Глава 9

Истребив передовой полк, чему помогла генуэзская пехота, впрочем, и сама потерявшая многих бойцов, ордынцы обрушились на строй большого полка, обходя его берегом Непрядвы, и одновременно на полк левой руки.

Кто тут был виноват? Первой побежала московская городская рать, не навычная к бою, из того люда, что наполняет столичные города и почти всегда бывает нестоек в бою и легко подвержен панике. Почему побежали? Те татары, что брели правым берегом Непрядвы, тут, ближе к устью, стали переплывать на левый берег, где начинался бой, и когда их ряды показались из кустов, достаточно стало крика: "Обходят!" - как начался переполох. Лев Морозов, пытавшийся остановить бегущую рать, был сбит с коня и убит едва ли не своими же кметями. Бежали не все. Но фланг был открыт.

Ратники рассыпались по полю, и началась та битва-погоня, которая предшествует разгрому. Там кучка пешцев, отступив, тыкала копьями в вертящегося на коне окольчуженного всадника, там трое татар гнались за русским боярином, там кто-то уже снимал доспехи с мёртвого, не видя, что к нему скачут, сматывая арканы на руки, двое татарских богатуров. Там пеший ратник в доспехах отбивался от четверых комонных, обступивших его и машущих саблями... Кмети брели и бежали по полю. Кто падал, притворяясь мёртвым, и дождавшись, когда пролетит мимо татарская лава, поднимался. Рубили и вязали бегущих, отбивались, становясь спинами друг к другу, ежом, недоступным напуску конницы. Отбившись, разбредались в поисках своего боярина, своей дружины или собирались кучками и шли, уставив рогатины... И уже в эту мятущуюся толпу трудно было, да и невозможно, и незачем бросать свежие рати, да и кого бросать, да и кому?

Пал московский воевода левой руки, а ярославские князья, оба, едва удерживали вокруг себя остатки своих рассыпавшихся по полю дружин. Но битва шла с прежней яростью, ибо и татары, одолевавшие тут, не могли устроить должного порядка и собрать воедино свои наступавшие полки. И всё новые ватаги устремлялись сюда, обходом, мимо гнущегося, но пока ещё не сбитого со своих рубежей большого полка. Где стоял стон и скрежет от копейного и сабельного скипания, ржали кони, кричали кмети, поломав копья, рубясь уже топорами, залитые своей и чужой кровью, теснились, падали, устилая землю трупами, и всё ещё бились не уступая, ибо настал час, когда даже и молодые воины в ярости начинают забывать о смерти и павший, умирая, зубами грызёт врага, между тем как слабеющие пальцы уже выпустили засапожник и глаза застило смертной пеленой.

Правое крыло рати стояло прочно. Тут и татар было поменьше, и окольчуженные новгородские удальцы бились насмерть, да и Ольгердовичи, оба, бросившие кованую рать в лоб татарской коннице, - тут были крымчаки, караимы да касоги, - сумели остановить катящий на них вал врагов, а там пошла уже работа рогатин и копий, работа сабель и сулиц, и ордынцы, не выдержав, покатились назад. Ещё приступ, ратники уже рвались вперёд, бить, догонять и срывать доспехи с побеждённых. Но там, слева, шёл бой, и неясно было - кто побеждает? А потому воеводы правого крыла удерживали своих от напуска, ожидая хоть каких-то вестей из большого полка и от князя. А в четырёх верстах отсюда татары уже прорубались к знамени, и Миша Бренок, прошептав: "В руце Твоя предаю Дух свой!" - поднял шестопёр и опустил его в сабельный блеск, в визг, в яростные, обступившие его морды коней, и бил снова и снова, пока от ударов копий не прорвалась кольчуга под панцирем, пока не грянул конь, пока не сорвали с него княжеский алый охабень и серебряную гривну, что носил он на шее вместо ожерелья... Рухнуло подсечённое знамя, не стало княжого стяга над полками, по бранному полю скакали вразброд, то догоняя, то рубясь, то уходя от погони, оставшиеся воины боярских дружин, и уже всяк дрался за себя, спасая жизнь и не думая теперь о большем.

