Родин, по случаю оказавшийся рядом, горячо поддержал решение убрать брак от греха подальше, а лучше составить акт о списании боя. Это постановление и приняла летучка. Конструктивный диалог закончился тем, что, расписавшись в постановлении, комиссия разбежалась по своим делам. Только Родин никуда не спешил. Оставшись наедине с самозванным сомелье, он начал витиеватый разговор. Беседа надо сказать, поначалу не клеилась. Но слово за слово и предмет диалога вдруг из образного и даже фантастического вдруг приобрел весьма приземленный характер. Распорядитель стола еще не достиг тех чинов когда люди становятся абсолютно непонятливы к разного рода намекам, услышав которые тут же выпроваживают собеседника. Нет, конечно, не вон, а к толковому заместителю. Так что к предложению поменять неликвидные емкости на такое же количество больших, кондиционных банок тушенки и большую горку битого бутылочного стекла, он отнесся весьма благосклонно. Не сказать, что обмен всецело устраивал ответственного работника. Он, судя по лицу, планировал принять участие в дегустации. Однако, здравый смысл все же победил и передача товара состоялась через двадцать минут в полумраке фотокружка за закрытой дверью. Теперь уж Родин стал не своим, а в доску родным парнем с которым приятно иметь дело. Время летело незаметно и тягостного ожидания, когда возникают сомнения и неуверенность не могло найтись.
Само торжественное мероприятие, начавшееся после обеда и проходившее в актовом зале оздоровительного комплекса, прошло мимо не заинтересовавшегося банкетом Максима. А взглянуть там было на что.
В празднично сверкающем актовом зале профилактория было непривычно многолюдно. Никогда доселе, скромный зал, скрывший свою убогость драпировками и занавесями, не видел столь хамоватой и бесцеремонной публики. За замкнутыми, скучными, неулыбчивыми лицами таилось гигантское самомнение. Это и не удивительно, ведь все они пожертвовали своими драгоценными нервами и судьбой на благо советских граждан. Такая жертва, по идее должна была быть крайне высоко оценена ставшим счастливым народом. Однако наши люди почему-то не хотели без подсказки принимать этот подвиг в расчет. Неблагодарные, правда?
Многоголосый шум с легкостью сводил на нет, потуги нескольких музыкантов создать праздничную атмосферу. Впрочем, привычным к подобным сборищам мастерам струны и смычка было все равно и они с невозмутимым видом продолжали терзать свои ни в чем не повинные инструменты. Да и как оторваться от стола? Содержание меню непременно повергло бы в шок какого-нибудь рядового передовика производства или жертву высшего образования. Чего тут только не было: "Жульен, попьет, суфле, мусс, глясе, панакота". Правда, не все присутствующие держали в голове столь неблагозвучную иностранщину. Так ведь на это и существуют повара, чтобы знать, как называется то, что они готовят. Было бы съедобно и вкусно. Ведь если блюдо буквально тает во рту тут не до деловых разговоров. Знай позвякивай ножом и вилкой. Процесс уничтожения деликатесов не прервали и исполнители последующих номеров разогрева. Громоподобная чечетка, исторгаемая лакированными пошитыми на заказ туфлями и обрамленная белозубой будто нарисованной улыбкой тоже не производила впечатления на оккупировавшую столики сбросившую вдруг тяжелые оковы партхозноменклатуру и работников торговли.
Чем глубже природа погружалась в сумрак, тем больше распалялась утолившая первый голод публика. В принципе это абсолютно типично для хищников, выходящих в сумерки на свою охоту. В это время у них разгораются глаза, а в душе вспыхивает жажда крови. До донышка опустошенные хрустальные, с высоким горлышком лафитнички изрядно этому способствовали.
Безразличие, сопровождавшее выступление чечеточников и виртуозов игры на гармошке, сменилось радостным гулом когда на сцене появились давно ожидаемые лабухи. Многоопытные мастера сцены даже и не думали появляться, пока первый голод сойдет на нет и рюмки не наполнятся, по крайней мере, в третий, а у кого-то и в пятый раз.
