за кладкой старины былинной

вот-вот начнется чья-то жизнь.

Марсель надумала снестись, -

я повторяю слово в слово,

и нет в нем ничего худого...

И нет хорошего, окстись!

Марсель надумала снестись.

И слава Богу! Ее право!

И я желаю, чуть лукаво,

удачи с легкостью снестись.

14 авг.

Хочу читать тебя, как древний манускрипт,

как книгу от седеющих пророков.

Я оболдуй, судьба ко мне жестока,

но я готов припасть к истокам книг.

Мой разум шепчет - Ты силен казаться,

чем хочешь оказаться перед ней.

Наверное. Я вынужден признаться,

что я никто в прилежности своей.

И все - то солепсизм, то - чья-то воля,

судьбы мозоли, химий глюконат,

А я хочу читать, читать до боли,

твой откровенный о любви трактат.

Я так боюсь, что среди всех реликвий,

религий, и людских молитв,

отечество пропустит невеликий

любви твоей бесценный манускрипт.

15 авг.

Души метались в облаках свободной мысли.

Души стеснялись и клялись уже отчизне.

Припасть готовы были к всякому порогу,

лишь бы не быть одни, подобно Богу.

Но в душах зрело неизвестное и грело.

Была надежда, ждать она умела.

И было тело - емкость ожиданья,

умело время обращать в страданья.

А от души когда, куда как лучше!

И душ учуяв, обмирали души.

Вот две души застыли в изумленьи

от единений и умиротворенья.

Но в двух сердцах явленья - половина.

Из двух картин - не полная картина.

А третье все носилось между ними,

как блудный сын, свое забывший имя.

18 авг.

Какое взвинченное изреченье:

виолончели приключенье!

Была б она, виолончель,

столь говорлива, как ручей!

А впрочем, жива и речиста

под кистью виолончелиста.

Ах, этот виолончелист!

Снимают шляпы Брамс и Лист,

но Вагнер нервною рукой

в контратаку шлет гобой.

Гремит баталия не в шутку,

но Моцарт, взяв пастушью дудку,

жестоко прекращает спор.

Оркестр смолк, а следом - хор.

Второй семестр. Крохобор...

22 авг.

Сравни Хайяо Миядзаки

и свой пылающий... ням-ням.

Что не скажу - все будут враки.

Но сердце верит не словам,

не рикошетам отражений.

Я не Пророк, чтобы читать

по буковкам Коран, при этом

кому подвластна Благодать?

Пророкам, узникам в темницах,

поверженным во тьму и свет?

Ужели в мире есть границы

тому, чему границы нет?

22 авг.

Двадцать семь минут назад.

Как давно! И как недавно.

Можно полный звукоряд

проиграть неоднократно.

Можно песню сочинить,

не забыв и о припеве,

можно вдоль обрыва плыть,

беспредельно на пределе.

Можно выкопать окоп,

можно бункер обустроить,

чтоб комфортней, легче чтоб

башни возводить и строить

за редутами редут...

башни гномы стерегут,

не прорвешься среди башен,

гномов гомон чуден, страшен...

Впрочем, как и сам редут.

Двадцать семь назад минут.

Словно лет в опочивальне.

Нафиг песню и редут!

Хоть тоской сраженный крайне,

был один я, зол, но крут!

целых двадцать семь минут!

Ровно, как была в онлайне.

23 авг.

Такие, крошка, глюки:

княвдигет, углетарь,

бом-брамсель, реи, гики...

невзрачный инвентарь

безумного бродяги

средь зелени морей.

(Купила для дворняги

собачьих сухарей?)

Такие, крошка, глюки

от скуки на мели,

завыли ветры в ступе

и ступу довели

до самого предела,

хотела ступа, чтоб

не выносили тела,

но уложили в гроб.

В гробу видал я это,

и это, и еще.

Какое, нафиг, тело,

коль лето не пришло?

А по весне пропащей

священен каждый куст,

и наледи вчерашней

милей для алых уст.

Такие, крошка, глюки:

средь зелени морей

пржевальские и куки

жуют один порей

и проклинают кока.

Тот дока еще тот!

Не наю, надо скока,

чтоб отрастить живот...

Такие, крошка, глюки.

Такие, крошка, глюки.

25 авг.

Дождливый день осенний

все краски освежил:

стучал до изнуренья,

мчал из последних сил,

дневные ахи-охи

туманом укрывал

и неземные вздохи

к потомкам отсылал.

В дождливый день осенний

воспрянула листва -

окрасилась последним

багрянцем бахрома.

Багряные зарницы,

сиреневый восход...

замельтешили спицы,

да задом-наперед.

Осенний день дождливый,

он вежливый, но злой.

Вытягивает жилы

неспешно, по одной.

Выдергивает молча,

не глядя и не вслух,

такие корки мочит,

что затихает дух.

День донельзя паршивый,

дождливый и глухой,

мои пронзает жилы

услужливой иглой.

По ней стекает масло

в мою густую кровь.

Да! Будет все прекрасно,

и день родится вновь!

А жалобы напрасны,

и снова про любовь...

И клеится - "ужасно",

и снова та же "кровь"...

Одна игра созвучий

и певчих глухота...

Один нелепый случай -

летит к чертям строфа.

... летит строфа, ломает слог...

ой, это уже Александр Галич)

15 сент.

Ветка за окном.

Что с тобою стало, ветка?

погляди вокруг:

сплошь зеленая расцветка

у твоих подруг.

С ветерком играют дружно,

листьями шуршат.

Может, стала ты ненужна,

веточка-собрат?

Что стряслось? Иль неба просинь

встала пеленой?

в сентябре случилась осень

для тебя одной?

Золотые твои листья,

как костер горят,

словно дирижеров кисти,

строят звукоряд

красок, звуков, перезвонов

к небу сентября.

Кладезь, скопище, вагоны

меда бытия.

На последнем издыханьи

рассказала ты:

эти мысли, эти листья

золота полны.