«Как лошадь на базаре купил!», – неприязненно подумал я.

В эту же ночь под присмотром старлея Нурамбаева мы тряслись в вагоне скорого поезда на Москву. Через двое суток, опять ночью, наш вагон, битком набитый призывниками, подцепили к поезду Москва-Алма-Ата. Гражданка кончилась. На ближайшие два года жизнь моя разделилась на «до» и «после», на день и ночь, в основном ночь.

Четверо суток пути, гитара, стрижка наголо под одобрительный гогот ребят, подъедание домашних припасов. Ночная выгрузка на полустанке в казахской степи, невиданные доселе верблюды, прапорщик-хохол. И, наконец, ворота с двумя звездочками, такими же, как дома. Началась служба.

Я попал в специализированное, учебно-диверсионное подразделение по подготовке снайперов при десантно-штурмовой бригаде специального назначения. С первого дня наша служба сопровождалась колючей, неприятной приставкой «спец». Спецзадание, спецоружие, спецстрельбы.

Нас учили выживать, воевать по-настоящему, в основном в ночное время. Особое внимание уделялось метанию ножей и стрельбе на звук и на шорох. Нас учили молниеносной реакции, непонятным сперва формулам.

«Вы должны уже делать то, о чем только начали думать», – основная заповедь.

– Днем вас нет, вы вступаете в бой ночью, в завершающей стадии, – вбивал в наши головы прапорщик, и семена падали на благодатную почву. Всё наше подразделение сделало себе татуировку – голова волка с оскаленной пастью, а по бокам – два ножа.

Из нас делали универсальных солдат, лишенных всяких чувств и эмоций.

Домой я написал только два письма. Бесконечные тренировки настолько выматывали, что вечером мы с трудом добирались до кровати, чтобы утром начать всё сначала. Марш-броски с полной боевой выкладкой, автомат, бьющий по спине, ночные стрельбы, метание ножей в ночных условиях.

Получил письмо. Дома всё нормально, мать только болеет, о Люське ни слова. Черт с ней!

…Кончики ножей оплавлены спецсплавом, так что кидая, можно не беспокоиться, что нож не воткнется. Нужно только попасть в цель.

Получил еще письмо. Мать по-прежнему болеет, за ней ухаживает Люська. Привет от неё.

Мы уже знаем, что наше подразделение готовится для «работы» в Афганистане.

Окончание «учебки» и прощальная речь командира:

– Родина гордится вами и направляет для исполнения интернационального долга в Демократическую Республику Афганистан! – напыщенная речь франтоватого майора.

«Тебя бы туда самого! Накаркала Ворона! Приду, я ей покажу «Геночка», – с досадой думал я, вытянувшись по стойке смирно. Но когда писал ответ перед посадкой в самолет, привет ей передал. Коротко черкнул, что жив-здоров, буду служить в Туркменистане (нельзя было даже упоминать об Афганистане, подписку о неразглашении военной тайны подписали).

Ночной перелет, палаточный городок у подножия горы, вершину которой никогда не видно из-за тумана. Снова учеба, теперь уже в обстановке, максимально приближенной к боевой, обучение бою в горной местности. К чему же нас готовят? Почти полгода еще ползали мы по ночным ущельям и перевалам. Скромно отпраздновали мое девятнадцатилетие. Июнь. Почему-то нет писем.

Командир, смуглый полковник со Звездой Героя, построил нас и, услышав мой номер, отозвал в сторону. Не глядя на меня, протянул конверт, почему-то открытый. Почерк корявый, незнакомый. Привожу полностью эти строки, потому что за полгода зачитал его до дыр:

«Здравствуйте, Геннадий! Пишет вам незнакомый человек. У вас случилось большое несчастье. Крепитесь. Ваша мама очень просит вас приехать после службы домой. Передает вам большой привет ваш знакомый дед Степан и ждет вас!».

И всё. В глазах поплыли круги, и я протянул письмо полковнику, который молча наблюдал за мной, видимо, зная содержание письма. Конечно, мы ведь – «спец».

