Дальнейшее во многом зависело от первого взгляда, от мановения благословляющей руки, даже от этого креста, в целительных свойствах которого Сергий ещё сомневался. Он привыкал к вещам, и вещи привыкали к нему, одухотворялись. И теперь, взвешивая в руке дар князя, он подумал: не переменить ли на прежний, медный, истёртый руками до гладкости граней? Нет, крест уже жил, уже слушал веления его руки. И Сергий вышел на свежесть весны с северным ветром и глыбами льда под елями Маковецкого бора и в чаще кустов побережья. Подумалось о том, что и вспашут и засеют яровое ныне поздно и - успел бы созреть хлеб!
Бесноватый был сейчас для Сергия не вельможа, а больной, одержимый бесом человек. Он был и не большого роста, но, видимо, силён и от природы, и от бешенства, удесятерившего силы, широк в плечах и мускулист, в разорванный ворот рубахи виднелась курчавая грудь, крутые ключицы и бугры сведённых судорогой предплечий. Лик был космат и страшен. Глаза горели злобой и ненавистью. Холопы едва удерживали его вдесятером, вцепившись в отогнутые назад руки.
Сергий взглянул больному в глаза, поймал и заставил застыть взгляд. Потом, знал уже, что у него начнёт кружиться голова и потребно станет прилечь в укромности ото всех, творя мысленную молитву, но то - потом! В налитых гневом глазах что-то мелькнуло, вспыхнуло и погасло. Сергий всё не отводил взгляда. Но вот явился промельк затравленно одинокого во взоре безумца, взыскующий о пощаде, и лишь тогда Сергий, не упуская мгновения - если упустить, потребны станут вновь недели, а то и месяцы лечения, - поднёс болящему крест, махнув холопам, чтобы отпустили господина. И непонятно было, то ли те отпустили его, то ли он раскидал слуг - так и посыпались, кто и на ногах не устоял даже, - рявкнул: "Жжёт! Жжёт! Огонь!" Сергий продолжал держать крест, ощущая перетекающую сквозь него и наружу Энергию.
Боярин прянул вбок и, затрясшись, плашмя бросился в лужу, тронутую по краям ледком, и стал кататься в воде, затихая, и вот опять затрясся, но теперь по-иному, от холода, хотел встать, но упал ничком в лужу, расплескав воду и грязь. Сергий ждал, мановением руки запретив слугам приближаться. Больной поднялся на четвереньки, свесив голову и вздрагивая, и, наконец, сел в луже. Он стал икать от холода, и Сергий кивком разрешил холопам поднять господина. Больной едва стоял, повиснув на руках прислуги.
- Пусть отдохнёт! - сказал Сергий. Он посмотрел вслед уводимому в гостевую келью вельможе, не глядя, отдал крест подскочившему брату и на плохо гнущихся ногах побрёл к себе. Двое из братии, когда он всходил на крыльцо, поддержали его под руки. Кивком поблагодарив их, он показал рукой - дальше не надо! - и, ступив в келью, прикрыл дверь.
Труднее всего было сейчас, не споткнувшись, дойти до ложа. Однако, постояв, он усилием воли одолел себя, отлепился от полотна двери, и уже второй шаг по направлению к лежаку дался легче первого... Днями надо было идти в Москву, провожать в Орду княжича Василия, и Сергий впервые подумал о своих ногах, начинавших порой ему почти отказывать. Долгая работа в лесу, без сменной обуви, долгие стояния в ледяной воде и молитвенные бдения сделали своё дело. О здоровье не думалось до последней поры, хотя пешие хождения давались ему нынче всё тяжелее. Он улёгся и замер, полусмежив глаза и шепча молитву: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!"
У излеченного Сергием кашинского боярина Ивана Борозды через год родился сын, названный при крещении Сергием, в память Сергия Радонежского, и этот сын впоследствии избрал для себя духовную стезю и стал святым, и его имя - Савва Вишерский.
