Прошли в домовую княжескую церковь. Сергий попросил на несколько минут оставить его одного. Стал перед божницей, замер в безмолвной молитве. Явилось Одиночество. И холод, в княжеской молельне повеяло холодом неземных пространств.
Он сделал то, что делал всегда: перестал думать. Одна за другой отошли заботы. Долго не мог позабыть, отодвинуть от себя лицо племянника Фёдора. Наконец, и оно исчезло. Был холод и Тишина. И в Этой Тишине встало перед ним, промаячило, замглившись, успокоенное лицо Дионисия Суздальского. Сергий стоял, опустив голову. Слеза, осеребрив щёки старца, скатилась, запутавшись и утонув в бороде. Дионисий умер сейчас! И как с его смертью умалились иные искатели духовного престола! Как мал сделался Киприан, как исшаял Пимен, ныне пробирающийся к Царьграду. Их всех держало величие заключённого в Киеве нижегородского иерарха. "Как не понять сего?" - почти сказал Сергий вслух, подумав на этот раз о Киприане, убийце Дионисия. Одиночество повисало над Русью с этой смертью, которую Киприану можно было не торопить, ибо Дионисий и без того был близок к своему закату. Люди в борениях земных забывают о Вечном. О чём необходимо непрестанно мыслить христианину. Воистину много званых, но мало избранных на Господнем пиру!
Душевная боль всё не проходила, и Сергию много сил стоило умерить её к приходу великого князя. Он лишь спросил Дмитрия, нет ли вестей о заключённом в Киеве митрополите, и, услышав, что известий ещё нет, кивнул головой. Дионисий не был близок великому московскому князю.
Они помолились. Затем Сергия кормили, а он всё молчал, порой поглядывая на великого князя, изнемогшего плотью и душой. Когда остались одни, он сказал:
- Я не стану молить Господа о неправде, князь!
В покое повисла Тишина. Дмитрий повалился в ноги радонежскому игумену:
- Спаси! Княжество гибнет! Батько Олексий... Я виноват... Никто же не смог умолить...
- Встань, князь! Можешь ли ты поклясться сегодня перед иконами, что отложишь навеки нелюбие к князю Олегу и никогда больше не подымешь меч и не подымешь котору братню? Не часа сего ради, скорбного часа упадка сил и разора во княжестви, а навек? И чтобы нелюбие навек изженить из сердца своего? И чтобы при новом приливе сил, при новом устроении не помыслить послать полки ко граду Переяславлю Рязанскому, как бывало доднесь не по раз? Ибо в горести и обстоянии легко дать любую клятву. Но нарушивший клятву, данную Господу своему, отметается святых тайн и спасения в мире Ином не обрящет! Вот о чём должен ныне помыслить ты, князь!
Сергий говорил жёстко и знал, что надо так и говорить. Окончить нелюбие Москвы с Рязанью нельзя было иначе, чем правдой и истиной христианского Смирения. Ибо сказано Учителем: "Возлюби ближнего своего". И князь Дмитрий нынче, воротясь с побоища на Дону, не имел права мыслить по-иному о князе Олеге Иваныче Рязанском, хотя того и не понял вовремя.
Дмитрий лежал в ногах у радонежского игумена, понимая ужаснувшейся глубиной души, что Сергия нельзя обмануть, и, пока лежал, его мысли успокаивались и светлели. Всё яснее становилась нелепость последних походов на Рязань, да и всей этой затянутой борьбы, которая не принесла ему до сего дня ни славы, ни чести. И... не может принести? Да, не может! - последовал впервые честный ответ князя себе. Его мысли мешались. Хотелось обвинить Свибла, иных бояр, даже Боброка за ту прежнюю победу на Скорнищеве... Он поднял голову. Выпрямился, не вставая с колен.
- Я виноват, отче, - сказал он. - Грех - на мне. Можешь повестить о сём князю Олегу!
Сергий молчал. Потом положил руку на склонённую голову великого князя, и Дмитрий, у которого сейчас потекли слёзы, почувствовал себя словно в детстве, когда наставник, духовный отец батько Олексий, заменивший ему отца, отчитывал княжича за очередную детскую шалость...
Каждому человеку надо знать, что есть некто больший его, перед кем достойно лишь Смирение и кому можно покаяться в грехах, а набольший должен осознавать, что над ним - Бог, перед Кем и он, набольший, не важнее последнего нищего. Нельзя человеку, не имеющему Смирения в сердце, сохранить в себе Дух и образ Бога. И не должно такому править страной.
