- Смирил себя. Что ж! По Христовой Заповеди подставил иную щёку для заушения... Но у нас с Дмитрием был договор по Любви. Я поверил ему, как брату. Принимал ли ты, инок, заушения от ближних твоих?

- Принимал! - сказал Сергий. - От родного брата своего, его же чтил, яко учителя себе и старейшего, в отца место.

- И где ж он теперь?! - почти выкрикнул Олег.

- Живёт со мной в монастыре.

- А в пору ту?..

- В пору ту, княже, я, услышав хулы, исшёл вон из обители, не сказав ни слова. И основал другую. И жил там, дондеже паки созвали меня соборно назад, в обитель на Маковец, о чём просил меня такожде и владыка Алексий... И брата своего, что мыслил уйти вон, я умолил остатися в обители, дабы владыка зла не поимел радости в братней остуде.

Олег дёрнулся высказать нечто, может, иную хулу. Смолчал, глядя на старца, который говорил негромко и твёрдо, глядя вдаль времени.

- И не ради корысти, и не ради труса, не по слабости сил человеческих стал я служить великому московскому князю!

- Почто ж?

- Ради Родины. Ради языка русского. "Аще царство на ся разделится - не устоит". Это там, у католиков в латинах, возможно кажному сидеть у себя в каменной крепости и спорить то с цесарем, то с папой. У нас - нет. В бескрайностях наших, пред лицом тьмы тем языков и племён, в стужах лютой зимы, у края степей - надобна нам единая власть, соборное согласие, не то изгибнем! Ибо на нас, на нашу землю и язык русский, возложил Господь самую великую ношу учения Своего: примирять ближних, сводить в Любовь которующих, быть хранительницей судеб народов окрест сущих. Вот наш долг и наш крест, возложенный на рамена наши. И сего подвига нам не избежать, не отвести от себя. Величие пастырской славы - или небытиё, третьего не дано русичам! Ибо Господень дар хоть и тяжек, но неотменим. И не будет Руси, ежели сего не поймём! И земля изгибнет в княжьих которах.

Старец замолк. Олег смял, откинул концы шитого шелками пояса. Он был невысок, легче, стройнее, стремительнее Дмитрия, тем более нынешнего Дмитрия, и его мысли неслись так же стремительно-легко, обгоняя друг друга.

- Значит, так: грабежом Ростова, унижением Твери, новгородским серебром, рязанской кровью... А что же Москва? Или, мыслишь ты, всякое зло искуплено будет объединением языка русского? Грядущим, может, величьем державы? Но не велика ли плата, ежели тем паче всё неправедно нажитое добро, и сила ратная, и земское устроение, и даже церковь попадёт в руки таких, как Фёдор Свибл или этот твой Мина? А ежели раскрадут страну и затем побегут на ратях, отдав землю отцов во снедь иноверным? Уже и нынче Дмитрий кого только к себе не назвал! И Литву, и смолян - не ошибся бы только! Всю жизнь я дерусь с Литвой и вижу, как налезает она на земли северских княжеств, мысля охапить всё - и Рязань и Москву. Скажешь, смоляне - те же русичи, скажешь, что в Великом Литовском княжестве русичей раз в десять поболе, чем литвинов... Всё - так! Но почто тогда русичи эти дали себя подчинить литовским князьям? Ни Полоцк, ни Киев, ни Волынь, ни Галич не спорили с Литвой! Отдались без боя и без ропота, почитай, сами согласили идти под литовскую руку! Чаяли, Ольгерд их от татар защитит? А теперь, ежели в Вильне одолеют католики, что тогда? Веру менять? Язык отцов и навычаи предков? И не станет так, что твой московский князь или хоть сын ли, внук, правнук, всё едино, забрав власть вышнюю в Русской земле, назовёт иноземцев, а там посягнёт и на церковь, и на обычаи пращуров... И что тогда? Что молчишь, монах?! Или, мыслишь, не будет того, явятся бояре честные, ратующие за землю свою, станет церковь поперёк хотений игемоновых и вновь устоит земля? Не молчи, скажи, так ли надобно, так ли необходимо объединять Русскую землю под единой властью? Власть - жестока! И не ошибаешься ли ты, монах, и не ошибся ли твой наставник, владыка Алексий, принявший ради того непростимый грех на душу свою, егда имал князя Михайлу чрез крестное целование?.. Или, мыслишь, великая судьба надлежит нашей земле и ради неё, ради грядущего величия, мы все, нынешние, обязаны жертвовать собой? Не молчи, монах! Я сейчас обнажаю душу свою пред тобой!.. Скажешь, что жертвовать собой пред Господом заповедано нам словами Горнего Учителя, иже воплотился, дабы спасти этот мир добровольной жертвой Своей? Возлюбить Господа своего паче себя? И ты, монах, всю жизнь жил токмо по Заповедям Христа, нивмале не уклоняясь и не смущаясь прелестью мирской?

