Трое слушателей перемолчали. Старец Михаил, вздохнув, сказал:
- Инако реши, Дионисию предстоит обличать во Плескове ересь стригольническую! Излагать каноны, баять о церковных уложениях, о плате за требы и поставление означенной соборными решениями.
- Всё - не то! - сказал Кирилл.
- Всё - не то... - протянул Фёдор. И Сергий склонил голову, соглашаясь.
- Москвы сиё ещё не коснулось! - сказал Михаил.
- Дойдёт! - сказал Кирилл.
- Егда дойдёт, станет поздно! - сказал Фёдор.
А Сергий сейчас, мысленно перебирая круг троицких дел, убеждался, что был прав, не позволяя братии ходить по сёлам за милостыней и не принимая в дарение деревень с крестьянами. Упрекнуть в мздоимстве иноков его обители не может никто и по сей день.
- Синайские старцы жили почасту трудами рук своих! - сказал он.
Старец Михаил начал перечислять канонические правила и решения соборов, не забыв и уложений собора Владимирского, как и решений, принятых во время суда над митрополитом Петром в Переяславле, подводя к той мысли, что "священницы церковью питаются". Всё было верно и всё было опять не то!
Заправилами у стригольников являлись младшие, не облечённые священническим саном церковные клирики. Казнённый в Великом Новгороде семь лет назад вероучитель Карп был дьяконом. Стригольническая ересь поселилась и в псковском Снетогорском монастыре, среди тамошней братии. Стригольники вели праведную жизнь, согласную с Заповедями Христа, но утверждали, что в нынешней церкви "Христос части не емлет", отрицали священство - мол, начиная с патриарха вся церковь стоит на мзде, отрицали таинства, покаяние, причащение, литургию, каялись вместо духовного отца матери-земле, воспрещали поминать мёртвых, ни вкладов давать по душе, ни молитв, ни поминок творить. Устраивали свои служения на площадях, смущая простецов, проповедовали на торжищах и стогнах. И их слушали и, согласно с их проповедью, проклинали церковное мздоимство, пьянство и блуд монашеской братии, роскошь епископов и митрополита.
Стригольники чли и толковали Евангелие, ссылаясь на слова апостола Павла, что и "простецу повеле учити". И даже прилюдная казнь Карпа с двумя соратниками - их свергли с волховского моста - не остудила горячих голов, скорее подлила масла в этот огонь.
- Ересь не сама по себе - страшна, - сказал Сергий, - и казнями не победить духовного зла! Но ведь они - как дети, бунтующие противу отцовых навычаев, забывая, что и кров, и пища, и жизнь не откуда инако пришли к ним, но от тех родителей!.. Заблудшие сии привержены трезвенной жизни, от лихоимства ся хранят, не собирают богатств земных и, словом, устрояют жизнь по слову Христа. Но и с тем вместе отвергаясь обрядов, преданий, навычаев, здания церковного, в чём полагают они тогда продолженность веры?.. Возможно отринуть обряды, зная их, возможно толковать Евангелие, зная творенья отцов церкви... Зная! Но сколь бренно, преходяще, непрочно сиё знание одного-единого поколения! Помыслим: вот они победили, отринули и таинства, и молитвы, и здание церковное разрушили. И что же потом? Оные вероучители умрут. Вырастет второе и третье поколение, уже без знания того, с чем боролись их деды, без обрядов и таинств, без предания церковного, идущего от первых, изначальных веков, а с ним и без памяти старины, без скреп духовных, сотворяющих подобие Бога в каждом постигшем Заветы Христа. И во что тогда обратится народ? А самому честь, толковать Евангелие, умственно постигать и опровергать прежде бывшее - это возможно лишь для немногих, исхитрённых научению книжному, вот как иноки снетогорские! Но не для простецов, не для крестьянина в поле, не для ремесленника за снарядом своим, не для воина, идущего в бой, коему надобны и молитва, и таинство причащения, и посмертная память с поминовением церковным, с молитвой о воинах, павших во бранях за землю свою. Да и книгочей, не наученный Писанию, бессилен окажет пред постижением Нетварного! Вот о чём стригольники не мыслят! И ежели победят, ниспровергнув церковь Христову, то и Вера, и Память предков, и Любовь к отчей земле - всё уйдёт, и не станет нужды защищать землю отцов, ибо, отвергнув обряды погребальные, и памяти ся лишит несмыслённый людин! И не станет страны, и Руси не станет, и язык наш ветром развеет по иным землям! Вот о чём надобно днесь помнить!
