Глава 14

Пока Алексий плёл новую паутину своей державной политики, склонял и подкупал очередных претендентов на ханский престол в Сарае, укреплял армию, готовясь отбить Ржеву у литвина и отобрать великий стол у суздальского князя, Сергий продолжал устраиваться на Киржаче.

С высоты являлось взору, как воздух, пронизанный светом, наполняет мир. Леса стояли, легчая в аэре. По луговине разливалась вода, подтопив кусты, толкалась льдинами в берег.

Ложили трапезную. Кони тянули волокушами лес. Внизу суетился боярин, задирал руки и кричал. Сергий, воткнув топор, начал спускаться по подмостьям. Стучали топоры.

Боярин упал в ноги. Кошель с серебром Сергий, не считая, отдал брату эконому. Прищурясь, посмотрел на боярина.

- Древоделей подослать? - тараторил тот, приняв благословение старца и осматривая размах строительства.

Сергий, огоревав зиму, с весны вложил все силы в создание обители. А как только дошла весть о возвращении Алексия, почувствовал и к себе внимание. Понимал: ради владыки! Но от даров не отказывал. То, что у Троицы сотворялось годами, тут возникало в месяцы. И Сергий принимал новожилов, сразу на общее житиё. И было легче так. Кто шёл к нему, знал, на что идёт.

Его убежище троицкая братия открыла ещё по осени. Не дождавшись игумена, пошли в разные стороны. Один из чернецов забрёл на Махрище. Иноки ему повестили: "У нас!"

Потом уже приходили, винились, звали назад. О том, что было между ним и братом, Сергий не говорил никому и молчал в ответ на вопросы и призывы.

После Рождества началось бегство к нему троицкой братии. Приходили, падали в ноги. Виноватыми считали себя все приходящие. Сергий ничего не объяснял и не вспоминал ни о чём. Так перебежали Михей, Роман, Исаакий, Якута. Весной явился Ванятка. Пришёл в лаптишках, с посохом. Посмотрев в глаза сыну Стефана, Сергий, не спросив ни о чём, принял.

Просящих принять в обитель было много, и Сергий брал, испытуя, и притом не всех. Зато от дарителей на новом месте не было отбоя. Приезжал Тимофей Вельяминов, Андрей Акинфов приехал перед весной, дал серебро на храм, доставил обоз снеди, долго ходил, смотрел, кивал, одобряя, обещал выслать иконы суздальского письма и напрестольное Евангелие московских Даниловых мастеров, когда будет сведена кровля.

Храм во имя Благовещения заложили, едва протаяла земля. Выворачивали вагами мёрзлые глыбы песка, закладывали камни под углы будущей хоромины. И уже первые ряды сосновых, из осмола, венцов обозначили начало сооружения.

Трапезную надлежало довершить на этой неделе, а потому, даже и ради таких наездов, Сергий с неохотной оставлял топор. Боярин высказал, наконец, свою просьбу: у него родился сын, и боярину запало - окрестить дитятю у Сергия.

- Ехать недосуг! Сюда привози! - сказал троицкий игумен. - Да не простуди младеня дорогой! Крестить должен, по правилу, отец духовный. Советую ти, чадо, гордыню отложи и крести сына своим попом. А как отеплеет, благословить ко мне привози!

Боярин заметался глазами, видно, не подумал о таком исходе, но, постигнув правоту Сергия, не мог, однако, так вдруг изменить свой замысел.

Сергий, оставив боярина додумывать, полез на подмостья. Боярин смотрел снизу на игумена в лаптях и посконине, который издалека казался мужиком, а вблизи, глянув, поразил его мудростью и статью.

Топоры звенели в лад, с перебором, музыкой труда. И Сергий, поднимаясь всё выше и заглядывая в провал хоромины, стены которой тесали сразу же, кладя очередные венцы, думал о том часе, когда в прорубы окон будет видна эта даль и эта вода, и дубовый стол станет посередине, и лавки опояшут трапезную, и братия впервые соберётся тут.

