Анджела с неохотой признавала, что её восхищает целеустремленность Бартрама в его лечении. Биомедицинский институт, основанный им, был посвящен одной цели: разработке технологии омоложения человека. Как и прочие ветви науки, генетика испытала серьезное замедление развития, когда межпространственные соединения открыли для заселения новые миры. В новую эпоху деньги делали то, что делали всегда, и шли туда, где отдача быстрей. Когда порталы открылись, появилась возможность инвестировать в целую планетарную экономику, используя знакомые корпоративные схемы роста и выпуска правительственных облигаций на рынках, которые не страдали от земного жёсткого регулирования и суровых налогов. Быстрые и большие прибыли теперь приносили не компании – разработчики передовых технологий, но старые добрые поставщики энергоносителей, фермерские хозяйства и торговые сети, а также, разумеется, водорослевые поля. Деньги их любили. Они были знакомыми – с малым риском и маржой прибыли куда большей, чем в случае блистательных и недолговечных технологических прорывов. Все корпорации, чья деятельность основывалась на стимулировании интереса к продуктам науки, пострадали за те десятилетия, что последовали за публикацией теории Ван Хи Чана; деньги не хотели вероятностей, если могли получить определенность.

Потому-то три Норта в конечном итоге и разошлись: у них были деньги и стимул, чтобы перебороть застой, но каждый преследовал собственный идеал будущего. Для Августина это была прямая корпоративная дорога, продолжение взращивания биойлевого гиганта, который имел налоговое и политическое влияние, способное творить судьбу. Его величайшим достижением стал картель, который разрушил рынок фьючерсов и подарил межзвёздной экономике стабильность, так ей необходимую. Константин выбрал изоляцию с опорой на самодостаточные высокотехнологичные способы репликации, надеясь достичь синергической связи между человеком и машиной, продвинуться к сингулярности. Никто не знал, какого прогресса он достиг, но пока что на орбите Юпитера не появились новые кибернетические божества. А вот Бартрам жаждал того же, о чем мечтали люди давным-давно: вечной жизни.

Похоже, Бартрам первым из троих должен был прийти к успеху. Прежде всего, институт уже подарил ему дочь – первое и единственное настоящее дитя, рожденное у одного из троих братьев. Она символизировала семью и будущее, в котором им было отказано, и потому затмевала всех двоек. И теперь болезненно малыми шажками его тело возвращалось к идеалу молодости. Даже лучше, потому что на этот раз в его реконструированные гены встроили последовательность один-в-десять.

Процесс был феноменально дорогим. Некоторые органы выращивались заново: сердце, лёгкие, почки, печень, селезенка, мочевой пузырь, мышцы – длинный полезный список того, во что модифицированные стволовые клетки могли преобразить себя, нарастая на тканевых каркасах особой формы, производя жизнеспособные части, готовые для трансплантации. Но все равно оставалось и прочее тело: неоценимо важная кожа, кости, кровеносные сосуды и нервы, которые следовало омолодить in situ[53] при помощи генной заместительной терапии. Был ещё и мозг, ради которого институт Бартрама развил технологию нейрогенеза[54] до потрясающих новых высот. Ошеломляющей была не только стоимость; процедуры занимали много времени. Очень много. По особняку ходили слухи, что текущую стадию Бартрам начал двадцать лет назад.

Анджела не знала и, в общем-то, не хотела знать, сколько времени и денег он потратил. Результаты говорили сами за себя. Сегодняшний Бартрам в сто девять лет выглядел проворным пятидесятилетним, которого внезапно поразил артрит. Он негодовал по поводу болезненной негибкости суставов, но был решителен в намерении её преодолеть.

– Выходит, мы можем провести в городе ещё какое-то время, – сказала Анджела.

Оливия-Джей лукаво взглянула на нее.

– Ты с кем-то встречаешься? – выпалила она.

– Не говори глупости. Я от такого ничего бы не получила, эксклюзивность – одно из положений контракта. Только оно и имеет значение.

– Так ты в самом деле встречаешься? – Оливия-Джей чуть не подпрыгивала от возбуждения.

– Нет! Я просто хочу посвятить немного времени себе. Это ведь разумно, верно? Ну хватит уже.

