Глава 8
Проводив гостей, валили лес. Берёзы пожелтели. В небе тянулись, уходя на юг, птичьи станицы. Изредка доносилось курлыканье лебедей. Пролетали стаи гусей. Цепочками спешили кряквы, уходя с порыжелых болот. Братья сидели на бревне, передыхая.
- Видал ты Москву? - спросил Стефан, и в голосе была жажда.
Варфоломей пожал плечами:
- Ты запамятовал, я же был на Москве! Когда городовое дело сполняли. Воротнюю башню рубил... И князя видел! Семёна Иваныча! Вот так от меня, как отселе вон до того пня, стоял, баял с боярами. Молодой, зраком приятен...
- Обитель Богоявления, - протянул Стефан, глядя вдаль. - Алексий, наместник владыки, останавливается там, когда наезжает в Москву! Помнишь, Феогност звал нас с тобой, меня и тебя, к Богоявлению?
Варфоломей опустил голову и сказал:
- Не уже ли мы для того затевали всё это, рубили клети, ставили церкву, приносили антиминс, освящали престол, чтобы сейчас всё бросить и бежать, убоясь трудов пустынножительских? Церковь освящённую бросить! Нет, я никуда не уйду отселе, кто бы и куда бы ни созывал...
Стефан, закусив губу, промолчал.
Варфоломей в эти дни старался угодить брату, сочинял стряпню повкуснее, перехватывал работу. Стефан, видя это, мрачнел всё больше.
Объяснение произошло через неделю.
- Не могу я тут! - сказал Стефан. - И зря ты бьёшься с кухней, всё это суета сует. Тяготы меня не страшат. Мне и в Хотькове не с кем было говорить, а тут - с медведями разве?
"А со мной?" - подумал Варфоломей. В общем-то, он понимал, о чём говорил Стефан. Его, Варфоломея, Стефан мог только учить, беседовать на равных, и учиться ему тут было не с кем и не у кого. И читать нечего. Кроме двух-трёх богослужебных книг, почти наизусть вызубренных, у них ничего с собой не было. А там, на Москве, Стефану становились доступны те книжные сокровища, что собирал и продолжает собирать наместник Алексий, и те греческие книги, что имелись в библиотеке Феогноста. И с горечью пришлось ему понять, что с ним Стефану скучно.
Прощание братьев было немногословным. Стефан злился и прятал глаза со стыда. Варфоломей сказал:
- И ещё - спасибо тебе, брат, и за помощь, и за научение, за всё... - Он приодержался, примолк и сказал дрогнувшим голосом. - А ещё... Поцелуй меня, Стёпа! Там, гляди, воспомянешь когда - помоли обо мне Господа!
Когда Стефан уходил, он стоял на крыльце и смотрел ему вслед. Вот фигура в сероваленом зипуне сверх подрясника умалилась, пропадая за кустами. Вот ещё уменьшилась, и вот исчезла.
Варфоломей поднял голову, посмотрел ввысь. "С Тобой, Господи!" - прошептал губами, беззвучно. С белёсого неба ему на лицо опустилась снежинка. Он посмотрел вокруг: обозрел сделанное. И подумал о том, что надо, пока земля не замёрзла, ставить ограду. И ещё, что он сегодня, провожая Стефана, не читал часы, а это - грех, и его надо исправить. Тем и погасил своё отчаяние.
Глава 9
Вымокший и усталый, вдоволь намесив ногами и посохом ледяную грязь, Стефан вошёл в ворота монастыря, когда из них выезжал возок митрополита. Кони замешкались, Феогност выглянул в оконце и заметил высокую фигуру монаха, заляпанного глиной, вжавшегося в брёвна воротней башни, пропуская коней и поезд духовного владыки Руси. Феогност уже захлопывал затянутое бычьим пузырём оконце возка, когда лицо монаха пробудило в нём воспоминание. Он велел остановить возок и подозвать странника. Монах подошёл на зов и опустился на колени в мокрядь, принимая благословение, воскресив в памяти Феогноста беседу с братьями в Переяславле. Феогност поначалу не мог вспомнить имени инока. В голове вставало то Феофан, то Федос. Он, дабы не возвращаться с пути, велел служке проводить путника в монастырскую избу, повелев принять брата, как надлежит по уставу.
