— Я хочу повторить, — сказал Юри между поцелуями, — когда ты будешь готов. Если ты хочешь.

— Я всегда хочу тебя.

***

Берн в декабре выглядел как открытка: в старом городе на крышах из красной черепицы лежало белое одеяло снега, а улочки сверкали желтыми огоньками. Ввиду того, что почти никто уже не мог толком работать, в последний вечер пятницы перед Рождеством Рюди закрыл контору пораньше, и Виктор, полный праздничного настроения, вытащил Юри и Макку на долгую прогулку по городу, переполненному посетителями магазинчиков.

Они еще и года здесь не прожили, но Берн казался гостеприимным и приятным даже в острый зимний мороз. Перед глазами мелькали разноцветные ставни на окнах и желтый песчаник, и люди вокруг бурно болтали на переливчатом диалекте, который Юри наконец-то начал понимать. Шерсть Макки подросла и разлохматилась мелкими завитушками, и собака легко могла очаровать любого, к кому подпрыгивала, насколько позволял поводок.

«Она очень красивая девочка», — с энтузиазмом рассказывал Виктор пожилому человеку, который наклонился, чтобы похлопать ее по холке, а потом: «Да, она самая лучшая собака на свете», — паре девочек-близняшек, чьи лица Макка старательно облизала.

Этим вечером в воздухе витало какое-то волшебство, подумал Юри, когда они вышли на Мюнстерплац, где стояли деревянные ларьки и продавались рождественские угощения; все это располагалось вокруг блестящего катка, залитого около старого высокого собора. Волшебство таилось в распространяющемся запахе специй, в пышных, снежных облаках, заволакивающих темнеющее небо, и даже в том, как Виктор коснулся его локтя, чтобы указать на что-то, пока они прогуливались по маленькой ярмарке. Купив бумажный пакет с горячими жареными каштанами и сосиску для Макки, они присели за длинный стол для перекуса. Виктор отошел еще на мгновение и вернулся с двумя кружками глинтвейна, от которого шел пар — сладкий, насыщенный ароматами цитрусов и корицы.

— Вот бы Берн всегда был таким! — мечтательно заявил он, обведя рукой все вокруг них. — Это просто магия какая-то!

— Ты, наверное, хочешь, чтобы и день рождения у тебя был каждый день? — спросил Юри с улыбкой, запивая вкусный и хорошо пропеченный каштан горячим вином.

— Ну, технически, Россия перешла на другой календарь, когда мне было четыре, так что моим днем рождения можно считать и двадцать пятое декабря, и седьмое января. Поэтому у меня два дня рождения, — он благостно улыбнулся в кружку. — И ты задолжал мне подарки на мой второй день рождения за десять лет. Признайся.

— Вообще-то только… — Юри принялся считать на пальцах, — …восемь лет. Я не стал бы дарить тебе подарков, когда в моих глазах ты все еще был немцем. Да и вообще, я же не покупал тебе никаких подарков ни на какой из твоих дней рождений все эти годы, кроме последних двух лет. Между прочим, я не брал с тебя арендную плату, когда ты был моим квартирантом, так что, думаю, все по-честному.

Виктор сделал очень трагическое лицо и склонился к их питомцу, сражающемуся с сосиской.

— Он так жесток ко мне, Макка. Ты одна на всем белом свете любишь меня, — от этих слов она посмотрела на него и негромко тявкнула. — Да, ты совершенно права, я заслуживаю все эти подарки за десять лет! Как я рад, что ты понимаешь меня!

— Она даже помогла бы тебе их выбрать. Уверен, тебе бы понравилась дохлая крыса или жестяная банка с интересным запахом.

— Значит, она воздерживается от капиталистической традиции покупать подарки, предпочитая дарить только плоды своего нюхательного труда. Какая хорошая собака.

Макка снова гавкнула, и Виктор почесал ее за ухом.

— Поверить не могу. Моя собака — марксист, — притворно ужаснулся Юри, взяв новый каштан.

— Юри, вообще-то даже твой муж — марксист, — напомнил Виктор, а потом его щеки вдруг порозовели, и не только от вина и мороза. Виктор использовал этот термин впервые, но во всех языках, которые они делили, это было единственное слово, которое отражало хотя бы часть всего того, чем они являлись друг для друга. Юри снял с каштана скорлупу и, кратко оглянувшись по сторонам, угостил им Виктора.