- Что же делать? - воскликнул Кирилл.
- То же, что Стефан Храп - в Перми! - сказал Фёдор. - Проповедовать слово Божие! Мы - молоды! Вся эта неподобь ползёт на нас с латинского Запада. Мы не постарели настолько, чтобы, подобно Византии, мыслить о конце или угаснуть прежде рождения своего! Для того ли владыка Алексий закладывал основы великой страны? Для того ли гибли кмети на Куликовом поле? Мы уже пред ними, пред мёртвыми, не смеем отступить!
- Тогда и Пимена не должно трогать, поскольку он собирает богатства в казну церковную! - сказал Кирилл.
- Полагаешь ли ты, отче, - спросил Михаил, вздыхая и поворачивая лицо к Сергию, - что инокам должно жить трудами рук своих, отвергаясь не токмо сёл со крестьяны, но и всякого богатства мирского? Боюсь, что тогда многоразличные ремёсла, и живопись, и книг написание умрут, а оттого ослаба памяти настанет! - докончил он, покачивая головой, хоть Сергий и молчал, не прекословя.
- Мы должны сказать о злобах церковных! - сказал игумен Фёдор, метя в митрополита Пимена. - Об иноках, коих приходит держать в обители, дабы токмо не возмутить ропот в простецах, о том же пьянстве, яко и тебе и мне приходит нужда запрещать хмельное питиё в обители, даже и из всех греческих уставов выскабливать статьи о питии винном! Как-то греки умеют пить вино с водой за трапезой и соблюдать меру пития, мы же не можем искони, дорвёмся - за уши не оттащишь!.. И что, разве в Москве, егда Тохтамыш стоял под стенами града, не сотворилось великой пьяни и не от той причины, хотя частию, и город был сдан врагу?.. И кто из нас скажет, сколь серебра, собираемого ныне Пименом с нуждой и скорбью с иереев сельских да с иных бедных обителей, идёт на книги, храмы, письмо иконное и прочая, а сколь в Пименову казну, невесть для какой тайной надобы? Ибо где великое богатство недвижимо и не идёт ни на городовое дело, собирающее и питающее сотни тружающих, ни на устроение церковное, надобное всему православному миру... Не ты ли, отче, подымал народ к соборному деянию и почто молчишь ныне? Почто не подвигнешь великого князя Дмитрия на брань противу церковного мздоимства?
Сергий вздохнул, промолчав. Он знал, что всякое дело должно созреть и в мыслях и в чувствах большинства и только тогда можно вмешиваться в ход событий. Фёдор, высказав невзначай упрёк Сергию, понял молчаливый ответ наставника, зарозовел лицом, став похожим на прежнего Ванюшку, что теперь случалось с ним всё реже... Да и лицо Фёдора, некогда радостно-светлое, нынче, когда перевалило за четвёртый десяток лет, острожело, потемнело, и уже не разглаживались морщины лица. Сергий знал, что Фёдор постоянно точит великого князя, как вода камень, да и Дмитрий, если бы не нелюбовь к Киприану, давно бы отрёкся от Пимена.
- Пелагий был прав, - сказал Кирилл, - пастырь, недостойный сана, егда требы правит, позорит Христово учение и возбуждает соблазн в простецах! Да, ведаю, - промолвил он, заметив шевеление своего старца, намерившего возразить, - что всякий иерей, свершая требы, свят и Господня благодать в миг тот лежит на нём! Но всей жизнью своей, ежели пастырь - неправеден, не смущает ли он паству свою? Выше руковоженья духовного что есть в человецех? "Вы есте Соль земли!" - рёк Иисус ученикам Своим. Дак ежели Соль не солона, как возможно сберечь церковь Христову? Кто поправит недостойного пастыря, ежели тот к тому же поставлен во главе синклита? "Свет инокам - ангелы, - глаголет Иоанн Лествичник, - а свет для всех человеков - иноческое житиё. Если же свет сей бывает тьма, то сущие в мире кольми паче помрачаются!" Ты же, отче Сергие, ушёл в пустынь и подвизался сперва один, угнетён нахождениями бесовскими, гадами и зверьми, но не восхотел быть с братией в сущей обители!
