Глава 3

Там, где обогнувшие остров воды Москвы-реки снова сливаются и, минуя Крутицы, делают петлю в исходе этого пойменного языка, на заливных лугах которого летом высятся ряды стогов и пасутся монастырские стада, стоит Симонов монастырь, в котором хозяином - племянник Сергия Фёдор.

Во время набега Тохтамыша монастырь был разграблен, испакощен и обгорел. Сейчас тут, в заново возведённых стенах, звенела, рассыпалась музыкой частоговорок работа топоров. Новая церковь, краше прежней, уходила в небеса, уже увенчанная бокастыми главами - новым плотницким измышлением московских древоделей, которые сейчас покрывали схожие с пламенем свечи главы и главки белой чешуёй узорного осинового лемеха. Пройдёт лето, потемнеют, нальются красниной нынешние жёлтые стволы сосны, а там станут и уже буро-красными, а белый лемех сначала посереет, а там и засеребрится в аэре, впитывая в себя серо-голубую ширь неба и сизые тени облаков...

Службы монастыря уже вновь обежали двор, поднялась трапезная, бертьяница, кельи, настоятельский покой, но не туда, не в светлые верхние жила горниц, а в тёмное нутро хлебни унырнул троицкий игумен, пренебрегая роскошеством палат. Не к великому князю в Кремник и даже не к своему племяннику, не к келарю в гостевую избу направил он свои стопы, а к послушествующему в монастыре бывшему вельяминовскому казначею Кузьме, нынешнему Кириллу, явился Сергий на первый након. И сейчас сидел в чёрной от печной сажи, низкой, с утоптанным земляным полом избе, больше половины которой занимала хлебная печь с широким и низким устьем. Печь дотапливалась, рдели угли, дым колебался, пластаясь по потолочинам и извиваясь, уходил в нутро дымника.

Сергий сидел, отдыхая, на лавке, протянув в сторону печи ноги в сырых лаптях. Стопы ног и голени гудели, дорога далась ему с трудом.

Весна медлила в этом году. Пути всё ещё не освободились от слежалого снега. Москвичи в апреле ездили на санях. Всё ещё дул сиверик, и натаявшие под солнцем лужи за ночь покрывались коркой льда, которая, крушась, хрупала под ногами и проваливалась пластами от ударов посоха.

Торбу Сергий сложил под лавку, в углу хлебни и сейчас, глядя, как Кирилл месит дёжу, отдыхал и отогревался после дороги.

У него работа велась ладно и споро. Он уже выгреб печь, насыпав рдеющие угли в глиняную корчагу и прикрыв её крышкой, обмёл под печи можжевеловым помелом и теперь, пока печь выстаивалась, взялся за тесто.

Отворилась дверь. В хлебню боком, конфузливо улыбаясь, пролез инок, с опаской глянув на Сергия.

- Что приволокся? Квашню месить али хлеба просить? - не давая гостю раскрыть рта, спросил Кирилл, не прекращавший погружать обнажённые по локоть руки в плоть теста.

- Краюшечку бы тёпленького! - тоненьким голоском, опуская глазки, выговорил пришедший брат.

- А ты за дверью постой да канун пропой! - сказал Кирилл.

- Кому, Кузя? - спросил проситель.

Кирилл метнул в него взгляд из-под лохматых бровей и повёл плечом:

- А кому хошь! Хошь хлебу печёному, хошь хмелю творёному!

- Тьфу, Господи! Вечно с тобой, Кирюша, нагрешишь! - сказал гость, отступая за порог, но всё ещё держась за скобу двери в надежде уговорить хлебника.

- Дак ты чего хошь? - распрямляясь и отряхивая пот со лба тыльной стороной ладони, спросил Кирилл. - Бога славить али брюхо править?

Монах, поняв, наконец, что ему ничего тут не отломится, хлопнул дверью.

- Хлеб, вишь, в слободе у лихих жёнок на брагу меняют! - сказал Кирилл. - Почто келарь и держит таковых? Бегают межи двор, от монастыря к монастырю! А в народе ропот: мол, церковные люди на мзде ставлены, иноки пьют да блуды деют! А там уж и таинства нелюбы им, пото и ересь цветёт!

