С утра всё было как обычно, вот только на выходе из общей спальни, глаз зацепился за урну. Я даже и понять не мог сначала почему, но потом заметил знакомые желтые бумажки, скомканные на дне корзины. Все до единой. В сердце кольнуло обидой. Ну да, может с волынкой я и перегнул палку, но большинство же было с полезной информацией. Я закусил губу и поплёлся в учебный корпус, твёрдо решив с этим покончить.
День шёл своим чередом: заспанные лица на математике, окаменевший Пол на биологии, приколы за завтраком от Арчи и Ричи – в этот раз они переворачивали тарелки с кашей над головой одноклассников и дико ржали с того, что она не падала, хотя это не помешало им её после этого съесть – и астрономические шуточки. А потом произошло что-то поистине невероятное. Мы сидели на химии. Я внимательно слушал преподавателя, Кеннет, уперевшись лбом об парту, закономерно посапывал, и вдруг учитель не выдержал.
– Кеннет! – рявкнул он.
Тот поднялся по струнке и на одном дыхании выдал:
– Радикал – это частица со свободными электронами, не путай с ионами, у них есть заряд, а у радикалов – нет.
Все в шоке уставились на парня. Особенно я и препод по химии. Я медленно покрывался пятнами, а мужчина всплеснул руками:
– О боже, Кеннет…
– Что? – огрызнулся тот, – я снова на второй год не останусь.
Учитель быстро потупил взгляд и продолжил урок. У меня же, отчего-то, на душе потеплело. Я даже мысленно не матерился во время физкультуры. Он читал их. Потом я понял, что он и рисунок видел скорее всего.
Вечером он снова принёс тетради, не говоря ни слова. Я всё сделал, на этот раз, правда, ограничился только полезными комментариями, а ночью обнаружил не одну плитку, а целых две. На одной из которых тоже был прикреплен стикер и написано: “За художественный талант”. Всё-таки видел.
Так и продолжалось до конца семестра. Никто из нас не обманывался насчет наших взаимоотношений. Я прекрасно понимал, что Кеннет меня только использует, зная слабое место. Но, казалось, получив желаемое, он меньше начал за мной следить. Я подумал, что с самого начала это и был его план – выведать секрет и эксплуатировать меня, а значит теперь искать новый он уже не станет.
В день экзаменов он гордо показывал всем свой табель успеваемости с тройками, а я мысленно прибавлял эти три балла к своим пяти.
На каникулы я уезжал из академии с небольшим налётом грусти, я хоть и жутко соскучился по папе, но покидать это место, пусть и на пару недель, совсем не хотелось. Парни приняли меня как родного, пусть я и старательно напоминал им наши различия. В день отъезда кто-то то и дело порывался меня обнять, но Арчи и Ричи стояли на страже моего личного пространства, то и дело разряжая неловкость своими шуточками.
Дома я подскакивал ни свет ни заря, как и привык в академии, чем жутко бесил папу, ведь у того тоже были каникулы, а он так хотел выспаться. Но дольше пяти минут он злиться на меня не умел. За мои месяцы в вузе он явно свыкся с мыслью о том, что я теперь учился именно там, и просил рассказать каждую деталь, видя, как мне приятно было это делать.
– Ну, а мальчики тебе какие-нибудь нравятся? – спросил он однажды за завтраком. Я от такого аж чаем захлебнулся.
– Пап, ты чего, с дуба рухнул? Не нравятся мне никакие мальчики.
– Прямо-таки ни одного? – прищурился папа.
– Ни одного, – повторил я эхом, а в голове предательски возникла копна бордовых волос, – а даже если бы и нравился, – напомнил я скорее себе, чем ему, – то точно не взаимно. Потому что учусь я среди альф, и все меня тоже альфой считают.
– Идиоты, – фыркнул папа, – а на пол ты внимания не обращай.
– Как это? Пестики-тычинки, альфы и омеги, – напомнил я папе. У него пестики с тычинками, видимо, были так давно, что он уже и забыл как там и что.
– Ну, знаешь ли, – протянул мечтательно папа, – альфы альфами, а сердцу не прикажешь.
– Пап, мы сейчас о тебе или обо мне? – многозначительно посмотрел я на него.
