- А травами лечишь! - сказала старуха.

- Лечу, - сказал Сергий.

Та пожевала губами, подумала.

- То-то! - произнесла она и пошла-покатилась клубочком по дороге, уже издали крикнув. - Прощай! Князю Митрию поклонись от меня!

"И об этом ведает!" - покачал головой Сергий. Прижмурившись, посмотрел ей вслед. Призывая всех и вся к Миру и Единению, не должно ли и на древние, из веков, поверья взглянуть более добрым глазом? Единство - в многообразии! Вот - символ православия в противность грубой католической нетерпимости. В этом - наша сила! Но в этом же - возможна и слабость, если угаснет в русском языке энергия действования...

Мысли роились в голове после этого разговора, и даже представилось, как мохнатенькие лесовики толпятся у порога церкви, заглядывают внутрь, прижимают уши и жмурятся на возгласе дьякона: "Изыдите, оглашенные!" Всякая тварь да хвалит Господа... Всякая тварь! Когда-то давным-давно бесы гнали его с Маковца и только силой креста да молитвой спасался он от вражьего обстояния. А теперь ведьма, заговаривая хворь, поминает имя Господа! Может, так и надлежит? Не гонит же церковь все подряд обычаи и обряды, пришедшие из прежних, языческих времён. Хотя он, сколько помнит себя, никогда не участвовал в русальных играх, не прыгал и через костры в купальную ночь... Сергий поднялся на ноги. Болела поясница. Ноги следовало парить - тут старуха была права и травы назвала верно. Только парить, призывая не бесов, а имя Господа.

Глава 18

В Москве в этот раз царила растерянность. Сергия принимали суетливо. На его вопрошания часто не следовало столь же прямых ответов, люди юлили. Кремник, впрочем, стоял уже залеченный и обновлённый, с цветными прапорами на шатрах.

Княжеский младенец был живой, крепкий. Евдокия рожала князю хороших детей. В крещальне, опущенный в купель, он едва пискнул, больше кряхтел и отдувался, а помазанный миром, успокоился и зачмокал.

Всё было пристойно, прилепо, и Евдокия смотрелась здоровой, почти уже оправившейся от родов. Но Дмитрий на этот раз испугал Сергия. Он ещё потолстел, под глазами появились мешки, и в лице князя, когда сели вдвоём в укромном покое, обнажилось жалкое, - князь был сломлен. Следовало его ободрить, и Сергий говорил Дмитрию слова утешения, говорил о суедневном, простом и только после уже на вопрос великого князя высказал то, что тяготило его, ещё когда шёл по дороге от Маковца на Москву: что князь был не прав в своей ссоре с князем Олегом, и потому Господь не одобрил нынешнего похода московских ратей.

- Владимир Андреич воевода - добрый. Не можно его укорить какой оплошкой. Ведаешь то, княже, и сам! Русичам, однако, уже не достоит сражатися друг со другом. Надобно соборное единение, не то коли не татары, дак латины, та же Литва покончат и с Русью, и с верой православной, и с памятью пращуров твоих! Повиждь и помысли о князьях из рода твоего, прилагавших труд свой, дабы созидать и содержать эту землю! Ты, князь, в ответе за всех упокоившихся в земле и пред всеми ныне живущими и ещё не рождёнными! Ты обязан хранить землю и язык, сущий на ней! И теперь, ныне, охапив великое княжество Володимирское в руку свою, ты, князь, в ответе за каждого русича и не только за русича: за мерю, мордву, чудь, за каждого смерда, за каждую жёнку, уведённую в полон, за сгоревший дом и слезу дитячью. Пред лицом ворога, в днешнем обстоянии, не должно вам с Олегом затеивать новой свары. Уймись! Охолонь! Пойми свою вину и искупи её Любовью к ближнему своему, ибо нынче ближние для тебя - вся земля русичей!

Дмитрий слушал, свесив голову на грудь. Поднял глаза. В них была печаль.

- Молись за меня, отче Сергий! - сказал он Маковецкому игумену, поднимаясь с лавки и становясь на колени, чтобы принять благословение Сергия...

