И пусть воеводы, стратилаты, послы, великие бояре и князья блюдут чистоту потоков, не позволяя заграждать их плотинами, менять русла, по которым течёт судьба народа. Но не забудем и того просачивания влаги сквозь почву, не забудем книг, без которых и потоки иссякнут, и камнем станет земля, и исчезнет жизнь, лишённая источника.

Так - в письменной, просвещённой светом учения земле. Но так, и в земле бесписьменной, древней, ибо и там было слово, и текло оно от уст к устам, и так же пронизывало почву племени влагой памяти и обычаев, завещанных предками потомкам.

***

...Писец опустил в медную чернильницу перо, взял иное, наполненное бурыми железными чернилами. Владыка Алексий зашёл в книжарню, где работали мастера-переписчики. Посмотрел на работу. Одобрил наклонением головы. Тихо. Только скрипели гусиные перья. То, о чём здесь напишут в книгах, с миновением лет и веков изгладится из устной памяти поколений. Воин, совершивший подвиг! Помни о летописце, чаще всего иноке, монастырском подвижнике, запечатлевшем для внуков твоё деяние!

Не многое нужно писцу: миса щей, краюха хлеба, квас, сушёная рыбина... Да молчаливое одобрение духовного главы, что среди многотрудных дел находил часы, чтобы побыть тут, у истока, питающего духовную силу русского языка силой слова, запечатлённого и переданного грядущим векам.

И они проходят, текут, века истории! И грохочут войны, бушуют пожары, унося с собой селения и города... Но из пламени, из-под рушащихся стен выносят лишаемые всего добра, всего своего зажитка люди, прежде всего, иконы и книги, то в чём заложена Основа жизни - Дух.

Глава 16

Станята, постучав, вошёл в митрополичий покой и замер. Алексий работал со сводчиками и только кивнул своему спутнику. Понимая по-гречески, Станята заслушался, едва не забыв, зачем вошёл. Но вот Алексий отложил в сторону Дионисия Ареопагита и кивнул сводчикам, разрешая удалиться.

Оба вышли, поклонясь Станяте и осматривая его с любопытством. Писец, секретарь и спутник Алексия начинал внушать уважение и даже зависть многим клирошанам митрополичьего двора.

- Что там, Леонтий? - спросил митрополит.

- Троицкая братия! - ответил Станята, подходя к столу.

- Опять? - Алексий думал, разглаживая листы пергамента, исписанные греческим минускулом.

Вторично уже прибегали к Алексию ходоки, иноки монастыря Святой Троицы, умоляя владыку помочь им вернуть к себе Сергия. О том просили и бояре, связанные с обителью Святой Троицы. Алексий не отвечал ни да, ни нет. Думал.

- Созови! - сказал он, вздохнув.

Старцы, войдя, повалились в ноги. Алексий поднял их и расспросил. Получалась нелепица. Сергия хотели и на него же жаловались, ссылаясь на то, что введённые им правила противоречат заповедям святых отцов и древних пустынножителей, возбранявших применять устав иноческой жизни.

Алексий обещал помыслить об этом и попытаться уговорить Сергия. Отпуская старцев, удержал Стефана.

Стефан был угрюм и краток. На вопрос о том, кто управляет монастырём, глянул и склонил голову. Алексий знал, что обязанности игумена исполнял Стефан, но лишь как заместитель отсутствующего брата.

Алексий давно уже не толковал со Стефаном по душам, как когда-то, и сейчас вознегодовал за это на себя. Беседы не получалось. На вопрос, что же произошло в обители, почему Сергий покинул монастырь и своё игуменство, Стефан, побледнев, ответил:

- Не ведаю, владыка! Многим был тягостен общежительный устав!

- Но устав сохранён?! - сказал Алексий.

- С некоторыми послаблениями, - сказал Стефан. - Книги разнесены по кельям, кроме общего служебника и напрестольных Евангелий, а также "Октоиха" и "Ирмолоя"... - Начав перечислять, он глянул в глаза Алексию, помолчал и добавил. - Невестимо ни для кого и чудесно покинул обитель: не заходя даже в келью свою!

