— Это ты притворщица, — спокойно ответила Накшидиль. — Ты притворяешься, что заботишься о народе, но в действительности осталась алчной женщиной, мечтающей лишь о том, как самой захватить власть. Ты права — твое время пришло, но не для того, чтобы взойти на трон.

— Ты не посмеешь тронуть меня, — возразила Айша. — Янычары на моей стороне.

Тут вбежал другой евнух.

— Султан идет, — сказал он.

Я посмотрел в сторону двери и увидел целую вереницу евнухов, затем появился Махмуд. Глаза султана покраснели, одежда покрылась сажей. Он казался совсем выбившимся из сил.

— Ваше величество! — воскликнул я и поцеловал рукав его одежды. — Слава Аллаху, что с вами все в порядке.

— Со мной все хорошо, — ответил он прерывающимся голосом, — но у меня печальная новость. Алемдар мертв. Мне принесли его голову.

— Ха! — возликовала Айша. — Вы сообщили нам отличную новость.

— Твой сын Мустафа тоже мертв.

— Нет, такого не может быть! — закричала она. — Я буду мстить за его смерть до конца своей жизни.

— До этого тебе осталось не долго ждать, — сказала Накшидиль и поднялась. Она приблизилась к Айше и, прищурив глаза, указала пальцем на нее. — Ты плела заговоры против меня и моего сына с того дня, как я прибыла в гарем. Я не могу забыть, как жестоко обращался твой сын с Махмудом, не могу забыть твоих угроз, твоих попыток отравить меня, твою драку с Нересту и твой приказ, приведший к ее смерти. Нет, ты не имеешь права даже изображать из себя порядочного человека. Ты им не являешься. Ты дьявол, а не женщина. И тебя ждет конец, какого ты заслуживаешь.

В комнате воцарилась тишина. Валиде-султана терпела многие годы, делая вид, что не обращает внимания на злодеяния Айши, в надежде на то, что та исправится. Но теперь она поняла ее истинную сущность. Я обратился к морскому офицеру и отвел того к двери.

— Возьмите вот это, — сказал я и полез в кафтан. — Возьмите этот кинжал и отрубите Айше голову. Остальную часть тела зашейте в мешок и сбросьте в море. Сделайте это сегодня вечером, чтобы мы все могли видеть это.

В ту ночь, когда только начала выглядывать луна, мы с Накшидиль стояли у окна и смотрели, как евнухи тащат тяжелый мешок к небольшой лодке. Отплыв от берега, они подняли увесистую ношу и бросили его в море, затем повернулись и, как я и просил, посветили, давая нам сигнал. Я поднес ладонь к устам и послал воздушный поцелуй.

— Прощай, Айша, — сказал я, когда ее тело присоединилось к горе трупов, лежавших на дне Босфора.

Накшидиль взяла мою руку.

— Такой участи никому не пожелаешь, — проговорила она. — Но теперь вся империя вздохнет с облегчением.

На следующее утро я вышел из дворца, чтобы собственными глазами обозреть последствия вчерашнего мятежа. Повсюду лежали тела с оторванными конечностями, они начали гнить и были уже облеплены тучами мух. Я прошелся между ними по окровавленной земле и направился к Третьему двору. Там на железных воротах торчала почти лысая голова Айши, на ней оставили лишь несколько прядей, дабы я мог убедиться, что это она. Рядом красовалась голова Мустафы.

На закате, когда прозвучали выстрелы пушек, султан сообщил, что придет к нам, чтобы в спокойной обстановке отметить успех. Но пока мы готовились встретить Махмуда, Накшидиль доверительно сказала мне, что еще не все опасности остались позади.

— Я еще больше убедилась, что нам необходим наследник, — сказала она, кулаком взбивая подушку. — Только представь, что напали бы на самого Махмуда: его место занять некому. Тогда армия захватила бы власть, и Оттоманской империи пришел бы конец.

— Он доказал нам свою плодовитость, — ответил я. — Отправьте к нему других наложниц, и я не сомневаюсь, что появится наследник.

