Часть 1.

Ворона

Отец звал её Людой, подруги, которых у неё можно было пересчитать по пальцам одной руки, – Люсей. Остальной деревенский люд, включая и нас, по её мнению, друзей, – Вороной.

Она и вправду была похожа на встревоженного вороненка. Неуклюжая девчоночья фигура, вечно растрепанные черные волосы, падающие сосульками на её худенькие плечи. Довершали её портрет огромные зеленые глазищи, смотревшие на окружающий мир с недоверием и ожиданием подвоха, которого с нашей стороны можно было ожидать в любое время. Чисто ворона. Но называть её так, в глаза, мы побаивались.

Мы – это я и закадычный дружок Серега или Серый, как я его звал. Люська не любила свое прозвище, как не любила матерную брань, вино и слезы. В бой наша подруга кидалась молча и яростно, и мы не раз носили на своих физиономиях отметины за свою несдержанность в речах. Ногти Люська отращивала любовно.

Но наши краткие ссоры заканчивались всегда одинаково. Люська вытаскивала из кармана пузырек зеленки, срывала первый попавшийся лопух и по-матерински, заботливо обрабатывала наши ранения – искупала свою вину.

Так счастливо текло наше детство на берегу прекраснейшей из всех рек – Выми, окруженной непроходимыми лесами. Развлечениями в основном были летом – речка, а зимой – тайга. В свободное от наших увлечений время мы учились в школе, которую с трудом надеялись закончить. Оставалась армия и долгожданная свобода выбора.

Я твердо решил не возвращаться в деревню. Меня манил Крайний Север с его сиянием, бесчисленными стадами оленей, которых я буду пасти, а симпатичная северяночка будет готовить мне пищу в чуме или в яранге – по обстоятельствам.

Мечты, мечты…

Разговор завел Серый:

– Слышь, Геныч, – задушевно произнес он. – Что с Вороной-то будем делать?

– А что с ней делать? Ворона – она и есть ворона. Пусть летает, – легкомысленно отозвался я, потому что считал Люську откровенным придатком в нашей практически неразлучной троице.

– Ну ты же видишь, какая она стала! – не унимался он.

Да, я видел. Люська за последний год преобразилась так, что я вынужден прибегнуть к молодежному сленгу, чтобы описать её прелести.

Красивые, стройные ноги, обтянутые в модные тогда микровельветовые джинсы, обутые в национальные, легкие пимы, расшитые затейливым узором, обалденная фигура, потрясающе высокая грудь, не знающая лифчика и прикрытая от посторонних глаз лишь легким батником. Копна роскошных черных волос и сверкающие таинственным зеленоватым светом глаза. Легкий румянец пробивался сквозь естественную смуглоту её щёк. Довершала эту вышеописанную красоту небольшая родинка, примостившаяся легким пятнышком на правой щеке. Она была очень хороша. «За одно родимое пятно на лице красавицы можно отдать два города», – говорили восточные мудрецы. Городов у нас не было, а отдавать Вороне свободу я не собирался и поэтому, немного подумав, ответил:

– Так женись на ней, жалко что ли!

– Значит, решено: она моя девчонка, – обрадовался Серега. Дурак!

Мы ударили по рукам и распили обязательную в таких случаях бутылку дешевого вина. Пацан сказал – пацан сделал. Третьего не дано.

Люську в свои планы мы не посвятили.

Шла последняя зима нашего предармейского гуляния. Мы немного отдалились друг от друга. Люська доучивалась последний год в школе. Серый (на фиг это ему нужно?) углубился в изучение английского, у меня же появилось другое увлечение.

Года три назад меня затащила в постель полупьяная молдаванка-повариха, и хотя я толком ничего не понял, удовлетворение получил и в связи с этим я изыскивал возможность углубить свой опыт в таинстве познания любви. Такой шанс мне скоро представился в лице разбитной Нинки-медички. Зимними вечерами она расширяла мои скудные познания в овладении искусством Камасутры, периодически переходя от теории к практике, и была крайне довольна моими успехами. Разница в двенадцать лет ни меня, ни тем более её не смущала.

