– Но ведь это жестоко! – воскликнула Эгле. – Зачем ему это было нужно?

– Затем, что у Рагнара был брат, – тихо ответила Ралина. – Брат по имени Сигурд. Птицелов.

Эгле даже вскочила от неожиданности.

– Духовный сын магистра Ордена, – продолжила друидесса. – И его прилежный ученик, очень скоро превзошедший в магических искусствах своего учителя. В результате Сигурд-Птицелов утратил свой внутренний человеческий облик, свою человеческую сущность, сохранив, однако, при этом прежнее человеческое обличье.

. Старуха строго взглянула на свою внучку снизу вверх, и та послушно опустилась возле нее у костра, в котором уже только угли посвечивали в темноте нездешней ночи.

– Камерон очень боялся, что Сигурд узнает о том, что Рагнар остался в живых, отыщет его и, следя за братом, захватит его сына. Птицелов вообще большой любитель подергать за ниточки, хотя, наверное, не меньше любит и привязывать их к людям. Поэтому Камерон принял кое-какие меры к тому, чтобы Сигурд оставался в уверенности, что его брат мертв. А мальчишку тем временем держали в неведении относительно судьбы его родителей и воспитывали сиротой в глухой литвинской деревне, между прочим, совсем недалеко от Аукмера. Понимаешь? Возле города, где он родился, где до сих пор стоит дом его детства, стены которого, быть может, еще помнят его отца и мать.

– Это несправедливо, – тихо, но упрямо заявила девушка. – Это – обман.

– Может быть, – согласилась старая волшебница. – Но к тому времени у друида Камерона изменились жизненные цели. Он решил выйти из войны и интриг королей и князей, уйти на север, поселиться там и врачевать от хворей простых людей в землях своих недругов. Однако он не был настолько наивен, чтобы не предполагать, что его будут активно искать шпионы Ордена, которые рано или поздно должны были обратить внимание и на то, что творится у них под самым носом. И они с учеником решили, что Рагнар останется продолжать под видом Камерона его дела на востоке и севере, а Камерон уйдет на север под чужим обличьем. Так и поступили. И так продолжалось, пока Птицелов не убил Рагнара, думая, что перед ним – Камерон. И не зная, что он попытался привести к смерти своего старшего брата.

– Так ведь Рагнар остался жив! – вытаращила изумленные глаза внучка.

– Не совсем так, – уклончиво ответила друидесса. – Впрочем, ты скоро сама все узнаешь. Дело в другом: сын Рагнара, который жив и здоров и по сей день, приходится тебе… Теперь я даже и сама не пойму, кем он тебе приходится, – озадаченно пробормотала друидесса.

Эгле затаила дух.

– Тут надо понимать суть заклятия Жизненной силы Души, – пробормотала старая волшебница. – Если она перешла к тебе как поддержка, только подкрепив твою жизнь, то этот парень сейчас приходится тебе что-то вроде сводного брата. Не по крови, заметь, но по духу, что ли. По душе. Не знаю, я сама сколько раз задумывалась, но так и не пришла к пониманию этого до конца, – призналась Ралина. – Но если Жизненная сила Души матери этого парня вошла в тебя на равных с… твоей душой? Я и на минуту не могу представить, что в тебе живет единственная душа, данная тебе этой женщиной! – едва не закричала Верховная друидесса балтов и полян. – И на минуту! Этого не может быть.

Она помолчала и вдруг неожиданно с грустью улыбнулась.

– Но если она присутствует в тебе на равных, то ты этому человеку – чуть ли не мать. По духу, – поспешно добавила она, видя, как у ее внучки открывается рот. – В этом, кстати, нет ничего плохого, кроме, думаю, известных запретов, на которые, к примеру, волшебники вообще не обращают внимания, но люди придают им чуть ли не священное значение.

– Ты имеешь в виду брак? – спросила волшебницу внучка, к которой, похоже, в один миг вернулось ехидство, в немалой степени свойственное этой натуре.

– И да, и нет, – быстро проговорила волшебница. – Главное здесь в том, что этот парень – известный тебе Ян по прозвищу Коростель.

Эти слова поразили Эгле как гром среди ясного неба. Она остолбенела и почувствовала, что навряд ли теперь когда-нибудь сможет выговорить хоть одно слово.

– Ты ведь, кажется, испытываешь симпатии к этому парню, верно?