— Я надеюсь, что ты окажешься прав, — сказала Накшидиль и, положив подушку, огляделась и улыбнулась. В дверях стоял Махмуд, одетый в темно-синий кафтан, а его красивую голову венчала феска. Она бросилась целовать его руку. — Поздравляю, мой лев. Ты показал себя настоящим правителем.

Султан печально покачал головой, и когда он заговорил, то не мог скрыть волнения.

— Моя добрая мать, мы добились успеха, но какой ценой. Дворы полны трупов, клумбы орошены кровью, во всем дворце чувствуется запах смерти. — При этих словах он сел на бархатный диван.

— Ты прав, мой сын, — сказала Накшидиль, устраиваясь рядом с ним. — Произошло слишком много трагичных событий. Может быть, нам следует задуматься над словами поэта Руми: «Прошлое исчезло. Все, что было сказано, принадлежит ему. А сейчас настало время подумать о будущем».

— Пусть так и будет, — пробормотал я.

Султан положил ладонь на руку Накшидиль.

— Начнем думать о нем прямо сейчас, — ответил он.

Мы проплыли на золотом каике валиде-султана целую милю к северу от Топкапы и оказались близ Перы, дабы взглянуть на новый дворец в Бешикташе. Он стоял на европейском берегу Босфора и представлял собой блестящее сочетание западного замысла с восточными деталями. В нем было множество покрытых изразцами фонтанов, мраморных бань, открытых двориков и колоннад.

На строительство этого дворца ушло три года, пришлось решительно порвать с прошлым, и любое решение можно было осуществить лишь с дозволения султана. Одна сторона огромного квадратного здания выходила на море, другая на цветущие сады, состоявшие из английских парков, лабиринтов, усаженных цветами, и деревьев с фигурной стрижкой.

Пройдет всего несколько недель, и все окружение султана — белые евнухи, чернокожие евнухи, пажи, принцессы, главные наставницы, наложницы, жены султана вместе с валиде и самим султаном — переедет из Топкапы в Бешикташ. Но в этот первый день весны Накшидиль просила султана устроить отдых у нового дворца. Я собрал рабынь и евнухов, заказал еду и даже позаботился о том, чтобы нас там встретил новый походный оркестр. Им руководил Доницетти-паша[93], итальянский музыкант, который приехал в Стамбул с визитом и по просьбе султана согласился остаться. Когда наша лодка, выстеленная атласом, оказалась у пристани и валиде-султана сошла на берег, мы услышали торжественный туш в исполнении труб, тарелок и барабанов.

Валиде-султана теперь редко совершала подобные поездки. Она хворала уже несколько месяцев, и болезнь ее ослабила. Однако в последние дни она чувствовала себя намного лучше и предложила отправиться в путь вместе с внучкой, чтобы осмотреть дворец.

— Я приняла решение, — сказала Накшидиль.

Мы находились в зоопарке, где обитали ручные животные. Маленькая Пересту кормила зверьков орехами.

— Да? — произнес я, не зная, что последует дальше.

— Я все время думаю о своих рабынях. Я решила изменить их положение.

— Каким образом?

— Многие из них служат здесь уже долгие годы. Они хранили верность и усердно трудились, и настало время дать им свободу.

— Вы очень великодушны, ваше величество, но куда они пойдут? Ведь они больше похожи на роскошных животных в позолоченной клетке.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Об этих зебрах, жирафах и газелях так долго заботились — хорошо кормили, холили, учили, — и если их выпустить на свободу в джунгли, выжить там им будет нелегко.

— Но я не отправляю их в джунгли бороться за свое выживание. Они могут вернуться в свои семьи.

— Это невозможно. — Я закатил глаза, и одна из обезьян начала передразнивать меня. — Они никогда не смогут вернуться к своим семьям. Эти девушки долгое время беззаботно жили среди величайших богатств мира. Гарем стал для них родным домом. Вряд ли можно представить, что они после этого будут довольствоваться крестьянской жизнью.

— Думаю, ты прав. Но только представь, как они обрадуются, увидевшись со своими семьями.

— Я так не думаю. Большая часть семей начнет стыдиться дочерей.

— Стыдиться, — повторил один попугай.

— Они подумают, что девушки потерпели неудачу при дворе, раз их отослали назад, — сказал я, не обращая внимания на птицу.