Сначала они отправились в «Бирк-Анвин», к неодобрению Оливии-Джей. Магазин пытался выдать себя за качественный универмаг, но его расположение говорило само за себя: отремонтированная одноэтажная пищевая фабрика, у которой внутри повсюду торчали странные колонны, и их невозможно было замаскировать причудливыми рекламными щитами. Место тоже так себе – посередине Марбёф-авеню, в нескольких кварталах от границы, за которой начинался истинный блеск и лоск Абеллии. Несмотря на все свои амбиции, «Бирк-Анвин» был обречен торговать прошлогодними моделями по разумным ценам для клиентов со средними доходами. Поэтому Оливия-Джей демонстративно вздыхала, пока Анджела тащила её от прилавка к прилавку. В конце концов она нашла то, что искала.

– Да ты шутишь, – сказала Оливия-Джей, когда Анджела попросила ассистента открыть витрину с драгоценностями.

– Нет.

Анджела взяла золотые запонки в форме бананов, покрутила на свету. Такую намеренно безвкусную вещицу мог надеть менеджер низкого ранга, чтобы продемонстрировать независимость от корпоративной машины, – может, их ему купила невеста.

– Возьму, – сказала она продавцу.

– Анджела! – запротестовала Оливия-Джей.

– Я знаю, что делаю, спасибо.

– Ты точно не знаешь. Потому что, если бы знала… Да ладно тебе, давай пойдем в «Тиффани», или «Джерардс», или куда-то ещё. Если бы ты его действительно любила, ты бы пошла.

– Я не люблю, так что обнули счетчик.

Она велела элке заплатить «Бирк-Анвин», используя её собственные деньги, а не общий счет особняка.

– Подарочную упаковку, пожалуйста, – попросила она ассистента.

Ещё три минуты понадобились на то, чтобы обвязать коробочку пурпурной лентой. Она была длинней, чем следовало, ассистент все время поглядывал на нее и Оливию-Джей, пока заворачивал и завязывал.

– Встретимся позже возле «Ягуара», – сказала она обидчивой Оливии, когда они вышли из магазина.

– Типа того.

Анджела позволила девушке забрать первое такси. Она бы не удивилась, реши Оливия-Джей проследить за ней. Когда такси завернуло за угол Марбёф-авеню, элка Анджелы вызвала другое.

– Монтуриоль-бич, – сказала она автопилоту.

Они отъехали от бордюра, испуская микроволновые и лазерные импульсы, которые расшифровывали направляющие кабели дороги и другие автопилоты; транспорт по всей длине улицы изменил скорость и расположение, позволяя её такси встроиться в поток. Анджела заглянула в свою сумку. Вытащила подарочную коробочку, положила на колени и аккуратно распаковала, достала безвкусные запонки. Потом открыла пляжную сумку и нашла черную картонную коробочку размером с ладонь, которую туда бросили, пока Анджела сидела в кафе.

Внутри лежала пара запонок, точно таких же, как те, которые она только что купила, и пара тонких, как паутина, перчаток-грабберов. Она аккуратно вытащила перчатки, помня, что брать их следует за голубую метку на краешке. Они были такими тонкими, что казалось, она держит в руках туман. Когда Анджела их подняла, они заколыхались в потоках воздуха из кондиционера с неторопливостью водорослей. Когда они двигались, их рефракционный блеск рисовал в воздухе призрачные очертания – чуть ли не единственный признак того, что они существовали.

Испугавшись, что они порвутся, она осторожно сунула руку в первую. Переживать не стоило; их молекулярную структуру разработали аккуратно. Когда перчатка была надета, Анджела оторвала голубую метку, запустив процесс адгезии. Перчатка-граббер вплавилась в её кожу. Даже держа руку в десяти сантиметрах от глаз, она никак не могла разглядеть, что перчатка на ней есть. Она потерла щеку. Ощущения как от кожи. Убедившись, что никто не определит наличие перчатки-граббера, не прибегнув к спектроскопическому анализу, Анджела надела вторую. Потом открыла подарочную коробочку от «Бирк-Анвин» и поменяла запонки.