– Я… не знаю… – смешалась Эгле. Эта бабушка всегда умудряется все знать, даже то, что подчас и ей самой еще пока не ясно, в сердцах подумала девушка, чуть не рассмеявшись, и вдруг ей стало холодно и страшно. Она неожиданно поняла до конца, почему старая друидесса вдруг решила открыть ей эти тайны, и ледяной озноб пронизал все ее существо до самого дна души. Она зябко повела плечами и в растерянности оглянулась.

– Где мы, бабушка Ралина?

– Это наш с тобой последний разговор, – вздохнула старая волшебница и поднялась с маленького отесанного пенька, которых вокруг было натыкано в изобилии вместо стульев. – Прощальный… – добавила она. – В известном смысле меня с тобой уже нет.

– Но ведь я вижу тебя и осязаю, – робко подняла на нее глаза внучка.

– Это – только видимость. Иллюзия, – улыбнулась друидесса. – Но это не страшно. Мне не страшно уходить сейчас. Сейчас, когда у меня есть ты. Такая…

Последнее слово друидесса произнесла с чувством нескрываемой гордости, и это была гордость за нее, Эгле, маленькую и жалкую девчонку, знающую лишь несколько простеньких заклинаний и не осознающая еще себя как подобает волшебнику в этом запутанном и жестоком мире.

– Ну-ну, – ласково подбодрила ее уходящая из мира людей волшебница. – Я за тебя спокойна. Ответь мне лишь: что ты думаешь обо всем этом? О Яне?

– Не знаю, – покачала головой Эгле. – Мне он очень нравится… нравился… – сама не зная почему, поправилась она. – Но теперь мне кажется, что это чувство было какое-то странное… словно он казался мне каким-то маленьким, беззащитным… все время хотелось его ободрить, поддержать.

Она замолчала, а затем исподлобья взглянула на старуху с затаенным ужасом.

– Ты думаешь, бабушка, это чувство такое…

– Материнское? Это ты хочешь сказать? – друидесса чуть не расхохоталась. – Ну, сама подумай, откуда этому взяться в тебе – молодой, глупой, непослушной девчонке, за которой самой нужен глаз да глаз? Разве такое может быть?

– Наверное, не может, – тихо произнесла девушка.

«Смятение чувств», – подумала старая волшебница. «Это ничего. Она сама найдет для него выход, а я только ее слегка подтолкну. Я знаю, что этот путь светел. А на другие меня уже не остается».

– Вот видишь, мой птенчик, моя ласточка, моя глупая дурашливая змейка! – улыбнулась Ралина, собрав все свои ускользающие силы души и тела. – На свете не бывает такого. Просто не бывает. Поэтому будь покойна – это вовсе не то, что ты подумала, – солгала она, может быть, впервые в жизни – от чистого сердца и с твердой уверенностью, что эта ложь – непременно и исключительно во благо. И тут же почувствовала, как в глазах у нее на мгновение потемнело, а затем – снова и снова.

«Вот оно», – с грустью подумала Ралина. «Вот как оно бывает на самом деле. Тьма застилает глаза и душу. Она все-таки остается последним в жизни, эта тьма. Но может быть, свет будет потом? Посмотрим…»

– Что с тобой, бабушка: – Эгле тревожно смотрела на друидессу, ей только что показалось, что та слегка покачнулась.

– Ничего, моя хорошая, – медленно проговорила Ралина сухими, стремительно белеющими губами. – Теперь тебе нужно будет уйти, но помни: возможно, сегодня ты, наконец, увидишь свою судьбу. Того, кто привиделся тебе тогда, в Зеркале Валанда, только лишь темной фигурой. Мне даже кажется, что этого человека ты уже видела прежде, и не раз. Порой… – старая друидесса почувствовала, что сердце ее тихо начинает куда-то опускаться, и судорожно вздохнула, ловя остатки сил. – Порой темное – это не то, что нам кажется. Порой это просто – кусочек света, всегда освещенный другим светом, неизмеримо большим, и оттого – не столь заметный на его фоне. Но зато он хорошо виден во тьме. Попробуй в этом темном разглядеть чистое, искреннее и доброе. Я думаю, ты сможешь…

А теперь, – прошептала старая волшебница Ралина, Верховная друидесса балтов и полян, – мы должны проститься. Время мое на исходе. Скорее, ты должна повернуться и увидишь перед собой тропинку. Торопись – ее уже охватывает огонь, а тебе со мной еще очень рано.