- Так пусть поможет и Мамая одолеть! - сказал он и ветер отнёс его слова.
Владимир Андреич, наддав, приблизил к скачущему князю.
- Пешцев мало! - прокричал он сквозь ветер и топот коней.
Дмитрий кивнул, подумал и крикнул:
- Тимофею Васильичу накажи! Ещё не поздно добрать!
Когда выскакали на косогор, почуялось дыхание степных просторов.
А Сергий, проводив князя, задумался. Озирая воевод, приехавших с Дмитрием, он каждого из них взял в свою душу и провожал князя, переполненный этим знанием. Нет, он не ведал заранее, кто умрёт и кто останется жив, но он каждого вместил в сердце и теперь чувствовал себя переполненным кораблём, пускающимся в бурное море. Это знание надо было не уронить, не утопить, но донести и пронести с собой до часа битвы. Он даже и ступал осторожно, когда возвращался в келью.
Глава 6
- Идут и идут! - Парень приник к волоковому окошку избы.
Шли уже второй день. Проезжали бояре на дорогих конях, рысила, подрагивая копьями, конница, колыхались возы на железных ободьях с увязанной снедью, пивом, ратной срядой и кованью. Теперь шли, шаркая шептунами, пешцы, неся на плечах рогатины, топоры, а то и ослопы с окованным железным концом. Шли усеребрённые пылью. Несли в калитах хлеб, сушёную рыбу, чистую льняную рубаху - надеть перед боем, чтобы в чистой, если такая судьба, отойти к Господу. Мужики шли на смерть и потому были торжественны и суровы.
Парень отвалился от окна и выдохнул:
- Пусти, батя! - Старик-отец поджал губы, вздёрнул бороду, ничего не ответил на которое уже по счёту вопрошание. - Икона - у нас! - пытаясь разжалобить родителя, сказал парень.
- Окстись! Один ты - у меня! Не пущу! - выкрикнула мать из-за печки, где вязала в плети, развешивая по стене на просушку, лук. - Сказано, не пущу!
Отец промычал что-то под нос и вышел в сени.
- А татары придут?! - спросил парень, не глядя в сторону матери. Та вылезла из-за печи, взяла руки в боки:
- Дак ты один и защитишь? Вона сколь ратной силы нагнано!
- Не нагнано, а сами идут! - сказал парень. И повторил. - Икона - у нас!
- Икона! Прабабкина, что ли? Век прошёл, всё и помнит! - Ворча, мать полезла за печь.
Икона была непростая, подаренная когда-то вместе с перстнем святым князем Михайлой сельскому попу, что спас его от татар. У того попа осталась дочь, прабабка их рода. Перстень пропал, а икона - до сих пор цела. И горели не раз, а всё успевали вынести её из огня.
Мать посмотрела на икону с некоторой даже враждой. "Всё одно не отпущу!" - подумала, но уже и с просквозившей болью, с безнадёжностью.
Хозяин тоже тыкался по дому, дела себе не находил. Дом был справный. Муж плотничал, и плотник был добрый, боярские терема клал.
А по улице чередой шли мужики. Ширть, ширть, ширть доносилось и сюда, в клеть, хоть уши затыкай! Стоптанные шептуны сбрасывали и, закидывая в кусты, подвязывали новые. И снова ширть, ширть, ширть...
"Уйду от них! Всё одно уйду, не удержат! - думал парень, привалясь лбом к стене. - Убегом уйду!"
Отец вошёл со двора, пожевал губами, подумал. Позвал по имени. Парень повернул рассерженное лицо.
- Из утра уйдём! - сказал отец. - Собирайся, а я рогатины насажу!
Бабе, что, охнув, вылезла из-за печи, плотник сказал, зажимая рот:
- Вместе пойдём! Пригляжу тамо за парнем, коли што...
Баба охнула и, сдерживая слёзы, полезла в подпол за снедью...
Глава 7
Утром, едва только пробрызнуло солнце, двое ратников, старый и молодой, спустились с крыльца с торбами за плечами, с топорами за поясом, пересаженными на длинные рукояти, неся на плечах рогатины. На одном был хлопчатый стёганый тегилей, на другом старый, помятый, отчищенный шелом. Две капли в человеческой реке, текущей из веков и уходящей в Вечность.
