Сергий стал общерусским святым, заслонив собой иных, не сразу. В насаждении общежительных обителей суздальский архиепископ Дионисий даже и обгонял сходную деятельность Алексия. Был на Москве и Иван Петровский, "начальник общему житию на Москве", которого прочили в кандидаты на митрополичий престол после смерти Митяя.
Это уже с течением времени имя Сергия перевесило прочие имена, что не умаляет ни Сергия, ни Дионисия, ни множество подвижников той эпохи.
Среди учеников Сергия были как подвижники, удалявшиеся в пустыни и дебри, как создатели новых обителей, так и те, кто не захотели возглавить обители или выбрали себе другой путь, как Епифаний. Были Пересвет с Ослябей, отправленные Сергием на смертный бой, были рядовые иноки, никуда не стремящаяся братия, про которых молчат анналы. Были и те случайные, кто не подходил или не мог вжиться в традиции общины последователей Сергия, кто прибегал в надежде духовных благ, но, испытывая бытовую скудноту, а позже ограничения, связанные с введением общежительного устава, оказывались не способны принять те требования, которые Сергий предъявлял к братии, указуя собственным примером, как надо и как должен жить инок в монастыре.
О двоих подобных, не пришедших ко двору, житиё упоминает в сказании о голоде в обители. Это держатель хлеба Даниил, которого и прежде не любила братия. Он незаметно ушёл из монастыря, когда начали вводить общежительный устав. Он испугался не дисциплины, и не ради поисков молитвенного уединения убрёл. У Данилы были скоплены деньги, их-то он и боялся потерять, когда всё станет общее. Он ушёл за Москву, отыскав очередной особножительный монастырь, и далее следы его затерялись.
Что же касается ругателя, Шухи, то он тоже покинул монастырь, ещё до введения общежительного устава. Он был замечательный работник, умел сбить ватагу, толково расставить людей, но не был он монахом по призванию. Голод переносил плохо, зачастую не мог сдержать и крепкого слова в устах. Не годился Шуха для монастыря! И Сергей это видел. Видел и Шуха. После той сшибки с Сергием он недолго пробыл в обители. Как-то, низя глаза, признался:
- Не могу! Прости ты меня, за-ради Христа?
- Что ж! - сказал Сергей. - Прости и ты меня! Иди в мир! Твоя стезя такая! И помни, я не гневаюсь на тебя!
Шуха надолго пропал. Был за Окой, в сторожевой дружине, не раз дрался с татарами. Ни в одной из ватаг не задерживался подолгу. Был он и в дружине Владимира Андреича, и со своим князем участвовал в битве с Олегом Рязанским. В изломе сражения, в сече, потерял правую руку. Долго скакал по полю, прижимая к гриве коня культю, из которой хлестала кровь. В кустах перевязал платком, который тотчас же намок весь кровью. В сумерках, его, обессилевшего, подобрали свои, переправили на левый берег Оки. Он долго отлёживался в Коломне, понимая, что теперь, без руки, он никому не нужен, рука плохо заживала, гнила, в конце концов, сельский костоправ отнял ему обрубок по локоть. Шуха, когда подзажила рука, подался в Москву. Стоял на папертях, собирая куски и медные пула, которые пропивал, опускаясь всё ниже. Как-то повезло попасть на боярский двор, где его, как увечного на брани воина, взяли привратником. И Шуха поправился, стал подумывать о хозяйке, о жизни, как у всех, да грех случился: у боярина пропала серебряная чаша. Прислуга свалила на Шуху, который этой чаши и в глаза не видел. Боярин вызвал Шуху к себе, долго смотрел на него, потом сказал:
- Доводят на тебя!
- В жизни не крал! - сказал Шуха. - И в татьбе не замешан!
- Я тебе верю, - сказал боярин. - Дак мне али всех повыгонять, али тебя одного! Вот, возьми! - Он высыпал в ладонь Шухе горсть серебра.
Шуха посмотрел в глаза боярину, подумал:
- Я ить к тебе без серебра пришёл! - сказал он. - Без серебра и уйду!
И высыпал монетки на край стола.
- Одну возьму, поснидаю хошь... - сказал он. И пошёл к выходу.
- Ну, как знашь! - сказал, пожав плечами, боярин.