— Верно, — сказал он, и Виктор улыбнулся.

Когда они расправились с каштанами и вином, а Макка — с сосиской, то было принято решение пройтись по ярмарке. Нагулявшись, они остановились у катка и облокотились на бортик, чтобы понаблюдать за катающимися.

— Иногда я катался в юности, — с долей тоски вспомнил Юри. — В основном зимой, на залитых катках, так как у нас на Кюсю озера особо не замерзают. Мне лучше давалось кендо, но тишина катания мне всегда была очень по душе — только ты, холод и твои собственные мысли.

— Я тоже катался. Как только Ладога замерзала зимой, мы большой компанией приезжали туда из Ленинграда, чтобы покататься. На небольшом участке озера расчищали снег, и мы проводили долгие часы на льду, подкрепляясь печеной картошкой с пирожками и запивая это горячим чаем. Мы ездили туда каждую неделю, пока весной лед не становился слишком тонким, — он улыбнулся, и в его глазах отразились огни собора. — Моя мама даже организовала для меня летние тренировки с человеком по фамилии Панин. Думаю, она бы хотела, чтобы я стал спортсменом.

— Так давай сегодня покатаемся, — предложил Юри. — Каток прямо перед нами, и взять напрокат коньки почти ничего не стоит.

Виктор засветился.

— Я с радостью!

Они оставили собаку, шляпы и зимние ботинки у приятной молодой девушки, выдающей коньки, и вместе ступили на лед. Необходимость сохранять баланс была достаточным предлогом, чтобы держаться за руки, и они не торопясь откатали свой первый круг на катке. Во второй раз было проще, в третий — еще проще, и мышечная память Юри, как выяснилось, легко позволяла ему держаться на острых ребрах лезвий и наполняла его скольжение утонченным изяществом. Каток был слишком переполнен, а лед — изношен, чтобы попробовать исполнить классические фигуры, выученные в раннем возрасте, но спокойная гладь была именно такой, какой он помнил ее из детства. Виктор набрал скорость, выехал вперед и грациозно развернулся тройкой, завершая четвертый круг задним ходом и меняя ноги так, как будто это было самым естественным движением на свете.

— Ты выпендриваешься! — крикнул Юри.

— Кто, я? — Виктор указал на себя, продолжая скольжение спиной вперед. — Это еще цветочки! Ты на это посмотри!

Он оглянулся через плечо, прежде чем сделать еще несколько красивых троечных разворотов, помогая себе руками, а потом глубоко присел, перемещая вес на внешнее ребро правой ноги, и подпрыгнул вверх. В воздухе его тело сделало один оборот, лезвия коньков кратко отразили свет, и он приземлился на правую ногу, очерчивая завитушку. Несколько других катающихся захлопали в ладоши, и Виктор подъехал с Юри с яркой мальчишеской улыбкой.

— Ты ведь смотрел?

— Как я мог не смотреть? — Юри хотелось притянуть его ближе и зацеловать до потери пульса, но он ограничился лишь тем, что дернул за ткань пальто. — Ты выглядел так красиво.

— Я волновался, что забыл, как выходить на прыжок, но некоторые вещи, похоже, никогда не забываются.

— Мои тренеры не поощряли прыжки, — сказал Юри, когда они снова медленно поехали рядом. — Они говорили, что это сплошная показуха, тогда как целью спорта является каллиграфическое исполнение фигур. Но мне всегда казалось, что прыгать — это весело.

— В городе где-то должен быть крытый каток. Я мог бы попробовать научить тебя, если хочешь?.. Думаю, что вспомню, как делать и другие прыжки.

— Хорошо.

Юри проехал вперед и сам переключился на задний ход, пробалансировав на одной ноге несколько секунд. Теперь они могли позволить себе завести хобби при желании. Так делали обычные люди.

— Мы еще покажем Кристофу с его олимпийскими медалями, когда он навестит нас! — продолжил Виктор. — Нет ничего, что мы с тобой не смогли бы сделать, если приложим усилия!

И Юри поверил в эти слова всем сердцем, здесь, в сверкающем зимнем городе, где кончался один долгий, тяжкий путь и начинался другой, на который они только-только ступили, и путь этот уходил за горизонт.