Глава 10

В те часы, когда тут рубились и погибал, не отступив, передовой полк, и разрушилось левое крыло армии, Сергий в своём монастыре стоял на молитве. Шла литургия в честь успения Богоматери, Заступницы. И сейчас, произнося священные слова, приготовляя причастную чашу с дарами, Сергий чувствовал за спиной веяние крыл. Она была рядом. Иноки, поглядывая порой на своего игумена, ужасались неземному и полному муки лицу Сергия. Длилась служба, пел хор, а там, за стеной церкви, - лесные дали, курятся дымы деревень, желтеют сжатые нивы, всплесками золота обрызгала осень разливы боров. Покоем и Миром дышит земля, внимающая сейчас пению монахов.

Старец в простых крашенинных ризах служил литургию, сосредоточенный на богослужении, его рука переставляла потир с вином и хлебом с жертвенника на престол, он приостанавливал ладонь, замирая на мгновение, вздрагивали его брови, и едва приметная складка печали прорезала лоб.

Он спросил о чём-то канонарха, и тот, вздрогнув, подал Сергию свечу. Сергий отослал одного из братий отнести её к иконе Спаса, туда, где ставят поминальные свечи, и горит уже целый костёр, и сказал:

- Помяни, Господи, новопреставленного раба Твоего Микулу Васильича! - и покрестился. И вскоре. - Помяни, Господи, раб Твоих, князя Белозёрского Фёдора с сыном Иваном!

Длилась служба. Чередой подходили к причастию иноки и миряне. Сергий причащал, протягивая крест для поцелуя. Он внешне - спокоен, миряне не замечали ничего, но иноки, изучившие своего игумена, - в трепете. Таким отрешённым и строгим Сергий не был никогда. Они ставили всё новые свечи, называя почивших: Льва Морозова, Михайлу Иваныча Акинфова, Андрея Серкиза - тех, кто приезжал к нему накануне битвы с великим князем, и чьи судьбы взял в свою душу Сергий, и сейчас по толчкам в груди он знал, кто из них в этот миг убит и чья душа отлетела к Господу.

- Запиши в синодик, - сказал он, как только последние причастившиеся отошли, - Михайлу Бренка!

Канонарх записал, поставил свечу. У него с лба капал пот. Он верил, но ужасался своему верованию. Сергий знал и это! Ведал о сражении, которое шло за сотни поприщ отсюда, в этот день! Ведал, как оно идёт, ведал и о тех, кто погибал в битве, - возможно ли сиё?! А если возможно, то кто же тогда их игумен, если не святой, отмеченный и избранный Господом уже при жизни!

- Запиши ещё: Семён Мелик и Тимофей Волуй! - сказал Сергий.

- Многие убиты? - спросил канонарх.

- Многие! - ответил Сергий. - Но великий князь Дмитрий уцелеет! Не страшись! Заступница - с нами!

Видение погасло. Мы уже не видим лиц, не слышим шёпота, и мерцание свечей претворилось в золото берёз. Иные шумы, шумы сражения на Дону, слышатся окрест. Длится бой.

Глава 11

Князь Дмитрий, добравшись до рядов большого полка, нос к носу столкнулся с воеводой Иваном Родионычем Квашнёй. Боярин аж замахал руками:

- Нельзя, княже, туда!

- Миша Бренок - у знамени! - сказал Дмитрий. - Я веду кметей на бой и смерть, и я должен быть впереди!

- Не оберечь мне тебя, княже! - сказал Иван Родионыч в спину Дмитрию.

- Рать береги! - сказал через плечо Дмитрий, и такое упорство послышалось в голосе князя, что боярин, ругнувшись про себя, отступил. Боброк ушёл, а без него тут... Не за руки же хватать великого князя! Да и не до того стало. Запели рожки, грянули цимбалы, и уже, прорвавшись сквозь ряды передового полка и в обход, устремились на них ордынские всадники...