Глава 2
Мысли, по мере того как проходило головокружение, возвращались к суедневному, обегая весь круг монастырских забот. Надо было до ухода в Москву посетить болящих, выслушать Никона - у келаря возникли хозяйственные трудноты с давеча привезённой в монастырь вяленой рыбой, - принять поселян, которым требовался для решения поземельных споров радонежский игумен, выяснить перед уходом, что и кому из братии нужно в Москве. Киноварь и золото нужно переписчикам книг - это он знал. Давеча привезли александрийскую бумагу и пергамент - обитель, по заказу митрополии, спешила восстановить утраченные в сгоревшей Москве хотя бы самые необходимые служебные книги: Евангелия, уставы, требники, октоихи, молитвенники, минеи, над чем теперь трудились иноки почти всех монастырей Московского княжества. Требовалась и иноземная краска, лазорь и пурпур иконописцам, и о том следовало просить князя Дмитрия. Требовались скрута и справа - разорённые набегом Тохтамыша московские бояре всё ещё скудно снабжали монастырь нужным припасом, потому опять не хватало воска для свечей и даже сероваляного крестьянского сукна на оболочины иноков. А братия между тем множилась, ходить же по сёлам собирать милостыню на монастырь Сергий запрещал, считая принос и привоз добровольным даянием дарителей. Троицкой обители не должны были коснуться нынешние речи о мздоимстве и роскоши, якобы процветающих и в монашестве, и среди белого духовенства, повод которым давал глава церкви митрополит Пимен...
Лестница власти должна быть особенно прочной в своей верхней, завершающей ступени. Недостойный князь и, более того, недостойный духовный пастырь могут обрушить, заколебав, всё здание государственности, поскольку народ в безначалии начнут метаться, как овцы без пастыря. Сильные перестанут договариваться друг с другом, слабые лишатся защиты властьимущих, и весь язык перестанет быть единым существом, устремлённым к соборному деланию, но лишь толпой, где у каждого своя корысть, едва ли не враждебная корысти сябра-соперника. Впрочем, об этом предстоит ему на Москве вдоволь говорить с племянником, игуменом Фёдором. Нынче часто стал уже забываться прежний звонкоголосый и ясноглазый отрок Ванюшка, которого он постриг в иноки в отроческом возрасте, и не ошибся в том, и не ошибся, позволив затем уйти из кельи в мир государственных страстей и киновийного строительства. По сану и званию племянник давно уже сравнялся с дядей, а по столичному положению своего монастыря даже и превзошёл Сергия, о чём они не думали, тем более "дядя Серёжа" и нынче был для Фёдора духовным водителем.
Всё-таки после смерти Алексия нестроения начались на Москве. Но не вечен никто на Земле, кроме Господа, и в этой бренности бытия, в вечной смене поколений, передающих друг другу, как дар и завет предков, огоньки духовности, искры того Огня, Которым окружил Себя Спаситель на горе Фавор, в этом и заключена тайна жизни, не дозволяющая замереть и застыть, но требующая от всякого верного неукоснения в земных и нравственных подвигах! "В поте лица своего" - был первый Завет, данный Господом человеку, ступившему на эту Землю из рая небытия и обрекшему себя на ошибки, мудрость и труд, во славу Всевышнего!
Сергий пошевелился, вздохнул и встал. Сотворил молитву. Когда-то он уже и не встанет, и братия с пением заупокойных литий вынесет его ногами вперёд из кельи и предаст земле. Но нынче он ещё не имеет права на успение. Разорённая и ещё не собравшаяся заново Русь, его Родина, надежда православия на Земле, со своим запутавшимся в покорах князем, ослабшая верой в стригольнических спорах, ждала от него нового подвига. И подвиг должен будет вершить он.
Назавтра, оставив в монастыре отдыхать и приходить в себя тверского вельможу, Сергий с можжевеловым посохом и торбой за плечами устремился в Москву.
