Скоро.
Очень скоро.
Надо только придумать, как заставить Сурта отпустить друзей. А потом…
Додумать он не успевает. Потому что именно в этот момент под сводами пещеры раздается громкий, уверенный голос Одина:
- Приветствую тебя, Владыка Муспельхейма. Ты ждал меня? Я пришел.
Комментарий к 10. Мы будем жить вечно,
Сквозь бури и битвы,
Сквозь зло и обиды,
Шагая беспечно.
Мы будем жить вечно,
Бесстрашно и вольно,
Хотя порой – больно...
Хотя порой – лечь бы...
Мы будем жить вечно,
Где жить невозможно.
Развяжем лишь ножны,
Расправим лишь плечи.
Мы будем жить вечно,
В обманщицах-сказках,
В легендах и красках
Картин безупречных.
Пусть стелет лёд вечер,
Пусть дышат тьмой двери –
Но в смерть мы не верим
И будем жить вечно...
====== 11. ======
- Один! – удовлетворенный рык Сурта эхом разносится по темной пещере.
Подается вперед. С жадностью вглядывается. Алые глаза торжествующе вспыхивают.
Один не двигается. Позволяет себя рассматривать.
Высокая, величественная фигура в золотых одеждах, будто только сошедшая со ступеней Асгардского трона. Один не смотрит на сына, но Тор…Тор не может отвести взгляд. Не может поверить, что отец все-таки пришел. Рискнул ради него. Даже не собой – Асгардом. Ведь погибни они оба, кто сядет на престол? И это вечно предусмотрительный Один, которого он знал? Невозможно. Неправильно. Нереально.
Что-то не так.
Что?
И сердце колотится точно запертая в клетке птица.
- Чего ты хочешь, Сурт? – между тем, спокойно интересуется Один. Смотрит прямо, не отводя взгляд. Поза расслабленная, руки скрещены за спиной. – Что ты желаешь получить за жизнь моего сына и… – пауза. Склоняет голову набок, точно прислушиваясь к чему-то. Удовлетворенный кивок. – …его спутников?
- Отец, нет! – хрипит Тор. Хель, это какой-то дурной сон. Один сошел с ума! Он же должен понимать, что все бесполезно! Сурт не отпустит его. Сурт жаждет мести.
Или… дело не этом?
Тогда в чем?
И внезапным осознанием – ты же видел. Корона. Вечное пламя. Рагнарёк.
- Отец!!!!!!!
Но Сурт переводит на громовержца взгляд алых глаз, и Тора сковывает немота. Язык словно прилипает к гортани, из горла не вылетает больше ни звука.
А Один даже не поворачивается. Смотрит на Сурта. Внимательно. Сосредоточенно. Лишь сильнее стискивает сцепленные в замок ладони. И, словно невзначай, делает небрежный, скользящий шаг, закрывая собой Тора, становясь между ним и огненным великаном.
А Тора обжигает какая-то неясная мысль. Воспоминание. В этом движении, в этом легком, точно в танце, шаге – есть что-то знакомое… неправильное.
Что-то, чего не должно быть.
Чего быть просто не может.
Тор замирает, а затем стискивает зубы и трясет головой, смахивая заливающий глаза пот. Внутренности скручивает от холодного, липкого ужаса, и Тор безнадежно силится понять, чем этот ужас вызван. Почему вдруг начинают дрожать внезапно заледеневшие руки.
Отчаянно он пытается поймать взгляд отца. Почему-то сейчас это кажется очень важным. Жизненно необходимым.
- Так чего ты на самом деле хочешь? – тем временем повторяет свой вопрос Один. – Мед поэзии, я полагаю, всего лишь предлог? Эту сказку Владыка Муспельхейма может рассказывать своим подданным. Не мне.
А Сурт неожиданно хмыкает, подается вперед. Гулко произносит:
- Ты стал мудрее, Бёльверк, с нашей последней встречи. И ты прав. Мне не нужен мед.
Выпрямляется в полный рост, возвышаясь, нависая над Одином, точно огромная скала. Шепчет вкрадчиво:
- Знаешь ли ты, что такое месть, Всеотец? Мудрецы говорят, это эхо проигранного сражения. Тысячелетиями мой народ слышал лишь его. Постыдное напоминание о нашей слабости. Но все изменилось. Эхо превратилось в набат. Мои сыны, наконец, откликнулись на него. На призыв сражаться и убивать. Ибо огненные великаны должны выполнить предначертанное судьбой. Начать Рагнарёк.
