На маленькой кухне Юри поставил чайник на плиту и начал доставать покупки из корзины. Виктор тем временем подошел к шкафам, извлек две кружки и поставил их на стол, забросив в каждую по чайному пакетику и ложке. Юри, проходя мимо, прижал ладонь к его спине, когда тот наклонился, чтобы убрать мешок с рисом, и когда Виктор развернулся, рука уже оказалась вокруг его талии. Юри улыбнулся ему:

— Привет.

— Привет, — ответил Виктор, — хорошо проводишь утро?

— В данный момент очень хорошо, — сказал он, и прикосновения его рук переросли в полноценное объятие. — И вид ничего так.

— Так я, значит, «ничего так». Ты просто мастер красноречивых комплиментов. Удивительно, почему половина мужчин в городе еще не пала к твоим ногам.

— Ты подожди еще, скоро я овладею местным диалектом, и тогда…

— Ты прав. Мне придется потратиться на крепкую трость, чтобы было чем отгонять твоих ухажеров, — наклонившись, он принялся целовать Юри медленно и мягко, пока их не прервал свист чайника.

Во всей квартире было лишь два стула — около кухонного стола, но они переместились с чаем в спальню и устроились у изголовья кровати. На улице все еще шел мокрый снег, оседая на крышу у них над головами и соскальзывая вниз по маленькому окну, и, несмотря на тепло, проникающее от соседей снизу, было зябко. Чтобы согреться, Юри прижал к груди кружку с чаем.

— Мы обязательно купим велосипеды, как только найдем работу, — сказал он, — тогда не нужно будет зацикливаться на магазинчиках в центре города.

— Нам понадобится книжный шкаф, если Минако вышлет наши книги. И достаточно вещей для свободной спальни, чтобы при необходимости притвориться, что один из нас спит там.

— М-м-м, и еще мебель для гостиной. Мы не можем вечно сидеть на кровати.

— Почему же нет? — Виктор сделал глоток, оценивая температуру напитка. — Ведь так мне намного легче потом делать с тобой все, что мне захочется.

— Это верно, — Юри улыбнулся поверх кружки; от пара его очки слегка запотели. — Но если мы не купим диван, то я раньше умру, чем закончу читать «Братьев Карамазовых».

— Но у тебя и так есть свой Алеша, прямо здесь, — Виктор поставил кружку на пол и набросил край одеяла поверх их облаченных в носки ступней. — Это было мое кодовое имя. Не из-за этой книги, нет. Это довольно распространенное имя.

Юри долго смотрел на него, прежде чем взять его за руку.

— Думаю, «Виктор» мне нравится больше, — он провел большим пальцем по его кольцу. — Мой Виктор.

— Ты знаешь, в России, у нас… используют уменьшительные имена, когда люди очень хорошо знают друг друга. К примеру, «Алеша» — это уменьшительное от «Алексей». Это что-то вроде прозвищ, — объяснил он, подняв кружку. — Также существуют еще более ласковые формы имен для детей или для членов семьи. Или для возлюбленных.

— А как тебя обычно называли? — Юри придвинулся ближе. — Ты никогда не просил называть тебя как-то иначе, кроме как «Виктор».

Виктор кратко глянул на него и затем перевел взгляд на их соединенные руки, лежащие на покрывале.

— Я думал, что это может быть неудобно для тебя. Я знаю, что имена и обращения — сложная штука как в Японии, так и в Великобритании, где каждый — мистер Фамилия. И, по правде говоря, когда ты называл меня Виктором в Германии, это и так уже было чем-то до невозможности личным.

— А я, кстати, пожалел, что попросил тебя называть меня просто Юри. Каждый раз создавалось такое ощущение, что ты как будто раз за разом делал мне предложение.

— Если честно, так и было.

Юри усмехнулся:

— Это уж точно. Виктор, если ты хочешь, чтобы я… Вряд ли я смогу шустро освоить русский, как и ты — японский, но если тебе этого не хватает, то я хотел бы дать тебе это.

Виктор заглянул в темный чай, но тот не делился истинами.

— Люди, с которыми я дружил, обычно называли меня Витя. Это основное сокращение, — он закрыл глаза и позволил себе вспомнить, позволил боли возникнуть и волной пройти сквозь каждый нерв его тела. — А родители всегда называли меня Витюша. Это более ласково. Более лично. Ты… ты тоже можешь называть меня так. Если хочешь.