Он взял письмо, зачем-то потрогал Звезду на груди и заговорил:

– Крепись, боец! Знаю, что хочешь в отпуск. Знаю, что положено, но не могу. В Союзе бы – другое дело! От нас уходит в отпуска только «Груз-200» на «Тюльпане».

Ты солдат, ты русский солдат и ты выполняешь боевой приказ! Вы – элита! И вы должны оправдать себя!

С трудом я забрел в палатку и рухнул на лежанку. Что мать больна, я знал. Может Люська вышла замуж? Я не заплакал, но в душе решил убить Люську и её жениха. За измену… Если вернусь…

Затем война. Жестокая и бессмысленная.

Сопровождение колонн, ночные выброски с «вертушек», но в основном задания профессионального уровня по ликвидации противника. Мы были беспощадны и спокойны. Мы не имели права на промах. Мы не имели ни званий, ни фамилий, ни наград, только жетон с личным номером и группой крови. Но нам было по двадцать лет, и мы хотели жить.

Очередное задание было кратким и обыденным. Задачу ставил человек в гражданке с мужественным, худощавым лицом. Нам следовало обеспечить прикрытие важного стратегического объекта, на который предполагалось нападение.

Черный квадрат на карте. Шесть человек. Вооружение обычное: штурмовой «калашников», четыре рожка с патронами, два ножа, прибор ночного видения. Одна граната – самоликвидация. Рацию не брать. Сигнал отхода – три красные ракеты. По выполнению задания оставшиеся полгода дослуживают в Союзе.

Мы смотрели на «Батю», который угрюмо стоял в стороне. Поймав наши вопросительные взгляды, он пожал плечами.

На месте, куда нас забросили, мы разделились. Клещ с Моряком залегли в ложбине, контролируя возможный подход духов по высохшей пойме реки. Палыч и Рыжик поднялись на небольшую горку, чтобы держать единственную дорогу, ведшую к объекту, а я со своим напарником Конюхом залег посередине, в расщелине, видя перед собой ущелье.

Пролежали целый день. Тишина. Тишина на войне – всегда плохо, невольно собираешься в комок нервов, в тугую пружину, готовую в любую минуту стремительно разжаться. Разорвалась тишина под вечер двумя короткими очередями в самом неожиданном месте – наверху, где лежала основная пара. Пара сухих очередей и опять тишина.

«Почему забрали рацию?», – мелькнула мысль.

Затем внизу, в ложбине, беспорядочная перестрелка, и ухнул спаренный взрыв.

Мы поняли, что это значит. Промелькнул в памяти угрюмый взгляд Бати. По методичному уничтожению нашей группы мы с Конюхом догадались, что душманы знают, сколько нас и где мы находимся. Знать об этом мог только тот, кто нас посылал. Значит мы десерт?

– Подавитесь, суки, – прохрипел я, выкладывая перед собой рожки с патронами, ножи и гранату.

Раздалась очередь, и прямо перед глазами упали срезанные кусты. Сколько их? Духи лезли, как тараканы из всех щелей с подстегнутыми полами халатов и одинаковыми бородатыми рожами.

Разгорелся бой. Конюх вел прицельный огонь, отчаянно матерясь и парализуя душманов, не давал поднять им головы. Я полулежал на правом боку и посылал короткие, точные очереди из своего автомата, экономя патроны.

Странное спокойствие охватило меня. Нас вычеркнули из списка живых, но кто и зачем?

Внезапно из-за валуна, темневшего в десятке метров от нас, выскочил здоровенный негр. С криком «Аллах акбар!» он вел перед собой стволом автомата, чертя трассирующую струю.

– Ах ты падла обкуренная! – заорал я. Левая рука сработала молниеносно, и нож по рукоятку вошел в оголенную грудь, под сердце.

– Ловко ты его, Гена! – крикнул Конюх, перекатываясь на другое место.

Внезапно что-то резко дернуло меня за левую ногу, и сразу наступила тишина. Скосив глаза вниз, я увидел, как на левом голеностопе расплывается кровавое пятно.