Голос Сурта набирает силу, разносится под сводом пещеры. Остророгая корона жуткой, изломанной тенью пляшет на стене.
- Ты спрашиваешь, чем можешь выкупить жизнь своего сына?
Один невозмутимо склоняет набок голову, делает мягкий, приглашающий жест рукой – слушаю, говори.
И Тора прошибает холодный пот. Этот жест… Боги Всевышние, этот жест!..
Сурт окидывает Одина издевательским взглядом. Растягивает губы в оскале.
- Для этого тебе придется пожертвовать всем, что тысячелетия защищал. Вот моя цена, Всеотец. Твоя жизнь и Вечное Пламя, что хранится в Асгарде, в обмен на жизнь твоего сына и его спутников.
Лицо Одина искажает холодная змеиная усмешка. Медленно размыкает сцепленные за спиной руки.
С остановившимся сердцем Тор смотрит на подсохшую корку запекшейся крови на ладонях. На идеально прямую спину. Вскинутый подбородок.
Перед глазами беззвучно расцветают черные пятна.
И спокойный, уверенный ответ – словно удар ледяным клинком:
- Я согласен. Хеймдалль!
Яркая вспышка на миг ослепляет глаза, и Сурт медленно, неверяще смотрит на круглую, глубокую чашу у своих ног. Заключенное в ней пламя переливается, дрожит, вспыхивает, словно живое существо. Языки огня поднимаются над текучей поверхностью, извиваются в бешеном танце, будто тысячи змей. Зрелище настолько прекрасное, что от него невозможно оторвать глаз. И Сурт смотрит – жадно, неистово – точно никак не может поверить. А затем вскидывает голову и издает победный рев, сотрясающий своды пещеры.
А Один, наконец, оборачивается. Смотрит Тору прямо в глаза. И вот теперь в его взгляде видно все.
Нежность. Захлестывающая, невероятная, до слез, до боли, до остановки дыхания. И тоска – невозможная, острая. Страх. Обещание. И дрожащая улыбка на тонких губах.
И мир вокруг рушится.
Из легких точно выкачали весь воздух.
Невозможно, невозможно, этого просто не может быть!!!
Но тело успевает раньше понять то, что не может осознать разум. Оно исступленно выгибается, рвется из оков. Буграми вздуваются мышцы, до боли, до потери сознания, до порванных сухожилий. И под напором этого неистового безумия толстые звенья не выдерживают, поддаются. Тору кажется, что он кричит, хотя из горла не вылетает ни звука. Его колотит, дыхание срывается, тело сводит острой судорогой, но оно продолжает действовать независимо от сознания, словно бумагу, разрывая железные цепи, мешающие дотянуться, дотронуться, коснуться того, кого здесь просто не может быть.
И цепь лопается. С гулким звоном осыпается ворохом погнутых звеньев. Тор падает на землю, больно ударяясь израненным, обожженным телом. На миг замирает, не отрывая взгляда. Пытается подняться, но, пошатнувшись, оседает. И тогда начинает ползти. Медленно переставляя руки, подтягиваясь на локтях, в немом отчаянии протягивая вперед дрожащие пальцы. Мир сужается до его глаз, рваных выдохов и обжигающей боли в груди.
Тор не замечает ничего вокруг.
Ни как, повинуясь взмаху владыки Муспельхейма, из недр пещеры появляется узкая клеть с изможденными, но живыми друзьями. Ни как торжествующий Сурт медленно снимает с себя корону. На секунду застывает, а затем погружает в огонь.
Тор смотрит только вперед. Смотрит, как Один вновь стремительно разворачивается к чаше, раскрывая ладони. Сплетает пальцы, что-то певуче шепчет. Тело Всеотца окутывает яркое серебристое сияние. Смывает морок, изменяя, преображая фигуру царя в точеный силуэт, затянутый в черно-зеленую кожу. Темной волной ложатся на плечи вьющиеся пряди. На короткую долю секунды он оглядывается. Смотрит в глаза. Улыбается.
Сильный. Нежный.
А в следующее мгновение чаша вспыхивает серебристым светом. С тонких пальцев срывается волна стылого холода. Изморозью обвивает пол, стены, в мгновенье ока превращая жаркое пламя в застывший лед. Сурт замирает, с изумлением смотрит, как с тихим шипением инеистые нити ползут вверх, оплетают тело крепкими путами, прирастают тысячью побегов, сливаются, точно множество талых ручьев. Воздух звенит, дрожит от древней, изначальной силы. Силы существа старше, чем мир, бережно переданной своему потомку.