- Добро, ступай! - сказал Алексий и, благословив, отпустил Стефана.

Проводивший старцев Леонтий остановился в дверях.

- Сядь! - сказал ему Алексий и, посмотрев в глаза своему служителю, спросил:

- Ты како мыслишь о том?

- Обидели старца! - сказал Станята.

- Кто?!

Алексий и Станята произнесли одно и то же имя: "Стефан" и посмотрели в глаза друг другу.

- А и не только! - сказал Станята. - Обитель в славу вошла, а устав - жесток. Иным и слава - лакома, а твердоты Сергиевой не перенесть... Ето уже тебе, владыка, надлежит почистить монастырь!

- Воротить? - спросил Алексий.

Станька повёл плечами, задумался.

- Или оставить Сергия на Киржаче? - продолжил владыка, выпрямляясь в кресле и прикрывая глаза, усталые от многодневных трудов. - Так, мыслишь, не захочет Сергий воротить к Троице?

- Его ить обитель! - сказал Станята. - Чать, сердце прикипело... Сам начинал... Во славу вошёл монастырь!

- Я мыслил о том, - сказал Алексий, не открывая глаз. - Надобно укреплять... Возвращать иное к месту своему... Как власть вышнюю!

- Опять свара в Орде? - спросил Станята.

- Не ведаю, Леонтий! Доносят наразно! - сказал Алексий задумчиво, но не безнадёжно. Словно и, не ведая, догадывался о скорых переменах в Сарае.

- Крепко сидит Хидырь?

- Пока крепко, Леонтий! Надобно ехать на поклон! Ладно! - сказал Алексий, встрепенувшись и проведя ладонями по лицу. - Садись, пиши Сергию, да приидет ко мне на Москву!

Солнце меркло, сквозь цветные синие и красные стёкла разукрашивая владычную горницу.

Вечером, на молитве, и позже, укладываясь в постель, он думал: убрать, увести Сергия навсегда из Троицы, не значило ли это оскорбить, овиноватить старца, если не в его глазах, то в глазах Москвы? Сколь часто мы, ради мира, удаляем справедливого, оставляя на месте неправедных только затем, что их больше! Но что скажет Сергий?

Они сидели в келейном покое митрополичьих хором, и Алексий не ведал, о чём ему говорить с Сергием. По себе не чувствуешь течения времени. Но вот перед тобой бывший светлоокий отрок, ставший мужем, игуменом обители, про которого он, Алексий, уже не может сказать, что тот много младше председящего митрополита. Возраст мужества уравнивает мужей.

Теперь они сидели вдвоём, и Алексий хотел выведать у Сергия о его ссоре со Стефаном. Но Сергий ответил неуступчиво:

- Владыка! Аз согласил оставить Троицу и сам уведаю о том, егда будет надобно, с братом своим! Оставь это нам и не прошай более!

И всё. И ничего иного о споре, вызвавшем уход троицкого игумена из монастыря.

Алексий попросил Сергия приветить и благословить князя Дмитрия. Сергий кивнул. Митрополит нынче как дед, воспитывающий своего внука. Это - и трогательно, и немного смешно. И как сказать Алексию, что самое тревожное уже - позади, что московская земля вскоре навечно заберёт в свои руки владимирский престол?!

Говорить об этом не надо, ибо это ещё надлежит содеять Алексию, а предвидение свершений не есть свершение. Излишне поверивший своему успеху может поиметь неуспех и потерять всё в силу излишней уверенности. Опасный дар вручил нам Господь, наделивший смертного свободой воли!

Да и не о том теперь речь! А о чём? Вот они сидят рядом, Сергий с Алексием, и молчат. И митрополит, глава Владимирской Руси, муж совета и власти, перед которым ежедневно проходят сотни людей, повелевающий вельможами, по одному слову которого великие бояре, не вздохнув, поведут полки и ратники ринутся в сечу, перед которым смерд, и монах, и боярин падут на колени, прося мановения благословляющей руки, - не ведает, что говорить, и робеет, чувствуя, что слова не нужны, кощунственны в этот час, и что не Сергий от него, а он от Сергия восприемлет духовную благостыню.