Корифеи российской истории Г. Соловьев и В. Ключевский считали, что говорить о сформированном российском этносе можно лишь со второй половины XII ст., то есть со времен Андрея Боголюбского. «В лице Андрея великоросс впервые вышел на историческую арену», — писал В. Ключевский. Потому что именно тогда «переселенцы из разных областей старой Киевской Руси, поглотив туземцев-финнов, образовали здесь компактную массу, однородную и деловитую, со сложным хозяйственным бытом и еще более сложным социальным составом, — ту массу, которая стала зерном великорусского племени»[240]. С таким утверждением соглашается большинство исследователей. «Население Северо-Восточной Руси, которое образовалось через смешивание, взаимную ассимиляцию славян лесной полосы и финнов, превращается в особую народность „великоруссов“»[241]. Итак, в XI–XII ст. молодые восточнославянские этносы (псково-новгородцы, белорусы и россияне) ответвились от правящего русско-украинского этноса Киевской империи. Новые молодые этносы появились в процессе славянизации, а точнее — русинизации лесных просторов Восточной Европы, испокон века заселенных балтами и финнами. Из сказанного вытекает, что россияне отнюдь не имеют оснований называться «старшим братом». Если идти по логике истории, «то именно „старший брат“ должен был овладеть родительским, основным наследством — Киевом, а младшие братья искать свою судьбу где-то в других местах. Именно украинский народ стал безоговорочным наследником Киевского государства»[242]. Таким образом, россияне считают колыбелью своей народности не свои автохтонные земли, а территорию бывшей метрополии, откуда пришли колонизаторы. «Поскольку российский этнос появился на исторической арене не раньше XII ст., то претензии официальной Москвы на Киевскую Русь как на первое российское государство выглядят абсурдными. Ведь значит, что российское государство появилось прежде самых россиян»[243]. Народ, который уже с IX ст. назывался «Русью», не имел «ничего общего с московским народом, поскольку возникновение московского народа относится к XII ст.: четыре века разделяют те два народа уже в начале истории»[244].
Наличие в эпоху расцвета Киевского государства на территории Залесья автохтонного чудского населения ставит великодержавных историков в проблемную ситуацию. С одной стороны, сделать из этого надлежащий вывод им нельзя, потому что расшатываются основы официальной исторической доктрины, а с другой — факты, как известно, вещь упрямая, и говорят сами за себя. Метко охарактеризовал это двойственное положение академик М. Покровский: «Так вот, то, что финны составляли коренное, осевшее и более или менее культурное население будущей Московии… относительно этого, в сущности, не было расхождений у буржуазных историков. Но российские историки, — продолжает М. Покровский, — представив целиком убедительный материал, просили потом своего читателя не делать из этого материала выводов, которые они внутренне, без всякого сомнения делали, — этот комический прием не может, конечно, никого обмануть, как не одурачивал он, разумеется, и читателей-современников. Возможно, что именно это и натолкнуло наиновейших авторов на другую тактику: или полного замалчивания самого сюжета, или бесстыдного подсовывания читателю (и за дурака его считают!) выводов, прямо противоположных фактам»[245].