Папа ничего не ответил, только молча продолжил пить чай, тогда я решился сказать то, что ему, наверное, должен был сказать ещё раньше:
– Знаешь, пап. Ты свой природный долг выполнил, – я указал пальцем на себя, – поэтому тебе думать о традиционности отношений совсем ни к чему. А я твой выбор всегда одобрю. Ты же это знаешь?
– Мэл, – просиял папа и накрыл своей рукой мою. Я вдруг отчётливо понял, как мне не хватало всё это время физического контакта. Простого касания рук.
Профессор Стоккет захаживал в гости пару раз. Он для порядка, конечно, спрашивал как у меня дела в академии, но я ловил его быстрые взгляды на папу, поэтому с ужинов я быстро ретировался.
Перед поездкой обратно мы с папой снова подровняли мою причёску, я с удивлением только тогда заметил, что с короткими ходить было гораздо удобней. Скучал я только по одному – шоколаду. Папе говорить про эту интригу я не стал, потому что прекрасно осознавал, что играю с огнём. Кеннет мог меня раскрыть. Сложи он все детали паззла вместе, я бы пропал. Я понимал это, но ничего со своим пристрастием поделать не мог. Поэтому через две недели без сладкого я готов был на стенку лезть, и закончившиеся каникулы казались мне спасением.
Однако, когда учёба началась, то ни в первую, ни во вторую неделю я под своей подушкой подарков не находил. Расстроился я на удивление сильно, хотелось в очередную ночь без шоколадки под подушкой эту самую подушку придушить, а потом вдоволь нарыдаться, разбудив воем весь корпус.
И только когда я совсем отчаялся, но с другой стороны обрадовался завершению этой странной истории, кое-что снова произошло.
Я сидел в библиотеке и старательно пытался сосредоточиться на примере по алгебре, когда вдруг около меня возникла высокая фигура Кеннета. Он бесцеремонно сел напротив меня и начал пялиться.
– Что уставился как удав на кролика? – буркнул я.
Альфа молча вытащил плитку шоколада из кармана и, положив на стол, пододвинул ко мне. Ломался я не долго. Схватил и набросился на неё, как лев на загнанную антилопу, закатывал глаза и издавал гортанные звуки. Только проглотив половину лакомства, я заметил, что Кеннет ошарашенно наблюдает за происходящим, я демонстративно отправил в рот ещё пару долек.
– Тебе самому не противно? – скривился он.
– Нормально, – с набитым ртом ответил я и улыбнулся, оголяя измазанные в шоколаде зубы. Кеннет от такого зрелища сложился пополам и своим хохотом пол-библиотеки распугал.
– Извини, – сказал он, отсмеявшись, – я забыл его дома, пришлось просить дворецкого, чтоб почтой прислал, но он перепутал адрес.
Я ничего не ответил, потому что был слишком занят облизыванием испачканных пальцев. Тогда альфа молча достал ещё одну шоколадку и снова пододвинул её ко мне.
– Ты прощён, – я взялся за новую упаковку.
– Ты серьёзно? – шутливо возмутился он, – у тебя попа не слипнется?
– Я со своей попой как-нибудь сам разберусь, – парировал я и протянул руку, – давай.
– Ещё? – удивился Кеннет.
– Я про тетради, – пояснил я.
– Э-э-э…– парень растеряно почесал затылок.
– Ты что, издеваешься? Я и так две недели пропустил.
– Не ты, а я, – я закатил глаза от его уточнения, – но раз ты так просишь – завтра приду с ними.
Слово Кеннет своё сдержал, на следующий день принёс тетради, но я не думал, что он и сам останется. Снова сел и сидит. И смотрит.
– Мы так не договаривались, – напомнил я.
– А как мы договаривались? – прищурился альфа.
– Я делаю домашку, ты тайком кладёшь мне шоколадки под подушку и не отсвечиваешь.
– Хорошо же ты устроился, – ухмыльнулся он, – и любимым делом занимаешься и “зарплату” получаешь, а мне сиди и мучайся. Мало того, что я в роли банкомата выступаю, так ещё и почерк твой кривой разбирать приходится. Ну уж нет, если страдать – так вместе. Хватит с меня твоих записулек. Ты объясняешь – я слушаю.
– Я себя, – я понизил голос, – в отличие от местных учителей, не на помойке нашёл. И я прекрасно понимаю, что в твою пустую башку ничего не влезет, а значит и времени тратить не стоит, – на этом я решил остановиться, но потом пробурчал, – и почерк у меня не кривой, а каллиграфический.
