– С жильцами надо будет провести работу. По легенде у нас здесь авария с пьяным таксистом. Когда закончим здесь, займитесь безотлагательно.

– Понял, – сдавленным голосом ответил полковник, глаза которого не могли оторваться от тел, лежащих во дворе и не подающих признаков жизни.

Во двор было три входа. Два между домами и один через арку. Через них подготовленные оперативники атаковали цель. Все погибшие были убиты именно в момент атаки. По расположению тел можно было уверено заключить, что никто не подался назад, не отошёл в сторону, не пытался добраться до подъезда.

В самом центре двора рядом с песочницей лежал мальчишка. Он лежал на спине, одна рука его была вытянута вдоль тела, другая откинута в сторону, немного вверх, как если бы он пытался подложить ее под голову, но не успел, заснул раньше. Одет он был в серые хлопчатобумажные брюки и чуть более светлую клетчатую рубашку. Лицо его было безмятежно, глаза закрыты. Рядом лежали два пистолета. Присмотревшись можно было разобрать, что дыхание ребенка спокойное.

Завлаб приближался к мальчишке очень осторожно. Теперь он даже не пытался изобразить спокойствие. Он двигался на полусогнутых ногах, и как слепой выставив вперед одну руку. Так приближается дрессировщик к дикому зверю. Не дойдя трех метров до маленького худого тела, он повернул голову в сторону полковника и отдал команду:

– Проверить пульс. И на ранения.

Полковник подошел к мальчишке, присел на корточки. В руке его был пистолет. Он всё же достал оружие, но сейчас завлаб на это не обратил внимания. Он смотрел в лицо мальчишки. Гладкое, лобастое, с ворохом разметавшихся светлых волос.

Быстрым движением полковник проверил пульс, осмотрел мальчика, решил провести ладонью между телом и землей, таким образом выяснить, нет ли там крови. Чтобы сохранить в этом положении равновесие, вторую руку полковнику пришлось отвести далеко назад. Когда он, кряхтя, дотянулся до ног и стал их ощупывать, глаза мальчика широко открылись. Зрачки, смотревшие в небо, медленно сдвинулись в сторону покачивающегося у самого лица пистолета.

В этот раз излюбленный прием мальчишки бить всем своим весом и обеими руками по руке с оружием дал отличный результат. Полковник не был молодым подготовленным оперативником, пистолет лежал в его пальцах не так крепко. Через мгновение оружие упало в песок, полковник отшатнулся от неожиданности, охнул и сел на землю. Наблюдавший за этим завлаб окаменел. Не больше секунды потребовалось мальчишке, чтобы вскочить, схватить оружие, передернуть затвор, навести ствол в лицо полковнику и нажать спусковой крючок. Еще доля секунды и вот уже черный глаз пистолета смотрит в лицо завлабу.

Завлаб хотел что-то сказать, рука, выставленная вперед, задрожала, колени полусогнутых ног принялись ходить ходуном. Однако никаких определённых и ясных звуков онемевшее горло не рождало. Скривив от напряжения лицо, напрягая силы, давя всем воздухом легких, завлаб выдавил одно только слово:

– Прости…

Это слово получилось тихим и сиплым. Это было даже и не слово, это был последний вой ужаса. Страха перед очевидным и неизбежным концом. Выдавливая из себя это слово, завлаб с таким же титаническим усилием заставил себя перевести взгляд с пистолета на лицо мальчишки. Но там он увидел ту же холодную и бездушную сталь решимости. Там не было того за что его последнее слово могло бы зацепиться. И поэтому это самое последнее слово к концу померкло и растянулось, переходя в обычный испуганный затравленный крик. И точкой ему был оглушительно громкий хлопок наградного пистолета полковника.

Очень интересная штука, человеческая память. Кто-то, когда-то сказал, что хорошо человек помнит то, к чему часто возвращается в своих мыслях. Самые важные события, мы помним не потому, что они важные, а потому, что часто к ним возвращаемся. Оцениваем, размышляем и даем им оценку, анализ. Мы сами их шлифуем и подкрашиваем. Незаметно для себя вносим изменения.

Парадокс в том, что в результате, то, что мы помним лучше всего, являет собой наиболее далекий от действительности вариант. Павел подумал об этой странной особенности человеческой памяти…

В жизни Павла, как и любого другого человека, были события, о которых он думал, которые вспоминал. Те самые события, к которым он возвращался в своей памяти. Это не было ностальгией или склонностью романтизировать куски своей жизни. К романтике он вообще не был склонен. Он это делал скорее по привычке. Он думал и оценивал произошедшее, это помогало яснее понять будущее.

