– Я понимаю еще, если бы у него была какая-нибудь записка к ноге привязана, – раздраженно пробормотал Лисовин, не любящий терпеть поражений на людях, а теперь, видимо, еще и на глазах деревянных кукол.

– Вот что! – решительно заявил Гвинпин и легонько отстранил рыжебородого друида. – Что может понять в птичьем языке невежественный человек? Пусть даже и такой опытный лесовик, как ты?

Добряк Лисовин тут же принялся хмурить брови, но тонкий знаток невежественных человеческих душ Гвинпин только покровительственно похлопал его по спине.

– С этой лесной вороной должен говорить ее сородич, а не бескрылая душа, уж извини. И будь покоен, мой друг, две птицы всегда поймут друг друга и найдут общий язык.

Но только он собрался обратиться к их пернатому гостю с подобающим моменту приветственным словом, как клест подпрыгнул и что есть силы долбанул Гвинпина прямо в круглый и широкий деревянный лоб. Ошеломленный Гвин чуть было не брякнулся по своему обыкновению на спину, но хохочущий друид его вовремя поддержал крепкой рукой.

– Он еще и дерется! – возмущенно завопил Гвиннеус, а клест неодобрительно глянул на него, склонив голову, и назидательно каркнул.

– Он, по-моему, хочет тебе сказать, что он не ворона, и, по всей видимости, находит это сравнение со своей особой крайне для него оскорбительным, – все еще посмеиваясь, заметил Лисовин. При этом он сам удивился: как это ему удалось выговорить такую тираду, более уместную ко двору сиятельных особ, нежели на лесной поляне, да еще и при таких необыкновенных обстоятельствах!

– А кто же он тогда? – сердито выпалил Гвин. – По-моему, эта образина как раз больше всего и смахивает на ворону, которой к тому же вдобавок и клюв вывернули щипцами! Видимо, – добавил он уже потише и на всякий случай опасливо отодвигаясь, – чтобы не пускал его в ход, когда ему только вздумается…

– Нет, мой друг, это – клест. Обыкновенный клест и все. Ты разве таких в лесу никогда не видел? – кротко поинтересовался Лисовин, пряча в бороде лукавую улыбку.

– В отличие от тебя я по глухомани да чащобам всяким не шляюсь, – огрызнулся Гвинпин. – Жизнь моя, да будет тебе известна, подчинена иным, неизмеримо более высшим смыслам.

– Воистину, брате Гвинпине, – состроил елейную рожу Лисовин. – А пока соизволь обратить свое драгоценное внимание на этого посланца – он, по-моему, опять начинает нервничать.

– Хорошо, – как-то слишком уж быстро согласилась сварливая кукла. – Сейчас я попробую вытрясти из него все, что нам надобно.

И Гвинпин широко раскрыл клюв и вдруг издал целую серию великолепных щелчков, кряканий, вороньего карканья и множества других, не менее птичьих звуков, только в гораздо более превосходной степени. Когда последний, особенно эффектный щелк стих, ошеломленный Лисовин потряс головой, чтобы вытряхнуть из ушей всю эту какофонию.

– Что это было? – пораженно пробормотал он.

– Понятия не имею, – нервно ответил Гвинпин, не поворачивая головы и сосредоточенно упершись в клеста немигающим взглядом гипнотизера. – Однако смотри – он, кажется, все понял!

В самом деле, клест, внимательно выслушав сомнительную арию Гвинпина, медленно раскрыл клюв и громко прокричал:

– Кр-р-р-ааа!

Казалось, что клест тем самым только что предложил кукле продолжать разговор. Впрочем, это вполне могло означать и «дур-р-рак!».

Однако, по всей видимости весь свой лексикон птичьего языка Гвинпин уже исчерпал до дна, потому что ему больше ничего не приходило в голову, кроме идиотского «чик-чирик». Если бы он был человеком, он, наверное, покраснел бы сейчас как рак. Клест проницательно взглянул на куклу и вдруг, сильно оттолкнувшись, прыгнул Гвину прямо на макушку. Тот от неожиданности зажмурился и что было сил завертел головой, чтобы сбросить неожиданного седока, но клест сильно тюкнул Гвина прямо в темечко, затем еще пару раз и вдруг…

«Не бойся, странный сородич», – услышал Гвиннеус в собственной голове слова, которые поблизости не мог произнести никто. Он вытаращил глаза, но встретился только со встревоженным взглядом Лисовина. Клест тем временем вновь коснулся клювом его головы и тихо защелкал клювом, словно лущил семечки из особенно вкусной шишки.