Уходя из Москвы, Сергий уже знал, что князь пошлёт за ним, чтобы уладить свои мирские трудноты.

Глава 19

До осени шли пересылки с Олегом, но рязанский володетель, требуя всё новых уступок, мира Дмитрию не давал. Очередная малая государева Дума зашла в тупик, не ведая, что предположить. Не следовало посылать воинов на князя Олега, но ведь сделанного не вернёшь.

- Был бы жив батько Олексий! - сказал со вздохом Матвей Бяконтов.

Князь, до сих пор смотревший в окно на леса заречья, тут, боковым зрением, не поворачивая толстую шею, взглянул на боярина. Прохладный, полный лесных и полевых запахов ветер овевал ему лицо. И мысли текли. Батько Олексий, верно, измыслил бы какое спасение княжеству. Да где... И кто? Сергий разве?

- Сергия прошать! - сказал он вслух. И в то же мгновение трое бояр произнесли то же имя: "Сергий!" И, произнеся, посмотрели друг на друга. Если сможет кто из духовных склонить Олега к миру, то это - троицкий игумен.

Иван Мороз, переглянувшись ещё раз с Бяконтовым и Вельяминовым, повернул проясневшее лицо в сторону князя. Дмитрий сидел большой, толстый, с мешками под глазами, но руки, до сих пор брошенные в колени, ожили, сжали навершие трости. Завёл обычай ходить с тростью нынешней зимой, как занемог и раза два падал, едва не скатившись с лестницы, - не держали ноги. О Сергии прежде не думал, сказалось само, но когда сказалось уже, понял: нынешняя надежда - только в нём!

Так и было решено, и Федор Симоновский отправился на Маковец - призывать дядю снова к земному служению, о чём старец уже знал, уведал заранее.

Уведал, знал, согласился, не спорил и с Фёдором, но слабость держала. Застуженные в молодости ноги этой осенью отказывались служить. И долгих трудов, и долгих переговоров стоило убедить Сергия отступить в час великой московской нужды от своего правила - пешего, вослед апостолам, хождения по земле - и воспользоваться княжеским возком.

Уговаривали Сергия все иноки. Уговаривал брат Стефан, седой как лунь и ветхий деньми, уговаривал келарь Никон, князь много раз присылал с поминками. Выбрали, ради Сергия, самый простой, тёмный, бурой кожей обшитый возок. Уговорили. И вот он поехал, прервав свой духовный подвиг, поехал за мирским, княжеским делом и делом всей страны, если посмотреть наперёд, вдаль времени. И потому и поехал! Сложив на коленях руки, ощущая телом забытое, юношескими воспоминаниями полнящееся колыхание возка, будто он ещё там, за гранью лет, и ещё только готовится принять на плечи подвиг Отречения. В слюдяные окошки возка бьётся ветер, кружат тускло-багряные листья и уже сквозь парчовую украсу осени проглядывает предзимье оголённых кустов и сквозистых рощ, приуготовляющих себя к сумеркам осени и к хороводу снежинок над уснувшей землёй.

Сергий молчал. Молчал столь глубоко и полно, что спутники не решались его о чём-либо спрашивать и даже между собой переговаривались, почитай, знаками. Он только перед Москвой разомкнул уста, повелев везти его к великому князю. С Дмитрием предстоял разговор, без которого и до которого, Сергий не ведал ещё, поедет ли он к князю Олегу.

Глава 20

А на Москве всё - по-прежнему. Суета, которую Сергий умел не замечать, бояре, походя благословляемые, осиротелая, без старшего сына, задержанного в Орде, княжая семья. Евдокия, падающая на колени. Малыши, со смесью страха и обожания в глазах подходящие приложиться к руке. О Сергии говорено и слышано досыта. Ему поднесли крестника. Малыш гулькал, тянулся, ещё плохо видя, выпростанной из свивальников ручонкой, и притрагивался к бороде... Ох, непростая судьба ляжет перед тобой, когда ты вырастешь, княжий сын!