Уступая одолевшему вожделению, Гесс решительно наступает на горло собственным принципам, о которых убийца торжественно поведал в своих воспоминаниях:
«Я никогда, – не без чувства гордости сообщает он, – не мог болтать о таких вещах – половые отношения без любви стали для меня немыслимы. Таким образом я оберегся от любовниц и борделей».
Вопреки торжественно продекларированным запретам, лишенное партийной принадлежности либидо подталкивает герра коменданта в объятья женщины в заведении, вряд ли более почтенном, чем какой-то бордель.
Впрочем, как оказалось, узница подведомственного лагеря не только тайно, под покровом ночи, удовлетворяла неподвластное партийной дисциплине вожделение герра коменданта, но и питала не менее важную страсть, для которой и день не помеха – страсть, питающаяся более осязаемыми результатами, чем минутный оргазм – страсть к накоплению материальных богатств.
Удовлетворение этой страсти Элеонора, или просто Нора, исполняет в роли «труженицы» расположенного на территории лагеря «предприятия» под брендом «Канада». Здесь в должности супервайзера она распоряжается «золотым запасом» и прочими ценностями, изъятыми у владельцев-узников в момент обработки и подготовки их к процедуре истребления.
О том, насколько исполняемая узницей Элеонорой должность позволила ей обогатить своего благодетеля за счет ограбленных узников, остается исторической тайной. Однако ее деятельность на «трудовом поприще», по-видимому, заслуживает высокой оценки. О чем может свидетельствовать кличка, которой она удостоилась среди узников – «бриллиантовая Нора».
Всадник апокалипсиса
И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть; и ад следовал за ним…
Откровение Иоанна Богослова. 6:7–8
С детских лет малыш Руди (будущий комендант и палач Освенцима-Аушвица), воспитанный богобоязненными католическими родителями, любил возиться с животными, чистил лошадей, дружил со всеми собаками в округе. На семилетие мать и отец дарят сыну пони Ганса. Мальчик сходит с ума от радости. Он часто слышит рассказы миссионеров, с которыми общается отец.
«Папа, – восклицает вдохновленный рассказами странников божьих восторженно малыш, – я обязательно стану миссионером!»
«Поэтому-то, сынок, – отвечает отец, – мы и совершим с тобой паломничество в Лурд, чтобы просить заступничества Непорочной». Когда они оказались перед священным для католиков гротом в Лурде, сынок замечает слезы на глазах отца. Встревоженный Руди прижимается к нему:
– Папа, почему ты плачешь?
– Понимаешь малыш, – признался отец, – странное беспокойство овладело душой моей, когда я подумал о тебе. Не могу понять, почему. Молю Пречистую о том, чтобы ты стал порядочным человеком.
Одержимый дурным предчувствием отец Руди, видимо, не напрасно всплакнул, умоляя Пречистую о том, чтобы его отпрыск стал порядочным человеком.
Увы! Пречистая либо не вняла страстной молитве отца Руди, либо вынуждена была о ступить пред более грозной Силой, у которой на миссионерскую деятельность малыша были свои особые виды.
Не этой ли грозной Силе Тьмы адресует свои предсмертные откровения всадник апокалипсиса – палач Гесс?
«Я все хорошо видел, порой слишком хорошо, но я ничего не мог поделать. Никакие катастрофы не могли остановить меня на этом пути. Все соображения теряли смысл ввиду конечной цели… Такой виделась мне тогда моя задача… Я должен был делать на родине самые страшные вещи… По воле РФСС (рейхсфюрера СС Гиммлера) Освенцим стал величайшей фабрикой смерти всех времен».
Плачущие дети, в ужасе прижимающиеся к своим матерям… Кажется, – вот-вот что-то должно вздрогнуть в груди палача. Но нет – присяга, чувство пресловутого долга удерживают храброго воина от проявления недостойного чувства сострадания.
Взгляд убийцы завораживают охваченные смертельным ужасом, пытающиеся спасти своих младенцев женщины.
«Как-то раз одна женщина приблизилась ко мне во время шествия в камеру и прошептала, показывая на четверых детей, которые послушно держались за руки, поддерживая самого маленького, чтобы он не споткнулся на неровной земле: "Как же вы сможете убить этих прекрасных, милых детей? Неужели у вас нет сердца?"».
Может ли он «убить этих прекрасных, милых детей» – пустая риторика. Разумеется, не просто может – долг повелевает ему это сделать.
«Однажды два маленьких ребенка так заигрались, что мать не могла оторвать их от игры. Взяться за этих детей не захотели даже евреи из зондеркоманды. Никогда не забуду умоляющий взгляд матери, которая знала о том, что произойдет дальше. Уже находившиеся в камере начали волноваться. Я должен был действовать. Все смотрели на меня. Я сделал знак дежурному унтерфюреру, и он взял упиравшихся детей на руки, затолкал их в камеру вместе с душераздирающе рыдавшей матерью. Мне тогда хотелось от жалости провалиться сквозь землю, но я не смел проявлять свои чувства».
«Убивать или не убивать!» – дилемма для слезливого романтического персонажа. Для рыцаря смерти, одержимого высокими идеалами служения фюреру и отечеству – это звучит бессмысленной фразой.
«Я должен был спокойно смотреть на все эти сцены… Нам следовало осуществлять уничтожение хладнокровно, без жалости и как можно быстрее. Малейшее промедление при этом позднее будет жестоко отомщено. Ввиду такой железной решимости мне приходилось прятать свои человеческие сомнения».
Ничего личного
Я хотел бы здесь подчеркнуть, что лично не испытывал к евреям ненависти, хотя они были врагами нашего народа. Они были для меня такими же заключенными, как и все остальные, и обращаться с ними следовало так же. В этом я никогда не делал различий.
Р. Гесс
Речь шла просто об исполнении приказа (!)
«Я тогда не рассуждал; мне был отдан приказ – я должен был его выполнять. Было необходимым это массовое уничтожение евреев или нет, я рассуждать не мог, для этого тогда еще не пришло время. Раз сам фюрер распорядился об "окончательном решении еврейского вопроса", старые национал-социалисты не смели раздумывать, тем более офицеры СС. "Фюрер приказал – мы исполняем" – это ни в коем случае не было для нас фразой, поговоркой. Принимать это изречение приходилось на полном серьезе» (Р. Гесс).
Информация к размышлению
В одной из своих бесед с посетившим его в камере нюрнбергской тюрьмы психологом Густавом Гилбертом Гесс вдруг сообщает, что никогда в жизни не занимался онанизмом. Это было сказано так, что создавалось впечатление – палач каким-то образом пытается уравновесить зло убийства миллионов узников добродетелью воздержания от онанизма, позволившее сохранить «жизнеспособность» немыслимому числу расово ценных сперматозоидов, сохраняя их от извержения ненадлежащим образом.
В своей книге «Смерть – мое ремесло», прототипом главного героя которого является комендант Освенцима Рудольф Гесс, Робер Мерль одно из центральных мест уделяет описанию отцовских мер по подавлению у сына побуждений заниматься мастурбацией. В числе таковых – портрет дьявола, помещенный в туалете на двери напротив унитаза.
Общение с портретом извечного антипода Всевышнего в интимнейшие моменты естественных испражнений, в минуты острой борьбы между постыдными влечениями к мастурбации и жестким отцовским запретом, возможно, сыграло не последнюю роль в травмировании неустойчивой психики формировавшегося в монстра прыщавого подростка.