- Сможешь ли ты, сын мой, до зела смирить гордыню и утишить сердце своё, что бы ни советовали тебе вельможи дома сего? - спросил Сергий.
- Смогу! - ответил Дмитрий.
Глава 21
Сергий сидел. Олег бегал по покою, перечисляя прежних посланцев Дмитрия:
- Свибл приезжал, Иван Мороз, Фёдор Сабур, Бяконтовы не по раз, Семён Жеребец... Многих прегордых вельмож московских зрел я ныне у ног своих. Дак и того мало! Теперь послали тебя, игумен. Как нашкодившие отроки! Тьфу! Да ведь не воронье гнездо ограбили - княжество моё разорили! Смердов в полон увели, коней, скотину... Сколь потравили обилия! Раз, второй... Думал, уймётся... Третий! Нынче брата послал, Владимира Андреича! Воин! Пёс подзаборный!.. Помысли, старец, и виждь! Сколь велика, добра, и плодовита, и всякого обилия исполнена земля Рязанская! Сколь широка и привольна, сколь красовита собой, сколь мужественны люди её! Сколь храбры мужи и прилепы жёны рязанские! Сколь упорен народ, из пепла пожаров и мрака разорений восстающий вновь и вновь! Почто же нам горечь той судьбы, а иным - мёд и волога нашего мужества и наших трудов? Чем заслужила или чем провинилась пред Господом земля Рязанская? Не в единой ли злой воле московитов наша боль и зазнобы нашей земли? И сколь можно ещё тиранить нас?.. Дмитрий Михалыч Боброк приехал с Волыни. Воин - добрый! Куда его посылают, прежде всего? На татар? Как бы не так! Князя Олега зорить! Мир заключили. Киприан на Святой книге... Крестами клялись! На Дону моих бояр было невесть сколь. Я ему, псу, тылы охранял! Ежели какой самоуправец пограбил чего потом. Мало ли грабили на Рязани! Пошли бояр! Исправу и суд учиним по правде. Нет! Посылают меня! Гнать из Переяславля!.. А и переже того! Кажен год, чуть татары нахлынут, - московский князь на Оке стоит. Себя бережёт, гад поганый! Коломну сторожит, не украли чтоб... Воровано дак! Тохтамыша проглядели - снова я виноват? Броды ему, вишь, на Оке указал! Без того бы потопли! Волгу, вишь, перешли, а на Оке без подсказа угрязли бы! И не стыд баять такое!.. Пуще татар ничтожили мою Рязань!.. Дак вот ему! Рати побиты, сын в Орде полонён. Новгород, поди, даней не даёт. Кирдяпа у хана под него копает... Алексия схоронил. Киприана выгнал, на митрополии чёрт-те кто у его, бояре передрались... И теперь вдруг занадобился ему мир! Дак вот - не будет мира! Хлебов ему не позволю убрать! Татар наведу! Литва будет у него стоять на Волоке, Михайло под Дмитровом, суздальцы засядут Владимир, ордынцы - Переяславль, и кончится Москва! Досыти московиты Рязанью расплачивались за все свои шкоды и пакости. Досыти зорили меня, пусть теперь испытают!.. Ты не зрел, монах, разорённых родимых хором, скотинные трупы по дорогам, понасиленных жёнок, сожжённые скирды хлебов, разволоченного обилия? Не зрел своего дома, испакощенного московитом?
- Зрел! - сказал Сергий.
Олег остановил бег, вперившись в лицо радонежского игумена, вслушиваясь в его речь:
- Отроком был я малым, и ещё по велению Ивана Данилыча Калиты, когда Кочева с Миной зорили Ростов, не обошли и наш двор боярский. Окроме ордынского серебра даром, почитай, забрали, изволочили с ругательством оружие, порты, узорочье... Драгоценную бронь отцову, которой и цены не было, за так взял боярин московский Мина. С того мы, утеряв имение своё, и перебрались в Радонеж. Всю мужицкую работу попервости сами творили. Рубить хоромы, лес возить, косить, пахать, сеять, чеботарить - всё приходило деяти! И ныне я, княже, благодарен научению тому. Ведаю, почём смердам достаётся хлеб, и умею его беречь!