«Не бойся», – вновь зазвучал голос. «Ты должен запомнить то, что мне велено передать человеку, который стоит рядом».

– Ты кто? – ошеломленно произнес вслух Гвинпин, напряженно глядя в лицо бородачу и силясь закатить ставшие вдруг непослушными глаза, дабы разглядеть усевшуюся на его голове птицу.

«Я – посланник» – ответил клест. Это именно он говорил сейчас с куклой! И говорил на непостижимом языке, который не может услышать никто, кроме того, кому адресованы эти слова. «Но Время Слов, отпущенное мне на этот раз, уже проходит. Слушай и запоминай, что передает твоему человеку мой хозяин и друг Камерон».

Лисовин, которого Гвинпин вдруг среди белого дня перестал узнавать, протянул руку, чтобы привести своего рехнувшегося беднягу в чувство и заодно стряхнуть с него зловредную птицу. Но клест сердито разинул клюв и ударил друида по руке жестким крылом. Одновременно Гвинпин тоже отчаянно замахал своим крылышком на Лисовина, мол, погоди, не мешай. И бородач, пожав плечами, уселся рядом в полном недоумении и стал ждать. Теперь он уже понял, что между этими двумя птицами что-то происходит.

Через некоторое время Гвинпин вдруг кивнул, затем с некоторыми паузами еще несколько раз. Лисовин готов был поклясться, что птица о чем-то спросила Гвина, а тот ответил или что-то подтвердил, после чего последовало еще несколько вопросов и такие же утвердительные ответы куклы. И при всем при этом у Лисовина что-то стряслось с ушами – он ничегошеньки не слышал из разговора лесного и деревянного пернатых! И это притом, что его слух воспринимал и гудение ветра над лесом, и поскрипывание наполовину сорванной калитки на ограде, и далекое карканье кладбищенского воронья, и еще многие другие окружающие друида звуки зимы и леса.

Наконец клест удовлетворенно каркнул, прыгнул с головы ошеломленного Гвинпина вверх и взмыл в небо. Оба приятеля неотрывно смотрели, как красно-коричневая тень обогнула кладбище, и клест, тяжело взмахивая сильными крыльями, исчез в лесу.

Только тогда Лисовин перевел дух и ревниво взглянул на приятеля.

– Что это все значит, а, любезный Гвиннеус?

– Это был посланник, – прошептала кукла. Вид у нее был весьма подавленный.

– Чей это еще посланник? – прищурился бородач. – И откуда ты это знаешь?

– Сейчас я тебе расскажу, – пробормотал Гвинпин. – Он заставил меня выучить его слова наизусть.

– А чего ты все время ему кивал? – удивился друид.

– Он меня несколько раз проверил, как я запомнил. Вразбивку, – тихо проговорила кукла.

– Как же вы друг друга понимали? Я-то ведь вообще так и не услышал ни словечка!

– Видишь ли, сударь, – кукла с некоторым сочувствием покачала головой. – Мы ведь все-таки птицы. А две птицы всегда поймут друг друга.

– Ладно, птица, – скрипнул зубами от досады бородач, – и что же он тебе все-таки сказал, этот кривоклюв? – не унимался Лисовин.

– Этот клест – друг какого-то Камерона, – сказал Гвиннеус и поразился тому, как вскинулся от изумления друид.

– Откуда ты знаешь о Камероне? – пробормотал пораженный Лисовин.

– Он мне сам сказал, – вздохнул Гвинпин. – И он принес тебе послание этого самого Камерона о том, где тебя в городе Аукмер будут ждать все друиды. Ну, наверное, и меня тоже, – подумав, прибавил он.

– Кто – все друиды? Где они сейчас? – вскричал Лисовин.

– Клест не сказал, – покачал головой Гвинпин, задумчиво глядя на бородача. – Он сказал: все, кто останется в живых…

Рута рванулась, но ее держали крепко. Сильная рука закрывала ей рот, другая сжимала локоть железными пальцами. Она рванулась еще несколько раз со всем отчаянием крепкого молодого тела, но сила ломит силу, и она сникла. Однако несколько мгновений спустя хватка рук ослабла, и она в гневе обернулась.