Гизборо покраснел от раздражения, но его ответ утонул в какофонии звуков, извлеченных из приемника Синтией, не оставлявшей попыток настроиться на приемлемую программу. Пока она это делала, разговор был невозможен, а когда, отчаявшись, выключила приемник, в комнату уже вернулась миссис Хаддингтон с сообщением о приходе первого гостя. Она тоже раскраснелась, что наводило на мысль: ее беседа с Дэном Сэтоном-Кэрью получилась не вполне удачной. Губы были сжаты, ноздри, наоборот, раздувались. Прошло время, прежде чем хозяйка сумела снова натянуть на лицо светскую улыбку. Она повела гостей наверх, в гостиную, не слишком вежливо приказав Бьюле проследить, чтобы из будуара убрали чашки из-под кофе, и ушла встречать Сидни Баттеруика.

Пока у Баттеруика забирали шляпу и пальто, вели его вверх по лестнице, где появление гостя караулил Фримби, чтобы провозгласить его имя, пришли другие. Миссис Хаддингтон заняла позицию в двери, ведшей в переднюю половину гостиной. Ввиду L-образной формы комнаты это помещение было обращено к лестнице и располагалось под прямым углом к двери, открывавшейся в заднюю половину. В гостиной картежников ждали восемь карточных столов, еще три установили в библиотеке на первом этаже.

Сидни Баттеруик был симпатичным молодым человеком со светлыми кудрями, чувственным ртом и астматическим телосложением, рано перечеркнувшим намерение достичь высот в спорте, а позже сделавшим его непригодным для воинской службы. Мало кто знал, как глубоко в нем засела червоточина разочарования. Большинство знакомых считали Сидни счастливчиком – сыном богача, которого ждет процветающий бизнес. Но он, понявший, что чемпионом ему не стать и кубков не завоевывать, не смог смириться с игрой в регби и в сквош ради простого удовольствия и покинул спорт. Еще в школе прибился к сомнительной компании, затем связался с еще более опасными, при его неуравновешенности, юнцами. К совершеннолетию Сидни забыл о прежних здоровых устремлениях и вдохновился сюрреализмом, балетом, автогонками и прочими экзотическим увеселениями, не доступными для его сверстников с ограниченными средствами. Он был нервным, вспыльчивым, легко поддавался влияниям, был избалован родителями и обстоятельствами, а главное, болезненно стеснялся. На лесть реагировал, как робкая девушка, зато без труда придумывал пренебрежение к себе и мгновенно переходил от крайней приязни к оскорбленной ненависти. В детстве Баттеруик наслаждался тем, что являлся для своей матери пупом земли, и так и не перерос желание быть всегда обласканным, вызывать лишь восхищение. Поэтому он сторонился девушек, с которыми ему пришлось бы заводить отношения, противные его характеру, и лучше всего чувствовал себя в обществе пожилых женщин, относившихся к нему по-матерински, или таких мужчин, как Дэн Сэтон-Кэрью.

В том, как с ним обращалась миссис Хаддингтон, не было ни капли материнского чувства. У нее для него нашлись разве что холодная улыбка и рукопожатие, ее взгляд, не удостоив его вниманием, сразу переместился на дородную фигуру отъявленного спортсмена и известного бонвивана сэра Родерика Уикерстоуна, тяжело поднимавшегося по лестнице следом за ним. Сидни ошибочно принял безразличие хозяйки дома за неприязнь, обиделся и почувствовал себя неуютно. Сам он ни в грош не ставил миссис Хаддингтон и не стремился быть приглашенным в ее дом, но это ничего не значило: если его не одобряли, Сидни не мог испытывать удовлетворения. Он немного помялся рядом с ней, теребя свой галстук и воображая, будто быстрые голубые глаза сэра Родерика смотрят на него враждебно, а потом удалился и примкнул к Тимоти и Гизборо, стоявшим у камина.

Гизборо, никогда не скрывавший своих чувств, отреагировал на его приветствие неохотным кивком; зато более вежливый и уравновешенный Тимоти, сообразив, что Сидни хочет закурить, протянул ему свой портсигар. Сидни моментально успокоился. Правда, протягивая руку за сигаретой, увидел, как в дальнем углу комнаты беседуют Дэн Сэтон-Кэрью и Синтия.

Последняя, не отказавшаяся от намерения пошептаться с Сэтоном-Кэрью, чем-то делилась с ним, припав губами к самому его уху. От избытка чувств она даже взяла его за лацкан пиджака. Настроение Дэна можно было описать как отеческое и сочувственное. Он успокоительно гладил Синтию по золотистой головке и произносил слова, призванные урезонить не в меру разволновавшееся дитя. Сидни издал недовольное восклицание и заторопился к ним.

– Дэн! – громко позвал он.

– Точь-в-точь педик! – высказался лорд Гизборо, оставшись вдвоем с Хартом.

