Он показал своей работой, какой силой обладает рабочий класс.

А через двенадцать лет, в 1917 году, Советы возродились снова для того, чтобы окончательно взять власть в свои руки.

Каждый вечер я подходил к двери и подслушивал.

В комнате за дверью жил мой брат. По вечерам у него всегда собирались разные люди и громко разговаривали.

Как-то раз я услышал:

— Ну, ребята, готовьтесь. Во вторник на той неделе праздник.

Я не дослушал.

Я побежал в другую комнату и снял со стены отрывной календарь. Если правда, что праздник, значит красное число.

Я перелистал календарь. Число было черное, 18-е апреля.

«Обманули», — подумал я.

И чуть не заплакал.

Я очень любил праздники.

Мне было одиннадцать лет и я работал на заводе. Моя должность была — «мальчик». Это значит, я был в мастерской на побегушках.

После работы у меня всегда болели ноги. Вот почему я любил праздники.

Бывало с осени заглядываешь в календарь и считаешь, сколько красных листков на рождестве.

Рождество, пасха, троица — церковные праздники. А бывали еще и царские дни. То царь был именинник, то жена его, то родственники.

Назывались эти праздники мудрено — «тезоименитство».

Наш дворник лез на ворота и выставлял там флаг. Царский флаг. Трехцветный. Наверху белая полоса, в середине синяя, а внизу красная.

«Хоть бы побольше было у царя дочек, — думал я, — лишь бы не приходилось из цеха в цех мотаться».

На другой день я пошел на завод. Там я опять услышал насчет праздника.

Двое рабочих стояли у станка и один из них сказал:

— Праздник через четыре дня будет. Надо знамена приготовить.

Тут я не вытерпел. Подошел к главному мастеру Глебу Ивановичу и спросил:

— Глеб Иванович, — а правда, что во вторнику нас праздник?

Глеб Иванович ухватил меня за вихор и прошипел:

— Праздновать захотелось? Постой, ты у меня в этот праздник полы будешь в конторе мыть. Щенок!

А дома брат отозвал меня в угол и сказал:

— Вот что, Сёма. Ты мне помочь должен. Скоро будет праздник, и нам надо красной материи да лент побольше. Ты, может, у матери или у сестёр найдёшь.

Только, смотри, молчи, никому не проговорись!

«Что за праздник такой, — подумал я, — что в календаре его нет, и Глеб Иванович сердится, и проговариваться про этот праздник никому нельзя?

И красные ленты зачем-то нужны».

У матери я незаметно взял два куска кумачу, а у сестры, пока она спала, выплел из косы красную ленту.

Всё это я принёс брату.

— Молодец, — похвалил меня брат.

И положил всё под подушку — и кумач, и ленту.

Ну вот и вторник.

Рано утром, в шесть часов, загудели гудки на заводе. Значит, надо идти на работу. Значит, нет праздника. В праздник гудки не гудят.

Подхожу к своей мастерской — тихо. Открываю дверь — никого нету.

А на стене приклеена папиросная бумага. На ней бледными синими буквами напечатано:

Довольно!

Бросайте работу, товарищи! Остановите скорее станки.

Давайте сигнальный гудок.

Шире раскройте ворота мастерской. На улицу, товарищи!

Сегодня наш светлый праздник.

А дальше было написано вот что:

Сегодня особенный праздник. Его нет ни в одном календаре.

В этот день попы не звонят в колокола и не служат молебнов.

Они не собирают ни яиц, ни куличей, ни блинов, ни кур, ни денег.

Кем же и для кого заведён этот странный праздник?

Он заведён рабочими и для рабочих.

Я продолжал читать:

В 1899 году в городе Париже был съезд рабочих всего мира. Приехали и немцы, и русские, и англичане, и шведы, и итальянцы, и поляки. Во всём свете рабочим живётся не сладко. Они работают по 12, по 14, а то и по 16 часов в сутки. И вот съезд постановил: пусть в день 1-го мая рабочие всех стран побросают работу, выйдут на улицу и скажут:

— Мы требуем восьмичасового рабочего дня!

И пусть день Первого мая навсегда станет праздником для рабочих всего мира.

Не успел я прочесть это объявление, как в мастерскую вбежал Глеб Иванович.

Он увидал, что в мастерской никого нету, затопал ногами и закричал:

— Расчёт, расчёт! Всем расчёт! Дармоеды! В будний день воскресенье устроили.

Он подбежал ко мне, дал мне подзатыльника, сорвал со стены бумагу и заорал:

— Ты что это читаешь? В острог захотел?

В первый раз я услышал, что за бумажку в тюрьму сажают.

У ворот собрались рабочие. Между ними — мой брат. В руках у него четыре царских флага.

— А где же красное знамя? — спросил у него рабочий из нашего цеха.

— Вот вам красные знамёна, — ответил брат, — несите в лес.

— Да ведь это же царские.

— Ничего, — ответил брат. — Были царские, а станут пролетарские, несите.

Мы взяли под мышки царские знамёна и пошли по улице.

Навстречу нам попадались полицейские.

Никто из них не обратил на нас внимания.

Мы спокойно вышли за город. А когда подходили к лесу, брат взял у нас флаги, оторвал верхние полосы — белые, а потом отодрал средние — синие.

Остались только нижние полосы — красные.

— Ну, вот вам и красные знамёна, — сказал он.

Вдруг в лесу запели. Никогда я ещё такой песни не слышал:

Много народу поёт, а никого не видно. Мы прошли ещё шагов сто, и вдруг я увидел большой овраг, а в нём людей что муравьёв.

А на пригорке в двух шагах от нас стоит человек с чёрной бородой, в пенсне и кричит не своим голосом:

— Товарищи! Сегодня мы празднуем великий день Первого мая.

— Какое же первое мая? — спрашиваю я брата. — Нынче восемнадцатое апреля.

Брат смеётся.

— Это у нас в России ещё апрель месяц. А во всём мире сегодня первое мая.

У нас календарь неправильный.

А человек на пригорке закричал опять:

— Товарищи! Во всём мире сегодня рабочие бросают работу и стройными рядами, со знамёнами и с музыкой, ходят по улицам, чтобы все видели силу рабочих. Мы ещё не можем делать даже этого. Если бы мы вышли со знамёнами, нас перестреляли бы солдаты и перехватала бы полиция. Мы ещё должны прятаться вот здесь, в овраге, и уходить за город. Но придёт день, когда рабочие победят, и тогда им уже не нужно будет скрываться в лесу от глаз полиции и жандармов.

Я спросил у брата:

— Кто это говорит?

— Оратор, — ответил брат, — партийный товарищ. Большевик. Из комитета.

Я ничего не разобрал. Какой там комитет да что за большевик такой?

А только понял, что человек это особенный.

Я всё на него глядел и удивлялся, что голос у него такой громкий: каждое слово слышно.