— Где она? — голос отказал, Грейбек сам не был уверен, что задал вопрос вслух.
Мальчишка (ненамного, всего лет на десять старше Луны), застыв в положенном ярде от решётки, рассматривал его с настороженным интересом.
— Мистер Грейбек, я попросил мисс Лавгуд передать право сегодняшнего свидания с вами мне, — наконец, неожиданно деловито заговорил он. — Завтра, насколько вам известно, полнолуние, и мне хотелось бы… оценить риски.
У Фенрира отлегло от сердца. Вот оно что… А разрешение, видать, на предъявителя.
— Оценивай, — буркнул он и, чувствуя острое разочарование, отвернулся… мяса сегодня не будет.
— Вы… расстроены, мистер Грейбек?
— Конечно, он расстроен! — донеслось с другого конца коридора. — То всё сучка бегала, а тут, нате вам — щенок…
— Заткнись, Долохов! — рыкнул Фенрир, резко шагнув к решётке.
Однако напугать удалось только отшатнувшегося Скамандера; русский ублюдок в ответ лишь расхохотался… Впрочем, и продолжать перебранку не стал.
— М-мистер Грейбек… — вновь подал голос нежеланный посетитель. — Вы… вы сейчас обиделись за Луну?
Фенрир бросил на него сердитый взгляд и вернулся на нары:
— Будешь тупые вопросы задавать, я тебя обижу. Говори, чего надо, и вали. Тебе здесь не рады.
— Вообще-то я хотел спросить вас, как вы сами оцениваете возможность успеха нашего… эксперимента.
Фенрир поморщился. От заумных фраз у него тут же заломило в висках и остро захотелось крови.
— Не сожру я твою Луну, — буркнул он, заваливаясь на тюфяк. — Если в камеру не полезет… — И вдруг вспомнил: — Слушай, профессор… Аконитку нормальную не подсуетишь? А то с тем дерьмом, что здесь дают, я за себя не отвечаю…
— Аконитку? — Как же медленно этот Скамандер соображал! — А… Да. Да, конечно. Подсуе… Вам выдадут завтра под контролем мисс Лавгуд зелье наивысшего качества!
— И то дело, — успокоился Грейбек и улёгся обратно.
Скамандер потоптался ещё пару минут, но ни одного вопроса больше не задал и вскоре вовсе свалил.
А утром, раньше, чем обычно, пришла Лавгуд.
На этот раз она не щёлкала своим высвечивателем и так же, как вчера Скамандер, стояла на положенном по технике безопасности расстоянии. То и дело к камере подходили надзиратели (проверить, всё ли в порядке, принести миску с баландой, выдать пузырёк с зельем) и, смерив её недовольным взглядом, убирались прочь. Она улыбалась им и молчала, рассматривая Грейбека, почти не мигая. Он тоже молчал, не понимая, чего ждать дальше.
— Мисс, до восхода луны пятнадцать минут, вы будете присутствовать? — наконец не выдержал один из надзирателей.
— Да, конечно, — мило улыбнулась она. — Можно мне стул?
Охранник растерянно глянул в сторону входной двери, видимо, спрашивая у товарища, как ему быть, и вряд ли нашёл там поддержку, потому что голос его стал ещё более неуверенным:
— Мисс, мы его… Оборотни должны раздеваться перед обращением, иначе… Робы на них иначе не напасёшься. Вам будет неловко…
— Мне? — искренне не поняла Лавгуд, и Грейбек не сдержал усмешки, похоже, только этим и прояснив для неё, о чём толкует надзиратель. — О… Я не подумала… Мистер Грейбек, я отвернусь, если…
Он насмешливо фыркнул и, отойдя к лежанке, принялся раздеваться.
Она не отвернулась. Напротив, таращилась во все глаза, и взгляд её жёг изрезанную шрамами спину.
Охранник, очевидно, почувствовав себя не в своей тарелке, пробормотал, что принесёт ей стул, и быстро ретировался. Грейбек, привычно сложив робу в изголовье, взял пузырёк с акониткой, опрокинул в себя горькую, но явно качественную на этот раз отраву… и обернулся.
— Что дальше? — прошептал он, и Лавгуд, вздрогнув, вдруг быстро-быстро заморгала.
— Дальше… — она встрепенулась, полезла в сумку, достала какой-то небольшой, но, кажется, очень тяжёлый камень и улыбнулась: — Дальше мы возведём стену. Прозрачную, правда… Но зато глухую и непробиваемую.
Говоря всё это, она положила камень на пол там, где заканчивалась решётка камеры, и как только тот коснулся поверхности, по стенам пробежала упругая дрожь, а на месте артефакта моментально возникла кирпичная кладка, секунду спустя ставшая совершенно прозрачной.
