Утром Леонтий проснулся поздно. Хозяйка растапливала печь и окликнула поночёвщика:
- Добро ли почивал, батюшко?
Леонтий размял члены и, выйдя во двор, растёр лицо снегом.
- Поснидай, батюшко! Опосле и пойдёшь! - сказала хозяйка, когда Леонтий вернулся в избу. Налила квасу, поставила деревянную тарелку с горкой вчерашних овсяных блинов. Когда Леонтий достал свой хлеб, замахала руками:
- Кушай наше, батюшко! Не обедняем, чай, дорожного гостя накормить! Куды бредёшь-то? - спросила хозяйка, ворочая ухватом горшки.
- К Сергию! - ответил он.
Хозяйка, подумав, сходила в холодную клеть, вынесла хлеб и связку сушёной рыбы.
- Не в труд коли, снеси его ченцам! Чай, и от моей благостыни всё какая-то будет утеха Господу! И нас припомнит да оборонит когда!
На дороге, в версте от деревни, его нагнал молчаливый парень. Помог взвалиться в дровни, уместил мешок и погнал коня. Вёрст пятнадцать, а то и двадцать проехал Леонтий и только уже перед Радонежем распростился с молодым мужиком, который тут, покивав на прощанье, выдавил из себя:
- Сергию! Кланяем! - и, развернув сани, погнал назад, а Леонтий, подкинув торбу, зашагал в сторону виднеющихся за изгибом дороги и поскотиной дымов радонежского городка, откуда до обители Сергия было уже рукой подать, и где чаял быть уже завтра, ещё до вечера.
Глава 28
И вот они сидят вчетвером в келье старца. Топится печь. Сергий подкладывает дрова. По его лицу ходят красные тени. Замер на лавке Фёдор. Его седой высокий отец, Стефан, пригорбясь, сидит по другую сторону стола, посматривает изредка на сына. Леонтий отдыхает, сняв кожух. Книги извлечены из торбы, осмотрены и отнесены в книжарню монастыря. Сергий, окончив возню с печкой, разливает квас, режет хлеб, ставит квашеную капусту, мочёную бруснику и горшок каши, сваренной из пшена с репой, кладёт каждому по сушёной рыбине из принесённого Леонтием крестьянского подарка, читает молитву. Четверо монахов: два игумена, третий - бывший игумен, а четвёртый - владычный писец, покинувший своё делание, - едят, думая об одном: как жить дальше, как строить страну и что делать в днешней святильской нуже? Ибо признать Митяя митрополитом не хочет и не может из них никто.
- Недостоин! Не по нему ноша сия! - сказал Стефан.
Леонтий на немой вопрос Сергия рассказал о вселении Михаила-Митяя в палаты владычного дворца и о том, что Алексий перед смертью посылал грамоту Киприану. Но теперь в Царьграде переворот, Филофей Коккин в темнице и... Покойный владыка прощался с ним, как с мёртвым!
(Сергий подтверждающе склонил голову.)
- Переворот затеяли фряги! Зачем-то нужен Галате Макарий. Зане новый патриарх назначен, а не избран собором! Иван Палеолог давно уже принял латинство. Боюсь, что дело тут не столько в споре генуэзцев с веницейцами, сколько в намерении католиков покончить со схизмой, со всем восточным православием, и с нами тоже!
- Но тогда вопрошу, почто фрягам занадобился Митяй? - вмешался Фёдор.
- Не ведаю! - сказал Леонтий. - Чую некую незримую пакость. Ведь и Мамая противу нас наущают они же!
- Но и владыка Дионисий, - подал голос Стефан, - зовёт на битву с татарами!
- Ежели Мамай с фрягами поведёт татар противу Руси, я тоже призову народ к ратному спору с Ордой! - сказал Сергий, глядя в огонь.
- Ежели бы Мамай имел Джанибекову мудрость, никакого спору не было бы! - подумал вслух Фёдор. - Русь и Орда - подобны друг другу!
- Мамай - враг чингисидов. Его род Кыят-Юркин уже двести лет враждует с родом Чингиса! Это вызнал покойный владыка, - пояснил Леонтий. - Может, истинная Орда там, за Волгой, а Мамай - продолжатель Ногая, при котором русичи резались друг с другом, не зная, к кому примкнуть... За Волгой - Тохтамыш! А за Тохтамышем - Тимур! И я не ведаю, какая судьба постигнет Русь, ежели все эти силы придут в совокупное движение!
