"Кольми легче теперь - тебе, Алексие! Ты возложил этот крест на плеча моя! И крест сей - тяжёл, почти в надрыв сил! И кто понесёт его впредь, отче Алексие? Егда и меня призовёт Господь в лоно Своё? Измерил ли ты ношу сию, владыко? Чуял ли ты, что сия ноша растёт, и будет расти, умножаясь в тяжести с каждым новым одолением на враги, с каждым новым приобретением власти? И что ношу сию уже нельзя уронить? Ибо тогда погибнет Русская земля и русский язык уничтожится и расточится в пучине времён.
- Да, Отче! Господи! Да, Владыка сил и Ты, Матерь всего земного, и Ты, Святая Троица, обнимающая и напояющая бытиё! Да! У меня хватит сил, чтобы нести сей крест до могилы моей. И не о том молю. Но дай, Господи, земле русичей праведников в грядущих веках - да возмогут и впредь не уронить крестную ношу сию! Дай им Терпения и Мужества! Дай им Надежды и Воли! Дай им Упорства, Смирения и Добра! Дай им не позабыть о ближних, братии своей во Христе! Дай. Господи! Из затмения и падений, из гордыни и греха выведи и спаси! Тебя молю и пред Тобой сиротствую днесь с отчаянием и Верой!"
Он чувствовал это движение внутри себя, чувствовал и дрожь в членах от тяжести, переполняющей его в этот момент. И кричало, угасая, тленное существо, прося изменить и отменить, но ведь и Христос молил Отца: "Да минёт Меня чаша сия!" Подобной тяжести в своей душе Сергий не испытывал до сего дня, ни даже и в годы своего уединённого лесного искушения, и чувствовал, что то, что подошло нынче, это - главное, основное, коренное, это - та грань, где Господь испытывает Своего праведника, да явит всё тайное, да скажет: вот я весь - перед Тобой!
Рушится, ползёт с гулом, напрягая все струны души, поток, сдвинутый Сергием со своего места, и дрожь пробегает у него по членам, и всё не кончается, не исходит, а губы шепчут священные слова.
Глава 4
Ещё шли переговоры и пересылы послов, но Орда уже двинулась. Съедая траву, выбивая копытами корни трав, побрели к северу стада. Во мгле, так и не оседавшей пыли над войском, рысили всадники в мохнатых остроконечных шапках. Мамай ехал, задумчив и хмур. Многие татарские беки отговаривали его от этого похода, указывали на Тохтамыша, осильневшего в левобережье Итиля, на прежнюю дружбу с Москвой. Может, согласись Дмитрий на старую, как при Джанибеке, дань, и Мамай ещё от верховьев Воронежа повернул бы назад. И не будь у Мамая фряжских советников! Однако Дмитрий в увеличении дани отказал, да и фряги не вылезали из шатра Мамая. Да и двинувшуюся громаду войны остановить уже было невозможно.
Над головой поворачивалось тёмно-синее ночное небо. Сверкала среди россыпей небесной парчи красная планета войны. Учёные-астрологи, отводя глаза, предсказывали ему победу, толкуя знаки небесной цифири, находили в сложении звёзд символ одоления. Вечерами Мамай выходил под звёзды, окидывал взором россыпь костров. Он должен победить! Что будет после победы, Мамай понимал смутно. Он утолит ярость сердца, узрит Дмитрия в пыли, у своих ног, обложит Русь тяжкой данью. Горели костры. Несло кизячным дымом. Он был счастлив. Да! Он был победитель и вёл свои тумены на Русь!
На Москве в эти дни творилась лихорадка сборов. Подходили полки. Рассылались грамоты. Владимир Андреич выспрашивал Боброка о литвинах. Выступит ли Ягайло в помощь Мамаю?
- Выступит и придёт! Токмо... У Ягайлы с дядей пря...
- С Кейстутом?
- Да. Пото ему и рать надобна!
- Так стало...