- Да! - ответил Сергий.

- Но ты служишь Господу, я же являю собой земную власть! Достоит ли князю то же, что иноку? Ты скажешь - да, ведаю, что теперь скажешь ты! Напомнишь мне "Поучение" Владимира Мономаха! Не подсказывай мне! Помню, монах, не мни, что мало смыслён и не книжон есмь, чёл я и послание Мономаха Ольгу Святославичу!

Отойдя к окну, не оборачиваясь, Олег произнёс:

- "Убиша дитя моё, но не будеви местника меж нами, но возложив на Бога! А Русской земли не погубим с тобой! А сноху мою поели ко мне, да бых оплакал мужа её, да с ней же кончав слёзы, посажу на месте, и сядет, аки горлица на сусе древе, жалеючи, и я утешуся!.." Угадал, монах? - спросил Олег, обернувшись к Сергию. - И ты нудишь меня паки простить Дмитрия? Но ежели я - не таков, как твой Мономах? Ежели я не прощаю обид, ежели я - лишён христианского смирения? Ежели я - изгой правой веры Христовой?

- Каждый русич - уже православный, - сказал Сергий.

- Каждый?

- Да! Приявший крещение принял в себя и все Заветы Христовы. Токмо не каждый понимает это, и потому многие грешат, но грешат по неведению, не зная своих же душевных сокровищ, не видя очами земными сокровенного света своего.

- А ты зришь сей свет и во мне, инок!

- Зрю, княже! Ты ведаешь и речёшь Истину, я же токмо внимаю тебе. Недостойного князя может поддержать и наставить достойный пастырь, даже недостойного пастыря можно пережить, дождав другого, достойного. Я боюсь иного, чтобы весь народ не возжаждал телесных услад и обогащения, не позабыл о соборном деянии, как то створилось в Византии. Вот тогда нашу землю будет уже не спасти. Мы - живы, доколе христиане есьмы, и потому подвиг иноческий достоит каждому из нас и возможен, исполним для каждого!

Князь Олег посмотрел в глаза старца и опустил глаза.

- Значит, можно? - спросил он.

- Да! - ответил Сергий.

- Но почему Москва, - взорвался Олег, - почему не Тверь, не Нижний, не Рязань, наконец! Ну да, нам, рязанам, никогда не принадлежало Великое Владимирское княжество... Погоди, постой! И книжному научению мало обучены рязане, суровые воины, удальцы и резвецы, но не смыслённые мужи, не исхитрены в делах правленья и в мудрости книжной - всё так! И значит, Рязани не возглавить собор русичей! Но Нижний Новгород? Будь на месте Кирдяпы с Семёном... Да, ты - прав, монах. Одна Тверь, ежели бы уцелел и сохранил престол Михайло Ярославич... Вот был князь! Не бысть порока в нём! И скажешь, монах, что тогда бы воздвиглась брань с Ордой, и Рязани стало бы не уцелеть в той пре? И значит, все усилия наши, и спор с Литвой, и одоления на татар - впусте и послужат токмо вящему возвышению Москвы? И людины, весь язык, захотят сего? Или, мнишь, ежели и не захотят, то стерпят, зане христиане суть и Небесным Учителем приучены к Терпению, без Которого не устраивается никакая власть? И будут жертвовать, и будут класть головы во бранях, лишь бы стояла великая власть в Русской земле? Но Литва?

- Зрел я в одном из молитвенных видений своих, - сказал Сергий, - как, проломив стену церковную, ломились ко мне неции в шапках литовских. Мыслю, долог ещё и кровав будет спор Руси с Литвой!

- И в церкву вошли?

- Нет. Церковь обители нашей молитвой Господа устояла.