Впереди шёл Якута, запоясанный, подобравший полы подрясника под ремень, в круглом малахае, с топором за поясом. Ныряя под оснеженными ветвями, Якута вёл спутников одному ему ведомой тропинкой, спрямляя пути, и Сергий, навычный к лыжной ходьбе, с трудом поспевал за ним. Стефан шёл след в след брату, то отставая, то нагоняя Сергия. Молчали, сберегая дыхание. Порой от тишины начинало марить и мерещиться в глазах. То сдвигался куст, то сук переползал через дорогу. Якута сплёвывал, бормоча, когда молитву, когда оберег. Поскрипывали лыжи, да изредка трещало дерево в лесу.
Луна уже заходила, прячась за макушки и пуская лучи сквозь хвою, когда Якута, оглянувшись на спутников, сказал:
- Надоть покимарить малость!
Стефан подумал, что они так и остановятся в лесу, но скоро между стволов показалась избушка, в которой, когда разгребли дверь и пролезли, отряхивая снег, внутрь, нашлись и дрова, и береста, и даже немного крупы и соли, подвешенные в берестяном туеске под потолком.
Запалили каменку, дым повалил, как в бане. Якута с Сергием принялись рубить и носить валежник. Стефан же, тут только почувствовший, насколько устал, повалился на земляной пол. Когда-то младший брат тянулся за ним во всякой ручной работе! Он всё же перемог себя, встал и начал таскать ветки с Сергием, а Якута, перерубая сушняк, складывал его в горку внутри избы.
Каменка прогорела, рдели угли, дым поредел, и можно стало, закрыв двери, улечься всем троим на жердевые полати над печью, застеленные лапником, и покимарить часа два до рассвета.
Когда, умывшись снегом, поев и прибрав за собой, они вышли в путь, небо уже отделилось от елей, и ветер овеял лицо, напомнив Стефану юность, отданную неведомо чему, и показалось неважным всё, что было и есть на Москве, при дворе, в княжеских хоромах, и даже за морями и землями, в Царьграде, у франков и фрягов... Так бы и идти вослед брату, угадавшему смысл бытия, к заре, к возгорающему за лесом столбу сияния...
К полудню, миновав несколько деревень, они подошли к Переяславлю.
Глава 23
Волынский епископ Афанасий, застрявший на Москве во время великого мора, по сию пору пребывал во Владимирской земле. Став наместником Алексия, он не торопился назад. На Волыни шла борьба католиков с православными, литовские князья то уступали польскому королю Казимиру, то снова брали верх над ним. Нынче Казимир привёл на Любарта с Кейстутом Людовика Венгерского. Разбил литвинов. Кейстут попал в плен, откуда, впрочем, бежал. Любарт был осаждён в Луцке. На выручку братьям явился Ольгерд с татарами, вытеснив поляков с Волыни, опустошил Мазовию. Любарт вторгся в Галич, громили и грабили уже всех подряд, не разбирая веры. Вести оттуда доходили плохо, с запозданием. Здесь было тихо. Ратная беда, отодвигаемая рукой покойного князя Семёна, до сей поры не угрожала Залесью. Наместничество было также небезвыгодное. В Переяславле Афанасий присиделся. Занимал палаты покойного Феогноста в Борисоглебском монастыре, судил и правил и с некоторым страхом ждал возвращения Алексия.
Трое монахов, пришедшие издалека, за семьдесят не то восемьдесят вёрст, поначалу озадачили и почти испугали волынского епископа. Служка доложил их приход, криво улыбаясь, а когда Афанасий, всё-таки порешивший принять ходоков, узрел их обмороженные лица, почувствовал звериный запах, распространившийся в тепле покоя от их платья и лаптей, запах гари, принесённый радонежанами с их последнего ночлега, - ему стало муторно. Взглядывая то на стоявших у порога иноков, то на лужи, натёкшие с их обуви, он долго не мог взять в толк, чего же они от него хотят, и чуть не отослал их ожидать приезда Алексия, вспомнив, однако, что Алексий-то и говорил ему нечто подобное... Да! О каком-то лесном монастыре...
- Под Радонежем?! - переспросил он, начиная догадываться, что иноки, стоящие перед ним, заслуживают большего уважения, чем то, которое он оказал им вначале.