Не исключено, что он кривил душой, воспринимая себя лишь как холодного аналитика. Ведь при воспоминании некоторых вещей, в его душе появлялось волнение. Не всегда сильное, но всегда появлялось.

Первое яркое воспоминание, было еще из детства. Если не считать воспоминаний рваных, касающихся самых ранних лет, то наиболее ярким, стало в его жизни то, как он первый раз подрался. Подрался по-настоящему, до крови, до боли в кулаках. И до того самого, важного, запомнившегося сильнее всего, ликования от своей победы.

Это произошло в школе. Небольшая трехэтажка, не в самом благополучном районе города. Так случилось, что Павел, тогда еще просто Пашка, рос мальчиком хоть и общительным, но в общении разборчивым. Он не старался стать своим среди самых известных мальчишек, только потому, что они известные. Пашке хотелось быть среди самых смелых и оторванных, но он понимал, что просто так, туда не попасть. Или, вернее, так можно попасть лишь в самые ничтожные подпевалы. Просто балагур – клоун. Грош цена такому хулигану, такие даже девочкам не нравятся. Девочки любят тех, кого все слушают, а не тех, кто слушает.

Самой дерзкой хулиганской компанией в школьном дворе считалась компания Макса «Болото». Прозвище появилось от фамилии Болотин. Высокий, крепкий парнишка, на год старше Пашки. «Болото» Пашке нравился. Всегда спокойный, умел говорить, на пустом месте ни к кому никогда не задирался, но драться умел. Его дружком был, спортсмен, дзюдоист Вадик. Вадика уважали все. Буквально вся школа. Даже учителя. Вадик Газарян был высок, плечист, с крепкими мышцами, ходили легенды, как он запросто подбрасывал себя на уроке физкультуры тридцать раз на турнике, а потом спрашивал физрука, надо ли еще. Еще, конечно, было не надо, так как для пятерки хватало десяти раз. Но Вадик висел на полусогнутых руках и спрашивал, а физрук в ответ разводил руками, а мальчишки, открыв рты, сбивались со счета, а девочки, делали вид, что у них есть о чем поговорить, но все, кто прямо, кто искоса, смотрели на этого улыбающегося атлета и не могли отвести глаз.

Вадик и Макс были разными, но они дружили. Вадик никогда не торчал у школы, не ходил пить кагор на железку, но с Максом они иногда стояли вместе, болтали, даже смеялись. Это было Пашке непонятно. Макс дрался часто, и все знали его напористый и решительный характер, Вадик же подрался в школе только один раз. Подрался тихо, почти незаметно, вежливо попросил прогуляться с ним в туалет самого страшного и сильного в школе верзилу Зубарева, по прозвищу «Зуб». «Зуб» учился в классе вместе с Вадиком, и однажды, прямо на уроке в какой-то рядовой перепалке послал Вадика на три буквы. Вадик не разозлился, не стал произносить обидных слов в ответ, он просто предложил пойти поговорить. Зубарев был уникальным мальчишкой. На голову выше всех в классе, и на пол головы выше Вадика. Огромный, с широкой костью, с ладонями размером с учебник, даже лицо крупное и шишкастое, шишка нос, шишка подбородок, скулы торчащие шишками, маленькие глазки. Зубарев был страшен. Никто и никогда не смел с ним ссориться. Надо отдать должное он и не искал ссор. «Зуб» был одиночкой. Как и все, отстающие в развитии. Зубарев отставал в развитии заметно. Он был глуп феноменально. Наверное, он и ненавидеть никого не был способен именно из-за своей глупости. Зубарев жил в своем слабоумном мире. И в этом мире ему виделось, что он самый сильный и все его боятся. В целом это так и было. До того момента, пока он не оскорбил Вадика. На призыв пойти поговорить, Зубарев легко согласился и, полностью закрывая своими могучими плечами спортивную, изящную фигуру Вадика, побрел следом. Вернулся в класс Зубарев весь в слезах. Драку удалось подсмотреть паре первоклашек, от которых все и узнали, что Зубарев летал по туалету, от стены к стене, вытирая кафель своей школьной формой. Интересно было поведение Вадика. Он ни разу не заговорил ни с кем, об этой драке. Расспрашивать его никто не решался, а сам он не говорил. К Зубареву с расспросами не лезли тем более.