Парень вертел головой. Наставляя ухо, вслушивался в то, что произносилось тем или другим, а на привале, когда разожгли костёр и сварили кашу в котле, что нёс заросший до глаз пшеничной бородой великан, парень и вовсе погиб, слушая разговоры и шутки бывалых ратников. Ночь уже плясала писком комаров над кострами, там и тут раздавались говор и смех, кони хрупали овсом. Огонь высвечивал то бок шатра, то телегу с поднятыми оглоблями. Великан, развалившись на армяке вблизи костра, сейчас отбивался от наскоков ратника, который наконец-то снял бронь и, присев на корточки к костру, кидал туда, то сучок, то щепку, поправляя огонь.
- Жёнку как зовут? - спросил он у великана.
- По-церковному Глахира, Глафира, как-тось так! Ну, а попросту Глаха! - ответил он, щурясь. Только что рассказывал, как метал стога, закидывая копны целиком, и женкё много дела было наверху топтать сено.
- Ты и телегу, поди, заместо коня вытащишь? - с подковыркой спросил ратник.
- А чё? Коли не сдюжит конь... Приходило... Я, коли воз увязнет где, николи не сваливаю, ни дровы, ни сено. Так-то плечом, и пошёл! Другие коней лупят почём попадя. А я коня николи кнутом не трону. Конь - тот же человек! Коли не сдюжил, так и знай, что помочь надобна...
- Ну, а етто, с жёнкой ты как? - озоровато кинув глазом, спросил ратный. - Тебе лечь, дак и задавишь бабу враз - и Дух из ей вон! Поди, тоже вздымать?! - Ратник показал рукой, как это происходит. - Как ту копну?
Мужики захохотали. Великан улыбнулся, сощурив глаз. Сотоварищам изрёк с усмешкой:
- Дык чего с ево взять! Ен, може, за всюю жисть ничего тяжелее уда да выше пупа и не подымывал!
Тут уж загоготали так, что и от иных костров начали оборачиваться к ним.
Парень слушал, покрываясь румянцем. Внове было всё: и это содружество, и едкий разговор, и шутки с намёками на то, чего он ещё не пробовал. И ночь, и огни, и звёзды над головой...
Утихали шутки и молвь. Иные уже задрёмывали. В темноте лилась речь старого ратника, что сидел в стороне и не участвовал в байках. И сейчас парень, перевалясь поближе, стал тоже вслушиваться в говор:
- А што ты думаешь? Идём, значит, на ворога, и никто не благословил? Не-е-ет! Так не быва-а-ат! Сергий, он, конешно, и люди бают! Дак што, коли ты не видал? Люди видели! Ён ведь не в злате, не в серебре, ён по-простому, в рясе холстинной, залатанной, в лапоточках, и не у княжеского крыльца, не-ет! Там-то свои попы да архимандриты благословляли, ето конешно! А ён так-то, при дороге стоял да нас, мужиков, благословлял - значит, весь народ московский! Не бояр там, не князя, а народ! И стоит, значит, седенький такой, невеликий росточком, и руку поднял, и таково-то смотрит на всех: из глаз ево Свет струит! Ну и... на травке стоит, а которые пониже кланялись, значит, иные в пояс, а кто и в ноги ему падал, дак те видели! Стоит, бают, а травы-то и не примяты, и он-то над вершинками трав парит в воздухе! Такая, значит, святость ему дадена! Вота как! А ты баешь - татары! Да коли Сергий призовёт, дак и Небесное воинство за нас выстанет в бой!
- Ну, дак... - протянул кто-то из слушателей. - А совсем бы отворотил беду?
- Нельзя! - потряс головой старый ратник. - За грехи, значит, и так! Должно человеку во всём свой труд прилагать, как уж Адаму сказано было: "В поте лица!" Господь, Он блюдёт! Ты поле пашешь с молитвой? Дак всё одно пашешь! А стоит залениться, проспишь вёдро, и дождь падёт, и хлеб замокнет у тя... А коли все силы прилагать, без обману, дак и от Господа тебе помочь грядёт! Ну и на рати также! Сказано: готовь коня к бою, а победа - от Господа! Станем дружно, и Господь защитит. Побежим - тогда и от Вышнего не станет помоги... Спите, мужики! - окоротил он себя и стал укладываться, а парень, привалясь к спине родителя, долго не мог уснуть, смотрел, как роятся звёзды над головой, представляя то великана с его женой, то Сергия, который стоит над вершинками трав и благословляет проходящих мимо ратников, потом заснул. А звёзды, мерцая, поворачивались у него над головой, и кто-то под переговоры звёзд благословлял от выси спящую московскую рать.
