18 сент.

Опять стакан мой пуст,

а время - никуда...

Кудлатая балда,

башка моя - арбуз.

А груз как будто был? -

и навсегда исчез.

Но высекает пыл

Бенгалия из чресл.

В пылу, а ля в пыли,

парит замшелый шелк:

от дезертиров полк

на стрёме до зари.

А время - никуда,

ни взять и ни отсечь.

И голова моя,

она боится плеч.

Плечам же все - одно,

чего хранить на вес.

Падет ли занавес,

иль терпкое вино

прольется на бетон.

Аляповатый -изм

найдет: все решено,

все следом - онанизм.

Опять стакан мой пуст, -

наполни до краев.

И после всех молитв,

проследуй на погост.

19 сент.

Поеду на "тройке" кататься -

давно я проспект не видал.

Табак стал кончаться,

и может так статься,

что в тучах случится прогал.

Я встречу кого-то, кто прежде

встречался однажды со мной.

Одной бестолковой надежде,

лохматой и куцой такой

родиться позволю, как прежде,

и стаять студеной водой.

Пополню запас никотина,

мозгам моим необходим,

уже поджидает рутина

столбцов переменных и льдин

констант в обрамлении скобок:

фигурных, квадратных, тугих

натянутых луков бок о бок,

чащобы конструкций иных

в лесах пхп-шного кода,

где скульных речей ручейки

разбавят собою немного

пейзаж непролазной тайги.

1 окт.

И надо бы дочесть, но хочется писать...

хоть что-нибудь, хоть чушь до безобразья.

И, если приключится вдруг оказия,

она все же успеет прочитать

про хмурый день, в дожде, в строптивых тучах,

про вечер ледяной и мглу в окне,

про чайник на плите, про то, что лучше

мне не писать, не думать и вообще.

И надо бы сыграть абзац по нотам,

состряпать новую мелодию из слов.

Все про любовь, изляпанную потом,

потом про пот, и снова про любовь

к янтарным отражениям иного,

к огням немеркнущей, рубиновой зари.

А в воздухе октябрь и дух спиртного,

и сизым газом в листьях фонари.

1 окт.

И грянул гром, был месяц май,

дождь барабанил, - Барабань!

в такую рань! по крыше!

А слышат только мыши.

Им поутру прислал муку

пшеничную всевышний

в кладовку, каждой по кульку.

Не спят. Хоронят пищу.

Но гром гремел, звенела медь,

и лился ливень ахом.

Под крышею остервенеть

не боязно со страхом.

За жизнь, за призрачное Я,

что ждет и не дождется,

когда проклюнется стезя,

и новый день начнется.

А новый день был прежний тот,

что был вчера и раньше,

и даже кот, прожженый кот

стелился в реверансе

от вспышек молний на заре,

от вычурного дыма,

что исторгал кальян в руке

мальчишки-пелигрима.

И шел мальчишка-пилигрим,

гоним своим сословьем.

И отлетал клоками грим

со щек его. И в совьем

пронзящим крике был лишь миг

до полного забвенья.

Но совы, совы - это миф

и правил исключенье.

Когда забрезжит вновь заря

пиастрами сверкая,

нахлынет на берег волна,

и с криком попугая

взлетит гирляндами огней

сквозь вороную стаю

всех вороненых пугачей

неловкая, живая......

1 окт.

Пишу сочинение "Как я провел отпуск".

Здесь отвлеченье: каким будет допуск?

Краткий обзор или "вдоволь упиться"?

...в общих чертах и разбавлю водицей.

Отпуск прошел в пятибальной системе

ровно на пять, хоть всего-то неделя.

Плача, смеясь долгожданной удаче,

я распластался, как дачник на даче.

Ветры тугие ничуть не мешали,

кресло-качалку с ухмылкой качали.

И все печали летели с соседом,

что перфоратором тролил ночами.

Нужно лишь было забыть об унынье,

слушать и ждать, как случится волненье,

и отвечать неустанно и точно,

с ласкою, нежно, заочно.

2 окт.

В зеленых притонах Харбина,

струною печальной звеня,

настолько хмельна, сколь невинна,

тоскует гитара моя.

Харбин - то ли "Берег высокий",

скорее "Веселый погост",

я, русский корнет одинокий,

с конца начинаю допрос,

дознанье до самого Слова,

и за слово словом потом

обратно к итогу исхода

и вновь к сотворенью времен.

Я - тихая поступь в музее

фигур восковых, небытья.

Все больше и больше хмелея,

пустеет моя голова.

В табачном дыму и в угаре,

манчьжурские очи, как ночь.

И всякой здесь твари - по паре,

и всякой здесь паре - невмочь.

У стенки самановой глины,

украинской словно стены,

веселый я и нелюбимый

роняю куплеты свои

в прореху ночного Харбина,

от плеч уже вьется дымок,

и до неприличия длинно

звучат эти стопы из строк.

Язык мой забыт и просрочен,

как вексель, что выдан давно.

Вот и Харбин обесточен...

и скуксилось в уксус вино...

В зеленых притонах Харбина,

Свиягина пасынок, пес...

я помню, как все это было,

и чудится скрежет колес.

Мои не угасли надежды,

еще восьмипалой строкой

под складками внешней одежды

ищу я свой крест неземной.

3 окт.

Акварельные краски, вода,

месяц март набухает весною,

твой этюдник, что куплен вчера

в худсалоне, он пахнет смолою.

И ложатся мазки вкривь и вкось,

и стекают с нежданною льдинкой.

Ветер мартовский любит насквозь,

и не спрячешься за улыбкой.

Голубые снега, облака...

ручеек голубеет.., и солнце.

Пара линий карандаша,

акварели замерзшие кольца,

кольца этой весны голубой,

непонятной, звенящей ручьями.

Ты бредешь безутешный домой

с обмороженных рук костылями.

Через месяц растопят лучи

все снега и асфальт обнажится,

и вернутся из ссылки грачи,

вновь апрель у тебя приключится.

Но этюдник забыт и забыт

первый опыт пленэра, конечно.

До сих пор я никак не привык

обращаться с судьбою прилежно.

4 окт