Грейбек подошёл к решётке, просунул руку сквозь прутья и осторожно тронул невидимую преграду. Та отозвалась гулким звоном, а пальцы тут же заледенели.
— Лучше её не трогать. Замёрзнешь, — прошептала Луна, шагнув ближе.
Он посмотрел на неё и громко сглотнул:
— Плохая идея…
— У нас пока нет другого выхода, — невинно улыбнулась она.
А в следующее мгновение его тело свело первой судорогой боли.
Суставы выворачивало, мышцы рвались и срастались вновь, шкура невыносимо зудела, и Фенрир выл от боли и ярости, пока тело его, повинуясь полной луне, превращалось в тело зверя.
Когда всё закончилось, он обнаружил себя валяющимся посреди камеры и всё ещё нервно скребущим когтями древние булыжники пола. Запахи хлынули со всех сторон с силой цунами: сырость, плесень, ржавчина, дерьмо из канализации, старая кровь, въевшаяся в кладку тюремных стен, прелая солома, собственный пот… Вкусный, умопомрачительный запах молоденькой человеческой самки… Он тряхнул головой и поднялся на лапы.
Она стояла у самой решётки, глядя на него огромными прозрачными глазищами. И пахла. Одуряюще пахла. Не страхом. Азартом. Страстью. Свободой… Безумием.
Он оскалился и тихо зарычал. Их разделяли лишь толстые прутья…
— Привет, — она присела на корточки и просунула внутрь руку. — Я Луна. Луна Лавгуд. Помнишь?
Луна… Он снова тряхнул головой. Человеческое сознание выуживало образы из «прошлой жизни». Луна. Голос, читающий «Ежедневный пророк». Тихий смех после его коротких комментариев. Восторженный взгляд… Луна.
Справа что-то грохнуло, и он, вздрогнув, метнулся в сторону.
— Нет. Не бойся! — её голос остался спокойным, а тонкая белая рука проникла внутрь камеры ещё дальше. — Иди ко мне. Не бойся. Они ничего нам не сделают. Ничего. Иди ко мне, Фенрир.
Он покосился на прозрачную стену. Трое надзирателей, кажется, пытались разнести её какими-то взрывающими заклинаниями. Безуспешно. Пока.
Грейбек встряхнулся и шагнул к тянущейся к нему руке. Луна улыбнулась… И он, слегка толкнувшись в ладонь носом, лизнул её пальцы. Сумасшедшая девчонка ощутимо вздрогнула, но почти тут же тихо рассмеялась:
— Щекотно! — и осторожно провела подушечками по его огромной морде от носа ко лбу.
Он зажмурился. Странное… и приятное ощущение. Никогда подобного не испытывал.
Это полнолуние отличалось от всех прочих, проведённых им в стенах Азкабана, как день и ночь. Он не метался по камере обезумевшим зверем, не выл от тоски, отчаяния и страха, не скулил от боли в стёртых до мяса когтях… Он лежал у решётки, просунув нос между прутьев, и слушал рассказы Луны о дальних странах, в которых она обязательно побывает, потому что там её ждёт огромное количество неизведанных магических зверей; он мечтал отправиться туда с ней, и сегодня эта мечта совсем не казалась ему безнадёжной и глупой… Ведь Луна сказала, что не оставит его здесь. И он ей поверил.
Когда после захода луны его тело, пережив очередную мучительную ломку, вернулось в человеческую форму, девчонка тяжело вздохнула:
— Пора рушить стену.
Он поднялся на ноги и, пошатываясь, добрался до лежанки.
— Тебя больше не пустят, — язык плохо ворочался, и связки не слушались.
— Пустят, — беспечно отмахнулась она. — Просто… Боюсь, теперь меня будут тщательно обыскивать.
Она оказалась права.
Как только «стена» пала, охранники, скрежещущие зубами от бессильной ярости, молча вывели Луну прочь, а к Грейбеку даже не сунулись, хотя он искренне ожидал как минимум по одному Круциатусу от каждого участника боевых действий по ту сторону баррикад. Он ждал наказания целые сутки, но в итоге…
— Грейбек, живой? К тебе посетитель. Даже не думай близко подходить к решётке! Ручной пёсик… чтоб тебя…
Она пришла без палочки, без высвечивателя, без сумки… Но с котелком, полным баранины, в руках и со свежим выпуском «Ежедневного пророка» под мышкой. Они разговаривали о какой-то ерунде… точнее, говорила она, а он просто слушал, иногда привычно ухмыляясь и совсем редко бурча что-то в ответ. Постоянно торчащие у камеры надзиратели раздражали. Он чувствовал, она хочет о чём-то сказать — и не может… Ему тоже хотелось бы просто побыть вдвоём, подойти чуть ближе, прикоснуться… Странное желание для древнего, как Мерлиново дерьмо, оборотня, последний раз привязывавшегося к кому-то лет пятьдесят назад.
