Совершив службу, они шли гурьбой, уже в темноте, обратно в хижину, теперь уже к праздничному столу. Взбодрённые, повеселевшие, а Варфоломей - с трепетным ожиданием завтрашнего таинства освящения.

За трапезой и после неё гости шутили, смеялись, отложив на время благочиние. Долго говорили о том, что творится в мире. Наконец, помолясь, легли спать.

Для них сущее было привычным и повторяемым, не то - для Варфоломея, которому завтрашний обряд казался отменой предыдущей жизни с её радостями и трудом. Даже и грядущий собственный постриг не волновал так, как завтрашнее освящение церкви.

Когда гости уснули, Варфоломей вышел к коням. Обнял Гнедого за морду и поцеловал в нос. Конь дохнул ему в лицо. От коня шёл добрый дух. Он вздрагивал кожей, отгоняя слепней, и изредка отмахивал хвостом, шлёпая себя по кострецам. Так захотелось забыть на время свои монашеские труды, запрячь коня в соху и пройти, сжимая рукояти рала, вздымая пашню, смотреть, как трескается, расступаясь под сошниками, затравенелая земля, и ни о чём не думать! А идти за конём, следя, как растёт лента вспаханной земли, как грачи, налетев стаей, роются, выклёвывая червяков и личинок, а потом сеять озимое, волоча по полю за собой деревянную борону, чтобы птицы не выклевали зёрна... Как он любил лошадей! Изо всех ограничений, наложенных им на себя в преддверии монашеского подвига, тяжелее всего ему было расставание с конями... Он оторвался от Гнедого, огладил гриву, подкинул корма, - чтобы только ещё миг побыть с другом, и наконец, вздохнув и свесив голову, отправился в жило.

Стефан сидел на крыльце:

- Ходил Гнедого смотреть? - сказал он. - Добрый конь! Петюха - толковый хозяин, коней не запускает. Я даве копыта смотрел: целы - у всех и обрезаны ладом!

Варфоломей уселся рядом с братом, чувствуя исходящее от Стефана тепло. Сейчас ему одного не хватало, чтобы мать, пожалев, погладила его по волосам или Стефан приобнял, притянул к себе, как изредка случалось, когда Варфоломей был ещё отроком, и сказал: "Не горюй!" - или ничего не сказал... И Стефан взъерошил волосы Варфоломею и сказал:

- Пошли спать!

Утром освящали церковь.

Отец Амфилохий всё делал истово и основательно, так же, как и служил.

После утреннего молитвословия и освящения воды он, дозволяя Варфоломею лишь помогать себе, приготовил воскомастих. Облачился поверх ризы в белую сорочку, то же сделали второй священник и дьякон. Вчетвером, с псаломщиком, отстранив братьев, внесли в алтарь, через царские врата, стол с освящённой водой, крестом и всем необходимым для обряда. Кирилловичи остались перед вратами, в церкви, являя собой толпу мирян. Сейчас там, в алтаре, отец Амфилохий окроплял святой водой столпы престола, затем возливал на них, крестообразно, воскомастих и снова кропил, а второй священник, отец Андрей, с дьяконом Чапигой длит на столпы, чтобы воскомастих поскорее застыл. Этот состав - воспоминание о той мази, которой Никодим с Иосифом Аримафейским четырнадцать столетий назад помазали тело Спасителя, снятого с креста.

- Господи Боже, Спасителю наш... - читал Амфилохий, а Варфоломей, шёпотом, повторял за ним.

Тянулась через века, не кончаясь, память о драме, совершившейся в Палестине, в начале первого столетия новой зры и воскрешаемой в обрядах вновь и вновь, каждогодно и ежедневно. Тянулась нить христианской культуры, по временам разрастаясь, упадая и восставая вновь, ныне утверждаемая и здесь, в этом лесу. Тянулась, не кончаясь, связь времён, память истории, только и сотворяющей человека разумного из зверя и дикаря. Звучали песнопения и обряды, сложенные столь давно, - если помыслить, - то и голова закружится! Создатели их давно отошли к праотцам и вряд ли даже догадывались о тутошних, нынешних своих последователях!

Вот окропили, с обеих сторон, доску престола.