Еще Ломоносов когда-то писал, что чудь с давних времен «в единый народ с нами совокуплена»[246]. Мы уже упоминали современника Ломоносова, императорского историографа Миллера и его пронорманское произведение «Origines gentis et nominis Russorum» («Происхождение племени и имени российского»). В этой работе Миллер доказывал, что коренным населением Московии являются финские племена, и за это его произведение было запрещено, а напечатанные экземпляры почти все уничтожены[247]. И корифеи российской истории, и все объективные исследователи, так или иначе, признают влияние чуди на российский этногенный процесс (К. Кавелин, Д. Корсаков, М. Любавский, М. Покровский, И. Третьяков, Е. Горюнова, Л. Гумилев и др.)[248]. Характерным является такое высказывание: «Великорусская народность образовалась из смешения разных славянских племен, которые расселились в Восточной Европе, между собой и с инородцами, преимущественно финских корней»[249]. Один из величайших российских историков С. Соловьев пишет, что россияне сформировались как народ из двух, по его словам, племен: «славянского и финского» [250]. Аналогично высказывался и Г. Костомаров: «Славянские пришельцы смешались с туземцами восточно-финского племени, и из такой смеси образовался великорусский народ»[251]. М. Покровский, рассматривая способы завоевания чудского Залесья русской дружиной, сделал знаменательный вывод: «Российскую империю называли „тюрьмой народов“. Мы знаем теперь, что этого названия заслуживало не только государство Романовых, а и ее предшественница, вотчина потомков Калиты. Уже Московское большое княжество, не только Московское царство, было „тюрьмой народов“. Великороссия построена на костях „инородцев“, и едва ли последние сильно утешены тем, что в жилах великороссов течет 80 % их крови»[252]. Ошеломляющее утверждение Покровского о 80 % чудской крови нарушает основные принципы великодержавной историографии, в частности, делает мифической идею панславизма и «старшебратства». «На территории Суздальского, Владимирского, Московского княжеств основным населением были финские племена — меря, весь, мурома и прочие. Они были поглощены пришельцами с юга, христианизированы, потеряли свой язык и стали говорить на языке колонизаторов. М. Н. Покровский, ортодоксальный марксист, который не придавал значения национальным проблемам, считал, что великорусы являются этнической смесью, в которой финнам принадлежат 4/5, а славянам — 1/5»[253].
Попытку нейтрализовать утверждение М. Покровского сделал этнограф Д. Зеленин. Он категорически опротестовывал любую заметную роль угро-финнов в этногенезе россиян[254]. В 1927 г. в Берлине он издал на немецком языке этнографическую работу «Russische (ostslavische) Volkskunde», в которой обосновал свою позицию. Интересно, что в российском переводе, который появился аж в 1991 г., слово Russische исчезло. Осталось название «Восточнославянская этнография», будто бы существует какой-либо единый восточнославянский народ. Этнографию народов Восточной Европы Зеленин рассматривает целостно, смешивая все в кучу. «Автор перемешал много терминов без всякого размежевания, не указывая, какой термин кому принадлежит, не указывая, есть ли среди них и украинский термин или нет, очевидно, с целиком ясной целью: стереть в глазах европейского читателя всякие различия между восточнославянскими нациями»[255]. Зеленин использует простой метод: все, что создано славянскими народами бывшей Российской империи, он объявляет российским «независимо от того, какая на самом деле этническая группа создала это»[256]. Зарубежных исследователей Зеленин поучает, что с мыслью о том, «будто российский народ появился в результате смешения славян и финно-угорских племен… ни в коем случае нельзя согласиться»[257]. Взгляды Зеленина в свое время подвергались в самой России сокрушительной критике. В начале 30-х гг. XX ст. большевики еще допускали критику великодержавных идеологов. Например, С. Толстов писал, что утверждение Зеленина «является антинаучной попыткой тенденциозно интерпретировать факты» в стремлении создать «научную» базу для развития российского шовинизма[258]. Однако в скором времени Зеленин получил возможность публично обозвать своих критиков «бухаринцами» и «врагами народа». Именно тогда с помощью органов НКВД начался тотальный разгром «школы М. Покровского»: российская историография в СССР вернулась на старые великодержавные позиции. Покровский был завзятым изобличителем российского империализма, российского колониализма, российского самодержавия. Для Покровского «московский империализм» существует уже в XVI ст., когда «был захвачен южный конец большого речного пути из Европы в Азию, от Казани до Астрахани и началась попытка захватить северный конец, выход на Балтийское море. Покровский разоблачает пороки российских царей: сифилитика Петра I, изверга Ивана Грозного»[259]. Почти одновременно с публикацией Зеленина появилась работа языковеда и этнографа, эмигранта князя Трубецкого «К проблеме русского самопознания». В этой работе подчеркивается, что российская народная (этнографическая) культура «является особой зоной», в которую, кроме самых россиян, входят еще угро-финские «инородцы», вместе с тюрками волжского бассейна[260].