Пришла весна, а вместе с ней и долгожданные повестки в армию. Сереге – на 1 мая, мне – на седьмое. Накануне мы договорились с Серегой и Люськой сходить на зорьку – порыбачить в последний раз.

Вечером я решил завернуть к Нинке напоследок, поставить точку, получить путевку в жизнь. Прощание затянулось до утра. Очнувшись от любовных страстей, я выскользнул из знойных Нинкиных объятий, наспех оделся и, как нашкодивший кот, потрусил к условленному месту, где мы договорились встретиться. У церкви, места нашей встречи, я различил две темные фигуры.

– Дождались, – облегченно вздохнул я. Меня встретил равнодушный огонек Серегиной папиросы и злобное шипение Люськи.

– Кобелина блудливый, – процедила она сквозь зубы. Я сделал попытку дружески хлопнуть её по плечу, свести всё в шутку. Щас…

– Убери свои лапы, ловелас проклятый! – отчетливо выталкивала она ядрышки уничтожающих слов. Я предполагал, что Ворона догадывается о моих невинных, с моей точки зрения, шалостях, но она вылила на меня, такой ушат информации… Такого я ещё не слышал.

– Откуда ты набралась таких похабных слов, ведьма? – бормотал я, отступая в угол и опасливо втягивая голову в плечи. Она металась, как разъяренная пантера, глаза светились гневным, зеленоватым блеском. Люська в довершение выставила вперед руки, готовая вцепиться в меня, и, злобно оскалив зубы, продолжала поносить меня словами, из которых я уяснил, что кобелина – это самое ласковое из всего сказанного. Нинке в этот момент я не завидовал!

– Заткнись! – резко оборвал я истерику своей не в меру разбушевавшейся подруги и влепил ей пощечину. Допустить покушения на свой суверенитет я не позволял никому, а тут Ворона. Она вмиг очнулась, подавленно затихла.

Наступило неловкое молчание. Наконец Люська бросила несколько отрывистых фраз Сереге, резко развернулась и исчезла за углом церкви. Порыбачили…

– Ну, ты вечером на проводы приходи, – напутствовал меня Серега на прощание.

– Ладно, – пообещал я и отправился спать.

Вечером были проводы. Ничем особо не примечательное событие, происходившее два раза в году по всей России. Отличился разве что я, нажравшись сверх нормы горячительных напитков. Расходились далеко за полночь. Мать, осторожно вытаскивая меня из-за стола, как бы невзначай попросила моих друзей помочь довести меня до дома. Люська, весь вечер не бросившая в мою сторону ни одного взгляда, нехотя кивнула. Я вышел на крыльцо, пошатываясь, ухватился одной рукой за перильца, другой отыскивая в кармане сигареты.

Сзади, в сенях, послышались шорох, возня и в полночной тишине раздался звонкий щелчок пощёчины. Растрепанная, гневная выскочила Люська, пронеслась мимо меня разъяренной фурией, за ней, держась рукой за щеку, вышел смущенный Серега, бросился было следом за ней, но остановился и, махнув рукой, помог матушке проводить меня. Утром он уехал.

Через неделю аналогичная церемония состоялась и у меня. К моему удивлению, первой пришла Ворона, деловито помогала готовить закуски, накрывала на стол, о чем-то долго и таинственно шепталась с матушкой на кухне.

«Хозяйка нашлась! Без неё будто бы некому», – с чувством досады и обиды за свою бесполезность думал я, но молчал. Наконец собрались все, почти вся деревня. Всё разворачивалось по неписанному, но давно заведенному сценарию. Робкие первые стаканы, пожелания хорошей службы и скорого возвращения домой. Во время застолья я почти постоянно ощущал на себе взгляд Люськиных тоскливых глаз, ждущих чего-то и куда-то зовущих. «У беды глаза зеленые…», – вспомнились слова популярной тогда песни. Люська частенько переглядывалась с матерью, отчего я чувствовал всё сильнее возрастающую неловкость.