Сергий смотрел, чуть улыбаясь, как Кирилл, избавясь от докучливого брата, ловко, несколькими ударами ладоней сотворяя ковриги из кусков теста, кидал на деревянной лопате хлеба в печь.

- Праведности нет! Я бы таких расстригал! Позорят сан! - выговаривал Кирилл, не прекращая работы. - Князю потребно что? Крестьян беречь! Смердов! На хлебе царства стоят! Из чужих земель обилия не навозишься, а и привезут коли - последнюю шкуру с себя снять придёт. Вона бояре наши на фряжный скарлат да на персидскую парчу с шелками сколь серебра изводят! Ну а как хлеба не станет во княжестви? И погибнет Русь! Осироти землю, и вся твоя сила на ничё ся обратит! К тому скажу: князь - судия, пастырь! Должон беречь всякого людина от пианства во первый након! Такожде от разбоев, от перекупщиков, что дикую виру емлют, тот же товар по тройной цене продают! То всё князева забота, князев труд. Чёл, знаю! Когда татары пришли, лихоимцы-ростовщики в ту пору весь Владимир попродали, весь чёрный народ живота лишили. Некому стало и на брань с ворогом выстать! Пото и сдали град нехристям! Ето - главные грешники, кто серебро в рост дают, из ничего себе богатства деют, а народу - погибель! И ещё от чего должон беречь князь - от доносов лихих! Христиане - суть, дак один бы другого не виноватили! И от судей неправедных, что приносы емлют без меры! Лихвы бы не брали в суде. Вот главные дела княжие! Пасти народ! А вышнему - тому же князю али там вельможе, боярину - кто указует неправду его? Кто блюдёт, исповедует, кто должон и вразумити порой? Инок! Дак разве такой вразумит?! - почти выкрикнул Кирилл, сбрасывая со лба, вымазанного сажей, капли пота.

Сергий любовался, взирая на расходившегося Кирилла и постигая, что ему свободнее тут, в посконине, в жаре и дыму поваренной работы, чем в должности казначея у Тимофея Васильевича Вельяминова, когда носил бархаты и зипуны тонкого сукна, а вкушал изысканные яства боярской трапезы, но был окутан тысячью нитей сословного чинопочитания. Гораздо свободнее! И что эта свобода для него - важнее всякого зажитка, утвари, почёта, даже мирской славы, что Сергий знал и по себе, и что эта свобода позволит ему отныне как с равными говорить и со смердами, и с великими боярами московскими, и даже с князьями. И уже этой свободы, оплаченной отказом от всей предыдущей жизни, Кузьма, ставший Кириллом, уже не лишит себя никогда. Знал и радовался этому.

Глава 4

Скрипнула дверь, отлепляясь от набухшей ободверины. Старец Михаил, духовный наставник Кирилла, со свету плохо различая, что творится в хлебне, спускался по ступеням, на ощупь нашаривая стену хоромины и края скамьи. Только тут, сойдя уже в полумрак хлебни, и привыкнув глазами, Михаил узрел игумена Сергия. Старцы облобызались.

В монашестве существует кроме всем известной иерархии: архимандрит, протопресвитер или протопоп, пресвитер (иерей или поп), дьякон, псаломщик, а по уставу монастыря - игумен, келарь, епитром, казначей, трапезник и хлебник, уставщик, учинённый брат или будильник и прочие, - иная лестница отношений, по которой старец, не облечённый властью или саном, оказывался важнее игумена. Таким в Симонове был Михаил, которому вскоре предстояло стать смоленским епископом и в послушании у которого находился Кирилл.

- Всё ратоборствуешь, Кириллушко? - спросил Михаил, усаживаясь на лавку.

Кирилл, поклонившийся старцу и принявший от него благословение, повёл глазами.

- Почто и держат!

- Нельзя, Кириллушко, не можно! - сказал Михаил. - В днешнем состоянии, при новом нашем владыке обитель - некрепка! Изгони - тотчас воспоследуют ябеды, доношения Пимену...

- Фёдор-от духовник княжой! - не уступал Кузьма своему наставнику.

- Тем токмо и держимся, Кириллушко, тем токмо и стоим! - вздохнул старец, щурясь от дыма и обоняя аромат пекущихся хлебов. - А я тебе, Кириллушко, мыслю ноне иное послушание дать!