- Не ведаю! Ежели не устоим... А так, нутром чую, Ягайле надобна рать на Кейстута, а не потери в чужой войне!
- Дак одолеем?! - спросил Владимир Андреич.
- Дури не будет, - ответил Боброк. - Дак как не одолеть!
Глава 5
Дмитрий, чем ближе подходило столкновение с Мамаем, тем больше метался и нервничал. Огромность надвигающегося подавляла его всё больше.
Попытки оттянуть, отвести войну, ничего не дали. Посольство Тютчева, передав Мамаю дары и золото, вернулось ни с чем. Мамай требовал помимо даров и платы войску прежней, Джанибековой дани, что грозило осложнить положение страны, и тут Дмитрий упёрся: "Не дам!"
Ну а дал бы? Уже ничего не зависело ни от Мамая, ни от Дмитрия. Слишком мощные силы вели повелителя Орды в поход на Москву, и будь Дмитрий даже уступчивее, фряги не позволили бы уже Мамаю остановиться. Да и Русь поднималась к бою и хотела этого сражения, хотела ратного сравнения сил. Слишком много было Удали и Веры в себя у молодой страны. Куликово поле не могло не состояться, и оно состоялось.
***
В обители Сергия в этот раз Дмитрий не хотел задерживаться. У Троицы, сваливаясь с седла, сказал:
- Рать идёт... Прискакал... Благослови!
Сергий осмотрел толпу разряженных сановитых мужей, которые сейчас, тяжело дыша, спешивались, отдавая коней стремянным. Сказав несколько слов, пригласил всех к литургии.
Бояре гуськом потянулись в храм. Раздавая причастие, Сергий вглядывался в иные лица. Князю по окончании службы сказал:
- Пожди, сыне! Преломи хлеба с братией! Веси ли волю Господа своего?
Дмитрий, покраснев, опустил голову. Он всё ещё не изжил скачку в себе, проходили с громом литавр и писком дудок войска, и только уже на трапезе, устроенной во дворе, начали проникать в его душу Тишина и Святость этого места.
Сергий уже ни в чём больше не убеждал и не уговаривал князя. Сказал лишь, благословляя:
- Не сумуй!
И Дмитрий, побагровев, склонился к руке Сергия.
Когда уже садились на коней, Сергий подвёл к Дмитрию двух иноков и пояснил, что Пересвет - боярин из Брянска, в миру бывший знатным воином, а Ослябя также в прошлом - опытный ратоборец. Он посылает обоих в помощь князю. Дмитрий с сомнением взглянул на Ослябю, седого мужа, но тот, тенью улыбки отвергая сомнения князя, сказал:
- Дети мои в войске твоём, княже! Коли они воспарят к Горним чертогам, а я останусь, не бившись, в мире сём - себе того не прощу! А сила в плечах ещё есть! - Он поднял с земли огромный камень, подкинул и отшвырнул к ограде, сказав. - Послужу Господу, князю и земле Русской!
И Дмитрий, устыдившись своих колебаний, склонил голову. Не ведал он, что Сергий и тут, в этом своём деянии, как и во многих иных, указал пример грядущим векам. Два столетия спустя, в пору литовской грозы, защищая лавру Святой Троицы от войск Сапеги, иноки с оружием в руках, презрев запреты византийского устава, стояли на стенах крепости, сбивая шестопёрами литовских удальцов.
- С Господом!
Кони взяли намётом. Оглянувшись ещё раз, Дмитрий уже со спуска увидел издали Сергия с благословляющей рукой.
Ветер, перестоянный на ароматах хвои и вянущих трав, бил в лицо. Завтра Коломна, и Девичье поле, уставленное шатрами, и клики войска, ожидающего его и Боброк, отдающий приказания полкам. Сейчас он любил и своего шурина, прощая Гедиминовичу всё, что долило прежде, и благородную стать, и княжеский норов, и ратный талант, соглашаясь даже с тем, что без Боброка не выиграть бы ему ни похода на Булгар, ни войны с Олегом...
