал свой рассказ! И Луку создал портретно не случайно похожим на великого ханжу.

- И почему? - глаза у Сони загорелись: семиотика оказалась наконец-то захватывающей наукой.

- Да потому что граф-то с большой любовью в своей, к примеру, эпопее несколько раз - батарея Тушина, батарея Раевского - описывает красоту полуголых потных сильных мужчин, занятых мужским настоящим делом!

Соня от удивления открыла рот, едва прикрыв его ладошкой.

- Да ладно вам! - захохотала она, замахав руками.

- Это поддерживается его дневниками и воспоминаниями о нём. У кого-то есть в дневнике описание, как Толстой на Невском или Арбате восхищался красотой статного гренадёра.

- Нет - правда?!

- Конечно, не всё так открыто, чтоб кто-то откровенно о нём писал... Он скорей всего и сам не понимал, что творится в его душе, и все его латентные предпочтения сублимировались в нарративе и создавали нарратив. Просто в те годы не существовало гей-культуры.

- Ну, это же написать в курсовой невозможно!

- Увы. Тогда возьмите что-то иное. Вот она, эта деревня.

Дорожный знак подтверждал: "Куреево".

- Знаете, Леонид Михайлович, с вами иногда становится страшно.

- И куда тут? Возьмите "Повесть о лесах" Паустовского.

- Ой, скука - еле одолела. Специально для курса советской литературы и лично Людмилы Алексеевны. "Стожары" даже в детстве не смогла до конца прочесть.

- Это не Паустовский. Это Мусатов.

- Всё равно скука. Нам вдоль до конца и чуть дальше.

- В магазин заглянем?

- Палёной водки захотелось? Не бережёте вы себя...

Леонид Михайлович рассмеялся. Всё-таки они мыслили на одной волне.

- Я захватил. Хороший коньяк. Для того, чтобы понять нарратив, иногда приходится вскрывать надтекст и подтекст. Выпишите из этой повести, скучной, не спорю, все эпитеты. И в ньылет-и йыр...

- Это уже третья глава? Я сбилась с арифметики.

- Четвёртая...

- Как время летит!

- ...мы поговорим, как Паустовский создаёт структуру своего нарратива. С помощью эпитетов. Там такие горизонты откроются - уверяю вас.

Они вразвалку проехали деревню по центральной колее грунтовой дороги и покатили дальше. Вскоре за холмом открылось становище: разноцветные палатки укрывали весь берег, дымились костры, бродили люди, стояли машины, даже одна "Скорая помощь".

- Вернёмся к самым первым вопросам: что всё-таки там? и что будем? - любимые вопросы русской интеллигенции.

- Тут у Капора в половодье хорошее течение с порогами.

- А-а, так это, типа, соревнования!

- На майские праздники здесь всегда устраивают водный слалом.

Они припарковались и поднялись на высокую скалу, откуда открывался вид на стремнину. По стрежню реки, пошатываясь и подпрыгивая, неслась резиновая надувная лодка с двумя седоками. Нос лодки заворачивал то вправо, то влево, но ведущий сильными гребками выравнивал движение.

- Вон видишь два лба, чуть правее от нас, - показал рукой рядом стоящий с Соней парень. - Если их засосёт туда - конец.

- Почему? - с тревогой спросила девушка.

- За ними видишь бурунчик? Это клык. Как бритва. Самое подлючее место.

Леонид Михайлович пригляделся и спросил:

- А правее взять?

- Вот их и несёт правее, твою мать! Прямо в прижим под нами! Шарахнет по скале и перевернёт. А-а! - заорал он радостно. - Молодец, Димон!

Соня тоже радостно дёрнула кулаками сверху вниз. "Знак "Yes!", который сам указывает на знак "Здорово!", который в свою очередь обозначает... Знаки указывают на знаки..."

- Они же разобьются сейчас! - закричал Леонид Михайлович.

- Уже нет! - воскликнула Соня. - Димка! Я люблю тебя!

Сверху казалось, что Димон ничего и не делал, и стоящий за ним на коленях второй спортсмен тупо и ни на что не глядя махал веслом, как на каноэ, то справа по борту, то слева. Но это только казалось непосвящённому. Они боролись с водой. И сила её была громадна. Они сумели вывернуть со стрежня влево и уйти в спокойное течение к плёсу. Они обошли порог и по лёгкой воде прибились где-то за скалой. Соня рванулась вниз по тропинке, крикнув:

- Профессор! Давай за мной!

Куда уж мне, - подумал профессор, - "мне не к лицу и не по летам...". Значит, Димка... "Пора-пора мне быть умней..."