Афанасий, кивнув служке распорядиться о трапезе, предложил инокам присесть и снять оболочину. Монахи уселись на лавку, озирая покой. Афанасий не ведал, что Стефан с Сергием были тут много лет назад, у Феогноста, затеивая своё начинание, а Стефан и позже часто приезжал в Переяславль по епархиальным и дворцовым делам.
Чума унесла многих знакомцев Стефана, иначе его признали бы при входе в монастырь. Афанасий неоднократно встречал княжеского духовника, но потому и не сумел признать Стефана в худом высоком и мрачном иноке, обутом, как и двое прочих, в лапти с онучами и в дорожном вотоле вместо прежней хорьковой шубы, отороченной соболем. Стефан же из гордости не назвал себя в первый након, а теперь, когда они поднялись, чтобы пройти в трапезную, стало вроде бы и неловко перед оплошавшим епископом. Положение спас борисоглебский эконом, заглянувший в палату, чтобы проводить гостей в трапезную. Вглядываясь в лицо Стефана, он ахнул и, расплывясь в улыбке, запричитал:
- Отче, Стефане! Гость дорогой! Батюшко! Давно от Богоявленья? А это - не братец ли, к часу? Сергий? Слыхал, как же! Слыхом земля полнится!
Настал черёд ахнуть и Афанасию. Он чуть не задержал уходящих, намерясь велеть подать снедое сюда, в наместничий покой, но эконом показал ему рукой в воздухе: мол, не надо, всё сделаю! И Афанасий, чая исправить своё невежество, лишь послал следом за гостями иподьякона, повелев позвать Стефана после трапезы для беседы с глаза на глаз, и после не мог найти себе места, пока гость не явился перед ним, всё в той же свите и в тех же лаптях, не вкусивший и четверти редких блюд, предложенных гостям экономом.
Афанасий не знал, с чего начать разговор. Покаялся, что не признал Стефана, в ответ Стефан повинился тоже, что сразу не назвал себя наместнику. С затруднением, чувствуя, что у него вспотели лицо и руки, Афанасий задал, наконец, главный вопрос:
- Почто Стефан не хочет стать во главе новой обители?
Стефан сказал:
- Иноки избрали Сергия!
- Но братец твой, как понял я, - сказал Афанасий, - и сам не жаждет стати пастырем стада духовного? Ведь ежели от меня просят они токмо избрать игумена...
Стефан прервал Афанасия, не дав ему докончить:
- Авва! Алексий судил брату моему быти руководителем радонежской обители! Никого иного не хочет ни единый из братии, и посему поставить над обителью иного игумена нелепо! - Он помолчал и, склонив голову, докончил. - Владыко Алексий ведает и иное, о чём напомню днесь: ещё от рождения на свет, Господь избрал брата моего к престолу Святой Троицы! Был знак, видение, крик утробный...
- Слыхал о том многажды и от многих, даже и от Алексия; и это свершилось с братцем твоим?! - воскликнул Афанасий, тут только уразумев до конца меру события и смутясь.
- Да, владыко! - сказал Стефан. - И паки свершались... - Он не захотел сказать "чудеса" и долго искал слово, сказав, наконец. - Знамения... над ним... - Он поднял взор. - И потому сугубо... - И опять не докончил.
- Да, да! - подхватил Афанасий, не очень поверивший в знамения и чудеса. - Тем паче владыка Алексий.
- Да! - сказал Стефан, обрубая разговор.
Афанасий, свесив голову, задумался. Он мог... а, пожалуй, и не мог уже поступить иначе. Природная доброта, впрочем, почти уничтожила в нём первую обиду на монахов, и теперь он лишь о том жалел, что не всмотрелся в Сергия попристальнее.
- Баешь, Стефане, вся братия?!
Искус стать игуменом под Радонежем в это мгновение был столь велик у него, что едва не подвёл Стефана, и позже остался занозой в сердце, но Стефан и тут превозмог. Прожигая волынского епископа взглядом, он повторил всё прежде речённое, и Афанасий сдался. Вскоре, вызвав Сергия и облобызав его, он нарёк всеобщего избранника грядущим игуменом и даже прихмурил брови, когда Сергий, по обычаю, стал троекратно отрекаться от уготованной ему стези.