На ту серебряную монетку купил себе Шуха на Подоле жбан пива, и на голодный желудок захмелел. Спал на куче навоза, простыл, долго кашлял потом. Снова стоял на папертях... Ночевал то в сарае, то в хлеву, то в подклетях церквей. Как-то надумал пойти на двор к Владимиру Андреичу, да так и не решился... Принять-то примет! Да куда я ему нужен такой...
Как-то на паперти разговорился с безногим инвалидом. Оказалось, что когда-то и дрались вместе, не ведая один о другом. Тот посоветовал ходить по монастырям. "Тамо и накормят, и ночлег дадут! - сказал он. - А ты хошь меня будешь на тележке возить! - пошутил он. - Глядишь, из нас с тобой одного целого мужика слепить мочно!"
Приятель, которого он возил за собой, простыл и помер на исходе второй зимы. Шуха остался один. Как-то забрёл в Симоново, и во дворе увидел настоятеля, Фёдора, племянника Сергия. Вспомнил и Сергия, монастырь Святой Троицы, и заплакал. Как уж его приметил Фёдор, почему решил остановиться и расспросить? В этом увечном оборванце узнать прежнего Шуху было невозможно. Да и сколько лет минуло с тех пор! Но, расспросив, Фёдор его узнал и оставил при монастыре вратарём.
- Не пей больше! - сказал он.
В Симоновом монастыре Шуха прижился. Два раза видел даже Сергия, но подойти не решился. Тут он и жил в каморке под лестницей, тут и продолжал жить даже и после смены игумена. Тут он узнал о смерти великого старца, и в тот день, выменяв на хлеб пива, напился и плакал, сидя у себя в каморке. Плакал, не сдерживая слёз, вспоминал и каялся перед покойным, и бил поклоны, прося Господа простить его, бражника...
Глава 22
Сергий облизал ложку, отодвинул порожнюю миску и ещё помедлил, глядя, как Василий Сухой с Якутой прибирали со стола и кутали в зипун горшки с варевом для болящих. Убедившись, что всё идёт ладом, он запахнул суконную свиту и вышел в холод.
Ветер ещё дул, но уже стихая, и снег почти перестал, и небо засинело над елями, а остатние облака в розово-палевом окрасе летели над головой, всё больше легчающие, обещая ему ясный и лёгкий путь. Вздохнув, он направил стопы к келье Онисима.
Старик ел, когда вошёл Сергий, и обрадовался ему. Измученный постелью сильнее болезни, он, кашляя и взбулькивая, заговорил, хваля согласие Сергия стать настоятелем обители, толкуя и о Москве, и о князе Иване, и о Царьграде... Онисим отходил от сего света, слабел, и его конец был уже не за горами. Старик понимал это, и в его нынешних наставлениях племяннику проглядывала печаль расставания. Уходя, Сергий облобызал старика.
К пабедью собрался совет братии. Всё было заранее решено, и теперь надо было отрядить двоих спутников Сергию. Архимандрит Симон при его преклонных летах не мог одолеть зимнего пути. Ходоком по монастырским делам был Якута, но ныне с Якутой требовалось послать мужа, известного за пределами обители, и взоры предстоящих обратились к Стефану. Брат сидел сумрачный и прямой и, не дав Сергию открыть рта, сказал:
- Я пойду!
Старцы одобрительно зашумели. Сергий не был удивлён. В своём смирении старший брат должен был дойти теперь до конца, и он лишь поблагодарил Стефана взглядом.
Якута, нахлобучив малахай, стал снаряжаться в путь. Брали, кроме церковных надобностей, короткие лыжи, топор, кресало и трут, мешок с сухарями да сменные лапти. Выходить решили в ночь, отдохнув мал час после навечерия. Небо разъяснилось, и луна была в полной силе, обещая освещать дорогу путникам.
У крыльца Сергия ждали мужики из нового, возникшего недалеко от обители починка, просили освятить избу, но узнав, зачем и куда он направлялся, повалились в ноги, упрашивая освятить их хоромину по возвращении, уже будучи игуменом. Сергий, улыбнувшись глазами, пообещал.
Расставшись, наконец, с Якутой и братом, он вернулся к себе, чтобы отдать последние распоряжения Михею и помолиться. Небо бледнело, гасло. Когда они выйдут в путь, на небосклоне появится первая звезда.