Юри отпустил его руку, но только чтобы забраться под нее и устроиться под боком у Виктора.

— Мне потребуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этому, но я попытаюсь. Витюша… — он попытался распробовать имя, словно первое слово нового языка. Для Виктора это прозвучало нежно и ностальгически, но все же совсем не так, как все то, что он слышал до этого.

— Я бы тоже хотел научиться немного говорить по-японски, — сказал он, положив подбородок на макушку Юри. — Точнее, сначала нам нужно научиться говорить на бернском немецком. Но после… Я знаю только европейские языки, так что это было бы увлекательно. И знаешь, если мы когда-нибудь… Если ты когда-либо почувствуешь, что хочешь вернуться домой, мне бы не хотелось выглядеть полным идиотом там, перед твоей семьей.

Юри не шелохнулся, но его дыхание немного затруднилось, и звук вдохов и выдохов стал четко различим, даже несмотря на ненастье за окном. Виктор зарылся лицом в его волосы, вдыхая легкий запах мыла.

— Это была просто мысль. Если ты считаешь, что мне не надо этого делать, может быть, я выучу арабский язык или еще какой другой. Мне всегда нравилось, как выглядит их письменность.

Юри тихонько вздохнул:

— Я не могу говорить тебе, какие языки ты можешь учить, а какие — нет. Ты знаешь, что я не могу вернуться после того, что сделал. А так как я все равно ужасный сын, в Японии твой японский был бы наименьшей из наших проблем.

— Я знаю, что ты думаешь именно так. Но, Юри… это ведь ты считаешь, что ты ужасный сын. Ты не знаешь, как считают они. И если ты, по крайней мере, не попытаешься выяснить… — он замолчал и сделал большой, придающий сил глоток чая. — Я бы все отдал, чтобы еще хотя бы раз увидеть родителей… Услышать их голоса, поговорить с ними, получить еще одно письмо, написанное почерком моей мамы. Я не хотел бы, чтобы тебе пришлось жить с чем-то подобным. Особенно когда есть выбор.

— Я подумаю об этом, — неопределенно сказал Юри, и это был лучший ответ, на который мог надеяться Виктор.

— Не нужно спешить.

Юри приподнял голову и, поймав его губы, принялся его целовать — ненавязчиво и нежно, даря вкус горячего черного чая и дома.

— Ты прав, — согласился он, — у нас есть время.

***

Юри никак не мог понять, о чем говорил Виктор, и это вызывало смятение. Френци остановилась около стола последнего, и их беседа была как-то связана с велосипедами, а также, возможно, собаками, но на одно знакомое слово приходилось четыре-пять незнакомых, и Юри нужно было сосредоточиться, чтобы расшифровать их. Однако, как только он это делал, беседа уже убегала далеко вперед.

Их работа и стала причиной, по которой они перебрались в Берн вместо того, чтобы остаться во франкоговорящей Женеве или переехать в более многонациональный Цюрих. Рюди Шерер был другом Кристофа по его загадочному клубу «Der Kreis» (2), и он нуждался в переводчиках для его многообещающего издательского дома, находящегося в федеральной столице. Издалека перспектива казалась радужной. И хотя они были не единственными иммигрантами в конторе, язык повседневного общения в ней был тот же, что и во всем остальном городе.

По-немецки Юри говорил бегло. Он изучал этот язык в одном из лучших университетов мира, в конце концов. Привычка дисциплинированно практиковаться, аккуратно чертить таблицы спряжений, составлять скучные списки новых слов и зазубривать все это когда-то очень помогла ему одолеть английский и французский, а также пригодилась в изучении корейского и кантонского китайского, но теперь все это оказалось совершенно бесполезным перед лицом бернского диалекта, по которому еще никто не удосужился составить адекватный учебник.

А Виктор, конечно же, схватывал все на лету. Ему было еще далеко до беглого общения, и частый хохот Френци и ее дружеские исправления служили достаточным доказательством этому, но он уже впитал в себя, как губка, новые слова и произношение, обогащая немецкий, усвоенный еще в детстве. Юри мог бы поклясться, что он даже начал приобретать акцент.