В истории российского народа, а со временем и украинского, прошло сознательное изменение этнонимов. «Давнее историческое имя Украины „Русь“ и название украинского государства Х-ХII ст. „Киевская Русь“ стали источником пылкого и затяжного спора между украинскими и московскими историками, который длится до нашего времени. Главными вопросами этого спора являются: какой народ и чью культуру представляет собой „Киевская Русь“, кто перенял „киевское наследство“ и продолжает в наше время ее культурно-исторические традиции?
Казалось бы, ответ на такой вопрос очень прост: он заложен уже в самом названии Киевского государства. Если Киев был и остается украинской столицей и является символом Украины, то „Киевская Русь“ была украинским государством, а украинцы — ее наследники и продолжатели в наше время. Но в действительности борьба за киевское наследство привела к парадоксальным последствиям: украинцы не только потеряли свое государство, но и само имя давней Украины „Русь“ было присвоено северным победителем — Москвой. Назвав себя Россией или Большой Русью, Московия тем самым утверждала себя наследником и продолжателем Киевской Руси, этим утверждала и свое право на „собирание земель русских“. В сопровождении этого маскарада и создавалась Российская империя. Несмотря на то, что Московское царство представляло и в национально-этническом, и в культурно-историческом отношении отличную от Киевской Руси формацию, северное племя московитов припомнило свою бывшую государственную принадлежность к „русским“ подданным и, ссылаясь на династические связи своих князей с киевской династией, присвоило название „Русь“ и новосозданному государству»[28].
Трагические исторические события, пережитые украинским народом вследствие потери политической независимости, наложили зловещую печать на все его жизнь, в частности и на этноним. Как заявил Михаил Грушевский: «Мы — народ, у которого украли название». Необходимо было изменить этноним. Сознательное изменение этнонима в народе, как свидетельствует история, — явление редчайшее и всегда обусловлено очень сложными политически-культурными причинами. Таким уникальным, а в европейской истории последнего полутысячелетия абсолютно исключительным явлением выступает изменение этнонима у украинцев и россиян.
В отличие от нас, украинцев, россияне сделали это без исторического принуждения, добровольно и, можно сказать, с радостью. В сущности говоря, они издавна покушались на наш старый этноним, издавна стремились изменить историческую семантику нашего этнонима и присвоили его с большим удовлетворением, справедливо оценивая огромное политическое значение этого явления. «Московщина присвоила себе наше давнее название, отобрала у нас наше давнее, политическое, государственное имя — и даже отобрала его у нас целиком сознательно, с политическим планом»[29].
Процесс изменения этнонима у украинцев и россиян начался на самом деле около двухсот лет тому и происходил в течение новейших времен. Относительно украинцев этот процесс закончился аж после Второй мировой войны, хотя, нужно сказать, до окончательного его завершения, наверное, еще далеко[30]. За отмеченный период Московия, или Московское государство, переименовалась в Российскую империю (республику, федерацию), или просто в Россию, а этнотопоним или хороним «Русь» — в Украину. Соответственно изменились этнонимы: из крестьян-московитян вышли русские, а из русинов — украинцы. Стоит подчеркнуть, что «на протяжении многих столетий этническая субстанция украинцев не менялась, а формальное изменение этнонима целиком не затронуло фактическое этническое содержание понятия»[31].
Московские господствующие круги, выпестованные на монголо-татарских государственных традициях, всегда понимали силу магии слов и значение хоронима. «Вопрос о самоназвании государства является вопросом о ее международном престиже и оберегом от внешнеполитических посягательств»[32]. Европейцев не раз удивляло непонятное упорство, с которым они придирчиво цеплялись к наименьшей формальной ошибке в титуловании, к наималейшей неточности в политической терминологии. На самом деле за якобы формалистическим отношением к титулам, терминам, политическим формулам и т. д. пряталось перенятое у древнего азиатского Востока глубокое понимание значения языка в общественной жизни.
«Люди живут не только в объективном мире и не только в мире общественной деятельности, — утверждает знаменитый американский языковед Эдуард Сепир, — они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для этого общества»[33]. И это также касается исторических понятий.
Нарочно путая древнейшие этнические названия украинского народа — «руский» и «руський» с русским (через два «с»)[34], российские великодержавные шовинисты зачисляют историю украинского народа, его культуру к своей, создавая видимость своего 1000-летнего существования и даже 1000-летнего крещения России, которой, как дальше увидим, даже по названию не существовало. Аналогичные попытки делали польские ассимиляторы, о чем также речь пойдет дальше. «Взгляды польских и московских ученых и публицистов совпадали между собой в одной формуле: нет никакой Украины, нет никаких украинцев, есть только Польша и Россия, только польская и российская нации»[35].
Словесный обман, сознательное смешение понятий и терминов издавна были любимым методом идеологов российского империализма.
Ярким примером такого смешения терминов и понятий являются вопросы изменения российского этнонима. С помощью изменения этнонима российские правительственные круги и ученые старались доказать, что княжеское государство Русь со столицей в Киеве было российским (московским) государством. Цель таких утверждений — доказать, что нет отдельных украинского и белорусского народов, а существует только один российский народ, а значит, украинский и белорусский языки — это лишь диалекты русского.
«Наука должна наконец освоиться с тем фактом, что очень много ее тезисов о старой Руси построено на более или менее удобном жонглировании словами „Русь“, „русский“»[36]. Наполненная мифологемами российская историография возникла и функционирует как неотъемлемая часть государственной имперской идеологии. Ядром российской историографии является концепция генеалогической непрерывности господствующего в Москве княжеского рода. На ее основании в XIX ст. возникли такие кабинетные, внеисторические термины, как «Киевская Русь», «Владимирская Русь», «Московская Русь», которые происходят от названий центров власти. В средневековье этих терминов не знали. «Понятие „Киевская Русь“ возникло в российской науке как элемент общих представлений об исторической судьбе России, — как необходимое звено в периодизации ее бытия. Статус термина как инструмента фактически забыт, и он (термин) незаметно превратился во что-то значительно большее, целиком самостоятельное, тем не менее, руководящее нашими представлениями»[37]. Когда официальную трехчленную формулу или «три кита»: православие, самодержавие, народность (на самом деле: цезаропапизм, деспотизм, шовинизм) — заменила доктрина марксизма-ленинизма, догмы т. н. «обычной схемы российской историографии» не только не потеряли силу, а набрали характера священного писания. Нельзя здесь, между прочим, не отметить чрезвычайно пикантный и выразительный факт, что написанная К. Марксом работа «Secret diplomatic history XVIII century» («Секретная дипломатия XVIII век»), в которой классик проанализировал российскую историю, никогда не распространялась и не переводилась в марксистской стране. Упоминание этой работы основоположника марксизма властью, которая называлась марксистской, было негласно запрещено. И это в государстве, где никакая историческая работа, никакая статья не могла появиться без ссылки на классиков марксизма. На самом деле идеология якобы марксизма маскировала российский великодержавный шовинизм. «Придя к власти, большевики, хотя и исповедовали веру в исторические закономерности и неизбежность краха любых империй, тем не менее сами решили вступить в поединок с историей, насильно воссоздали империю под новой вывеской и крышей, сделав в результате заложниками своего эксперимента много народов и наций, включая российский. То, что произошло в начале 1990-х гг. в СССР, можно рассматривать как реванш, взятый историей у революционно-интернациональной политической партии, и свидетельство того, что „обвал“ Российской империи 1917 г. был вовсе не случайным»[38].