Солировала маститая ресторанная дива, неожиданно повергавшая в восторг эту солидную публику. Со сцены лились вовсе не гимны трудовому народу. Все что исторгал из себя милейший ротик украшавший ангелоподобное личико веселой певички проходило в прессе не иначе как пошлятина и мещанство. Однако вместо массового осуждения, зал охватило неимоверное восхищение.
Певица, ничуть не удивившись успеху своей первой песенки, залихватски опрокинув стопочку с прозрачной как слеза водочкой и отказавшись от закуски весело продолжила духоподъемный бенефис.
Меж тем распалившаяся публика привычная к обильным возлияниям хоть и шумела, но совершенно не спешила открывать душу. Наиболее опытные же, прячась за исторгаемыми искривленными ртами банальностями, все более мрачнели. Всякий неискушенный в тяжелой политической судьбе назначенца испытал бы к ним несомненное сочувствие. Все эти напряжённые лица умеющие контролировать каждое слово и манипулировать собеседником в какой-то момент выглядели ужасно. Если верна мысль, что интеллектуальная нагрузка способна обезобразить даже красивое лицо, то тут как нигде она находила свое несомненное подтверждение. Впрочем, мозг в этих головах работал весьма своеобразно и однобоко. Все стремления, все усилия изборождённой извилинами коры были направлены совершенно не на то, что было черным по белому начертано в должностных обязанностях.
Вечер катился своим чередом. Наконец, наступили сумерки и возбужденная возлияниями толпа высыпала на улицу и застыла в ожидании салюта.
Родин, получивший оговоренный сигнал приступил к работе. Ощущение новизны у него пропало и все превратилось в рутину. Освещаемые мертвенным огнем кусты и деревья сделались похожи на неживую декорацию пошлого спектакля с дурными провинциальными актерами. Своих зрителей он так и не увидел. Смотровая площадка была расположена огорожена кирпичным забором от точки запуска. Но может это и хорошо. Суровая публика, даже находясь в изрядном подпитии, предпочла не выражать восторгов. Впрочем, это была вполне ожидаемая реакция. Понятно было и то, что многие из присутствующих уже в силу въевшихся в плоть и кровь привычек физически не могут выразить одобрения. Атрофировались у них участки мозга, что ответственны за выработку гормонов счастья, радости, удовольствия. Обычное состояние для большинства из них - тревожность и настороженность. Так что сделают слуги народа в своих ежедневниках небольшую отметку, чтобы просить организаторов шоу повторить его в другом месте и отложат в сторону, тяжко вздохнув. Черт. Даже хочется пожалеть этих несчастных безэмоциональных марионеток внутренне похожих друг на друга как близнецы.
Едва переступив порог комнаты, Максим, словно сомнамбула, разделся и завалился на радостно скрипнувшую панцирной сеткой кровать.
Венец творенья, подобный мечтам любителей божественной гармонии без промедления вторгся в юношеский сон. Пожалуй, впервые с момента своего удивительного появления выглядела она весьма таинственно. Торжествующая улыбка оставила лишь тень на ее губах, а смешинки спрятались в уголках глаз. Виденье погрузило Максиму пальцем и вдруг надуло губы, словно обиженный ребенок. Родин попытался приблизиться к красавице, но та, только обозвав его повесой, растаяла в воздухе. Сколько ни звал ее Максим, галлюцинация так и не возвращалась. Только где-то далеко слышалось ее недовольное хмыканье.
Среда.
Завтракал Максим очень рано. Его стол украшало единственное блюдо. Это был сушеный черный хлеб именуемый сухарями. Наличию столь изысканного кушанья Родин оказался обязан тем благословенным дням, когда столовался на правах пионера. Уже тогда разум предупреждал о грядущих суровых временах. Понаблюдав за поведением опытных в бытовом плане юнармейцев, Родин взял себе за привычку каждый раз захватывать с собой один, а то и два кусочка хлеба. Выложенные на солнышко, аккуратно нарезанные, густо посоленные ломтики постепенно превращались во вполне себе настоящие сухари. Изгнание из продовольственного рая, вызванное закрытием ведомственного лагеря знаменовало наступление голодных дней. В эти часы особенно остро ощущалось отсутствие бабушкиных консервов, и вчерашняя сделка уже не выглядела столь выгодной. Нет, деньги у Максима теперь были, но как же это муторно заботиться о себе самому, тем более, что уже привык находиться на казённом питании.