Шла весна, и, еле видные издалека, курились дымами деревни. Мастера, нанятые со стороны, скоро уйдут. Близилась страда.

Пашни, освобождённые от снега, уже ждали, просыхая, рук пахаря. Он ощутил в ладонях рукояти сохи и сощурил глаза. Утром отсюда, с высоты, слышен тетеревиный ток. Мир - прекрасен, и прекрасна - жизнь, отданная труду и подвигу. И его путь по-прежнему - прям, и сюда, на высоту, продутую ветром, привёл его Господь.

Сергий поднял топор и, склонясь, пошёл вдоль бревна, стёсывая его внутреннюю сторону. Дойдя до конца, закруглил и огладил угол. До начала кровли, до "потеряй угла" оставалось три венца.

Глава 15

Политика Алексия начала приносить плоды. Дерущимся друг с другом ханам всё больше нужно было русское серебро. И вот наступил момент, когда помощь Алексия понадобилась и темнику Мамаю, подбиравшемуся к высшей власти. Русь и Орда менялись местами. Русская поддержка становилась важнее для Орды, чем для Руси помощь хана. В 1363 году, разбитый под Сараем ханом Мурутом Мамай, нуждаясь в поддержке, согласился на значительное уменьшение дани Москвой и на неважную с его точки зрения приписку к договору, по которой великое Владимирское княжение становилось вотчиной малолетнего московского князя Дмитрия. Алексий объяснял свою просьбу тем, что прочие враждующие ханы все будут торговать великим княжением и собирать ордынский выход будет невозможно.

Вотчиной у русских считалось наследственное, родовое владение, переходящее от отца к сыну. И с этого часа, с этой приписки к договорной грамоте во Владимирском Залесье явилось государство нового типа, московское самодержавное государство, Московская Русь, заменившая собой Владимирскую. Этому государству ещё долго предстоит биться за право быть на Земле, долго заставлять соседей и братьев-князей признать себя существующим, ему предстоит выдержать битву с Ордой и устоять, но создано оно было сейчас, когда нуждающийся в русском серебре Мамай согласился на условия, поставленные Алексием.

В те же годы, после троекратного погрома от москвичей, и суздальский князь Дмитрий Константинович вынужден был отречься от великого Владимирского княжения в пользу ребёнка Дмитрия. А вскоре и Ржева была отбита у Литвы.

В перерывах своих государственных дел Алексий наводил порядок в епархиях, исправлял служебный чин, испытывал грамотность священников, рассылал книги по церквям. Увеличенная втрое дружина писцов работала день и ночь, сводчики переводили с греческого привезённые Алексием труды византийских мыслителей и богословов. Всё новые служебники, жития, октоихи, тропари, канонники расходились по монастырям и храмам.

Эта работа, раз начатая, не прекращалась уже, и рядом с деяниями воевод, движением ратей, ухищрениями послов творился едва видимый ручеёк книжного знания.

***

Инок, отложив перо, растирал пальцами подглазья покрасневших глаз, взглядывал в затянутое пузырём окошко (за которым слышалось "чивк-чивк-чивк" и ветер шевелил ветви), проникаясь тоской по этой земле, по лету, по запаху полей, и, встряхивая головой, шепча молитву, поправлял гайтан, стягивающий волосы и, выведя киноварную, украшенную заглавную букву, снова начинал выставлять буковки полуустава, гласящие о Горнем, о Высоком, или о делах далёких веков, или воспевающие хвалу Господу, и снова уносился в то далёкое и вечное, ради чего пренебрёг красотой земной жизни...

Рукописи переплетали в обтянутые кожей доски, мастера пилили, чеканили и узорили из меди и серебра накладки на углы книг, приделывали узорные застёжки к доскам, и эти книги начинали свой путь по Руси.

События - реки истории, питает которые, однако, влага книг, зовущих к труду, вере и подвигу, осмысляющих понятие, бытиё Родины, как той, своей земли, за которую должно, если ей угрожает беда, отдать жизнь.