Инок, как он узнал на другой день, с дороги не лёг почивать, но, вкусив лишь хлеба с водой, пошёл в храм, выстоял службу и, даже воротясь к ночлегу, не лёг, но почти всю ночь простоял на умной молитве. Походя, Феогност узнал (тут же и вспомнив) имя инока - Стефан. О младшем брате Стефана, Варфоломее, он спросил потом у Стефана, с удивлением узнав, что тот исполнил-таки задуманное и остался один в лесу, в новоотстроенном ските под Радонежем, в десяти ли, пятнадцати поприщах от Хотькова.
Упорство младшего, как и благочестие старшего, понравились ему. Потому Феогност распорядился принять Стефана в монастырь без вклада, зачислив его в ряды братии. Помещался он сначала со старцем Мисаилом, почему и завязалось знакомство, не прервавшееся и спустя время, когда Стефан уже начал жить в келье Алексия. Мисаил отличался от многих сановных иноков. Он служил в княжой дружине и в монастырь ушёл по старости и увечью. Впрочем, и увечной рукой Мисаил работал не плохо. Теперь в великокняжеской дружине, не то в дружине тысяцкого служил его сын. Старец Мисаил был прост и добр. Учёности Стефана не завидовал, а даже гордился ей и тем, что такой многомудрый муж не чурается его, простеца.
Памятуя о Варфоломее, оставленном в лесу, Стефан подверг себя самой суровой аскезе. Монастырь Богоявления был обычным для тех времён столичным монастырём. Монахи жили кельями, каждый в особину, кто - пышно, кто - просто: по достатку, вкладу, мирскому званию или своим духовным устремлениям. Подвижничество Стефана посему было замечено и оценено. А поскольку он, подавляя гордыню, услужал всякому брату, ходил за больными, не гнушаясь ни смрадом, ни нечистотой, избегая к тому же являть на люди свою учёность, то и мнение о нём братии сложилось благоприятное.
С Алексием он встретился по возвращении того из Владимира, на литургии. Стефан не ведал ещё, что наместник Феогноста прибыл на Москву и остановился в своей келье, у Богоявления, но, явившись в храм, обратил внимание на многолюдство. Явились все монахи и послушники, даже те, кто порой отлынивал от службы, и не просто явились, а подобравшись, расчесав волосы, приведя в порядок свои одеяния. В храме стояла тишина, и когда Стефан стал на клиросе в ряды хора, ему прошептал сзади кто-то из братии:
- Отыде, Стефане, зде - место Алексия!
Стефан отступил в сторону, и тотчас, узнанный им, среднего роста монах прошёл сквозь ряды иноков и встал рядом с ним, обратив к алтарю лицо с умными глазами и осенив себя крестным знамением.
У Алексия оказался приятный голос, и Стефан, вслушиваясь, начал пристраивать к нему. Церковное пение в семье боярина Кирилла любили всегда, и потому Алексий почувствовал доброго певца, в не сразу узнанном им Стефане. И так они стояли и пели в лад, почти неразличимые в монашеском хоре, ещё не обменявшись и словом, но почувствовали к концу службы взаимное расположение.
Алексий улыбнулся, глянув Стефану в глаза, и сказал по-гречески:
- Вижу я гостя, что мнился мне сущим в Коринфе!
Стефан, сверкнув взором, отмолвил длинной греческой фразой, не вдруг понятой Алексием, после чего сказал, опустив взор:
- Прости, владыко!
Алексий, однако, не был обижен, тем более что оценил Стефана ещё по первой встрече, тут постигнув, что перед ним - муж, принадлежащий к духовному братству "мужей смыслённых", которые, встречая друг друга и лишь посмотрев в глаза и сказав фразу, узнают один другого, и уже с этого слова, с этого взгляда начинают и говорить, и чувствовать, и смотреть на мир согласно...
Да, знал Алексий, что поддайся сему чувству, и можно пасть жертвой гордыни, презрев малых сих и разлюбив нищих Духом, стать гностиком или даже манихеем, проклинающим мир ради Духа, но и бежать сего не мог, да и не хотел, увидев в Стефане всё то, что обворожило Феогноста, да и его во время давешней встречи.