– Дэн! – повторил Сидни. – Не знал, что вы окажетесь здесь. Я весь день пытался дозвониться до вас. – Ревниво покосившись на Синтию, он сказал ей: «Как поживаете?» – и продолжил: – Пять раз вам звонил, но ваш слуга повторял, что вас нет дома.

Сэтон-Кэрью давно устал от требовательности своего молодого друга, к тому же терпеть не мог, когда ему мешали беседовать.

– Это я научил его так отвечать, – отрезал он. – В чем, собственно, дело, черт возьми?

Сидни вспыхнул и пробормотал:

– Мы уже несколько дней не виделись! Я боялся, что вы заболели…

– Как видите, нет. Ради бога, перестаньте вмешиваться в разговоры, в которых вам, как вы сами видите, нет места!

Кровь отхлынула от лица Сидни, из пунцового оно сделалось белым как снег.

– Да, вижу, – ответил он дрожащим голосом. – Вот, значит, как? Когда рядом Синтия, я вам ни к чему!

– Замолчите! – не выдержал Сэтон-Кэрью. – Довольно с меня ваших сцен! Ведите себя благоразумно или проваливайте! Я сыт по горло тем, как вы себя выпячиваете!

– Хотите сказать, я вам надоел?

– Представьте, именно так!

Синтия нервно хихикнула и покосилась на переднюю гостиную.

– Я вас умоляю, – прошептала она. – У мамы будет припадок!

Казалось, будто Сидни способен, забывшись, ударить Сэтона-Кэрью. Он стоял весь белый, сверкая глазами и сжимая кулаки. Грудь у него вздымалась, как от сдерживаемых рыданий. Он уже начал что-то говорить дрожащим, еле слышным голосом, но его перебили.

– Синтия, сокровище! Чудесно выглядите! О, Дэн! Очаровательно!

Леди Нест Паултон, худенькая, с изможденным лицом в форме сердечка и с огромными глазищами, приблизилась к застывшей троице, как колыхающееся облачко, и Сидни, опомнившись, отвернулся, чтобы не опозориться еще и перед ней.

– Чудесное платье! Ужасный молодой человек… – пробормотала она. – Вы ведь знакомы с Годфри? Разумеется, знакомы. – Немного поколебавшись, леди Паултон добавила: – Мистер Сэтон-Кэрью, Годфри. Вы встречались раньше.

Ее муж, приземистый джентльмен с бесстрастной квадратной физиономией, чуть заметно поклонился и отвернулся, чтобы пообщаться с Синтией. На лице леди Нест осталась жалкая улыбка. Сначала она нервничала, переводя взгляд с него на Сэтона-Кэрью и обратно, потом беспричинно хохотнула и упорхнула, чтобы излишне восторженно поприветствовать рыжеволосую особу в атласном платье.

Сидни Баттеруик, шарахнувшийся в сторону, как мустанг, получивший плетью, испугал сразу нескольких человек на своем пути видом, который потом описывали как обезумевший. Он вроде метил в дверь, но, к счастью для успеха предстоящего бриджа, случайно увидел знакомого балетомана, радостно его окликнувшего:

– Сидни! Я видел вас вчера вечером. Как ваше мнение? Станет она примой? Вы сосчитали ее фуэте? Хотя, по мне, ей лучше всего удался падекатр.

Эти слова остановили Сидни на бегу. Он отреагировал на них автоматически, а далее последовала вдохновенная дискуссия о балеринах и балерунах, и он пришел в себя. Вытаращенные глаза и дрожащие пальцы свидетельствовали о потрясении, но, после того как пребывающий в экстазе знакомый удалился в обществе пожилого дипломата, помнившего звезд Мариинского театра, он, по крайней мере, осознал, что просто так удрать было бы неприлично, поэтому смиренно направился к сэру Родерику Уикерстоуну с намерением узнать, кто будет его партнером по игре.

Сэр Родерик и доктор Теодор Уэструтер, согласившиеся на роли счетчика очков и распорядителя игры, пребывали в состоянии нервной прострации. Им стоило огромного труда убедить толпу болтающих гостей отложить обмен мнениями и занять места за столами. Когда двенадцать человек удалось наконец вырвать из толпы и направить вниз, в библиотеку, а оставшихся в гостиной развести по столам, прошло еще некоторое время, прежде чем началась игра. Завзятые игроки, кому не терпелось проверить свои карты, тщетно напоминали остальным, что причина собрания – бридж, а не болтовня. Гул голосов делал игру невозможной, потому что препятствия не исчерпывались анекдотами. Хуже их рассказчиков были те, кто, искренне желая играть, умолял напомнить им правила, а также несколько взволнованных персонажей, никогда раньше не игравших в бридж-дуплет и нуждавшихся в полном объяснении. Две перепуганные дамы грозным шепотом предупреждали своих партнеров, что играть в туре без козырей не смогут. Определилась и небольшая группа фанатиков, заполнявших время до начала игры воспоминаниями о проявленной ими прежде карточной сноровке и выигрышах.