- Тохтамыш - враг Мамая, - сказал Фёдор. - Они не помирятся никогда. А вот союза Мамая с Литвой ожидать мочно! Великая замятня окончилась в Орде. Мамай осильнел. Нижегородская рать погибла на Пьяне, и владыка Дионисий не подымет сейчас Суздальскую Русь на бой! - Фёдор обернул требовательный взор к своему наставнику, но Сергий молчал и только чуть кивал своим думам. Его лицо с густой шапкой волос, заплетённых в косицу, и долгой бородой, к которой ни разу в жизни не прикасалось никакое постризало, - задумчиво скорбно, взгляд устремлён к извивам печного пламени. По лицу радонежского игумена бродят сполохи огня, и кажется, что он улыбается чему-то тайному.
Фёдор, прихмуря брови, говорил о Литве, о том, что это - молодой, полный сил народ, о том, что Литва остановила немцев, что литовские князья захватили без боя земли Галича и Волыни, поделив их нынче с Венгрией и поляками. Что Полоцкая, Туровская, Пинская, Киевская Русь, Подолия, Чернигов, многие северские и смоленские земли уже попали под власть Литвы. Что и в греческой патриархии не прекращаются речи о том, что господином народа россов является великий литовский князь, и Ольгерд в переговорах с германским императором именовал себя князем Литвы и всех россов.
- Отче! - поднял Фёдор взгляд на игумена Сергия. - Веси ли ты сон свой давний, яко литвины проломили стену церкви Божией, намеря вторгнуться в наш монастырь? Как можем мы верить Киприану?
Сергий теперь уже улыбался. Это - не сполохи огня, это - улыбка всеведения.
- Скажи, Леонтий, - спросил он, - каковы теперь, после смерти Ольгерда, - дела в Литве?
- В Литве Ягайло спорит за власть с Андреем Полоцким. Кейстут на стороне племянника... Пока! В Польше иноземный король, Людовик, просил шляхту четыре года назад признать своей наследницей одну из его дочерей, Марию или Ядвигу, поскольку сыновей у Людовика нет! - Леонтий посмотрел на Сергия. - Ягайло не женат! - догадался он вслух, начиная понимать невысказанное Сергием. - И значит... Может... Но тогда... Поляки заставят его принять латынскую веру!
- И обратить в латынство всю Литву! - сказал из темноты Стефан.
Сергий отвёл взор от огня, оборачивая к сотрапезникам лицо.
- Киприан не изменит греческой вере! - сказал он.
- И значит, - досказал Фёдор, поняв мысль своего наставника, - Киприану - одна дорога теперь, на Москву?
- Всё же пристойнее Митяя! - подтвердил, кивая головой, Стефан.
- Покойный владыка, - подал голос Леонтий, - полагал, что ныне Киприаново правление - залог того, что литовские епархии не будут захвачены латинами. И церковь православную не разорвёт гибельная пря!
- Пото он и написал Киприану грамоту.
- Похоже, что генуэзцам Митяй надобен ещё более, нежели великому князю! - подытожил Фёдор. - Мню тако!
Четыре инока в свете полыхающего огня решают сейчас судьбы Святой Руси. И то дивно, что решают они в затерянной в лесу обители, а не великий князь с синклитом бояр, не Митяй, не царьградский патриарх, не фряги, не Андроник, не Литва, не даже римский престол! Ибо для жизни Духа - не важно множество, но важны Вера и Воля к деянию. А то и другое присутствует здесь, и они, молчальники, решают и будут решать ещё надолго вперёд судьбы Русской земли.
- Гордыня затмила разумение русичей, - сказал Фёдор. - Отче, что нам поможет теперь?
- Жертва! - сказал Сергий.
Трое склонили головы. Фёдор поднял вдохновенное, загоревшееся лицо, и сказал:
- Мню, близится великое испытание нашему языку! Но не погибнет Русь, а устоит. И обновит себя, яко птица феникс или же харалуг в горниле огненном!
Завтра весть о том, что порешилось здесь, поползёт от монастыря к монастырю, от обители к обители, по городам, весям и храмам, разносимая стопами странников, разрастётся, умножится и станет соборным решением Русской земли.