- Вознесу Тя, Боже мой, Царю мой, и благословлю имя Твоё в век и в век, - запели Стефан с Варфоломеем.

- Благословен Бог наш! - возгласил Амфилохий.

Братья запели:

- Господь пасёт мя, и ничито же мя лишит; на месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя, душу мою обрати, настави мя на стези правды имени ради Своего!

Вот раздались, заставив Варфоломея вздрогнуть, удары камней по головкам гвоздей. И опять предание увело мысль на столетья назад, в Палестину, в Иерусалим, где четырьмя гвоздями прибивали Спасителя к кресту.

Утопленные головки гвоздей залили остатками воскомастиха. Открылись царские врата, чтобы верные (братья Кирилловичи) могли созерцать начало созидания храма. Зазвучали молитвы. Отец Амфилохий читал, стоя на коленях и оборотясь лицом к народу. Для Варфоломея исчезло понятие времени. Он весь там, и даже жар синайской пустыни опалял его в глуши и холоде северных лесов.

Вот принесли возливальник с тёплой водой, красное вино и розовую воду, родостамну. Амфилохий прошептал молитву, потом трижды возлил воду и вино на престол, и произнёс:

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Принесли платы, которыми посланцы митрополита вчетвером отёрли престол.

- Коль возлюблена селения Твоя, Господи сил... - запели Кирилловичи.

- Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся, - вторил Амфилохий с отцом Андреем.

Престол помазали миром, трижды, крестообразно, помазали и антиминс.

- Сё, что добро, или что красно, но ещё жити братии вкупе, яко миро на главе, сходящее на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его, яко роса аермонская, сходящая на горы сионские; яко тамо заповеда Господь благословение, и живот до века.

Дьякон с псаломщиком принесли сорочку и вервие, которым крестообразно обвязали престол.

- Памяни, Господи, царя Давида и всю кротость его.

Варфоломей смотрел, силясь представить облачаемого Христа, и что-то живое, телесное, мелькнуло, белея, перед его взором. Труд его рук отдалялся, превращаясь в святыню. И растерянность восстала, и страх: всё ли они сделали, как надо, когда рубили храм? Не обидели ли то, что опускается сейчас, овеивая святостью груду брёвен, сложенных клетью, и перекрытую крутой кровлей, становящуюся теперь церковью, местом святости, местом сопряжения земной жизни и Сил Небесных, присутствующих в алтаре храма.

Священники, вдвоём, принесли верхнее одеяние престола - индитию, окропив её святой водой, возложили на престол илитон, на илитон - антиминс. Рядом положили Евангелие и крест, покрыв всё это пеленой.

- Господь воцарися, в лепоту облечеся.

Позади труды, венчаемые ныне торжеством освящения, и Варфоломей поплыл, потеряв ощущение своего тела. А Амфилохий кадил вокруг престола, кадил жертвенник, на который водрузил священные сосуды, тоже покрываемые пеленой.

Затем началось освящение церкви. Отец Андрей окропил стены храма святой водой, а Амфилохий помазал их миром, начиная с алтарного прируба.

Затем - крестный ход с антиминсом вокруг храма.

- Церковь Твоя, Христе Боже, украсившаяся во всём мире кровью мучеников Твоих, как пурпуром и багряницей, устами их вопиёт к Тебе: ниспосли людям Твоим щедроты, даруй мир Твоему жилищу и душам нашим великую милость.

Амфилохий трижды взывал перед закрытыми дверями храма:

- Возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная, и внидет Царь славы.

А хор изнутри ответил:

- Кто есть сей Царь славы?

И на кучку людей в лесу у церковки, кружась, падали последние осенние листья.

Но вот посланец Феогноста вступил в храм. Дискос с антиминсом утвердился на престоле. Всех окропили, все приложились к кресту, и затем началась первая литургия в новом храме.

Переяславские клирики назавтра устремились к дому.

Отвальная, устроенная митрополичьим посланцам, съела значительную долю самых лакомых запасов. Впрочем, Пётр обещал, как справится с умолотом, привезти мешок или два муки, лука и вяленой рыбы на зиму. Чувствовалось, что ему не так-то просто, хоть и с трёх земельных наделов, кормить ещё двоих мужиков, тем более оба сына Стефана, Климент и Ванята, оставались у него.