Но Бартрам, похоже, верил. По крайней мере, он не призывал её к ответу. Впрочем, Бартрам и не стал бы утруждаться. Это означало бы вникать в дела своих подружек, демонстрировать интерес. Марк-Энтони угодил прямо в точку, когда сказал, что настоящей близости нет. В этом особняке, убежище миллиардера, Бартрам создал себе особую фантазию, где девушки служили элементами декора в гостиной, столовой, у бассейна или в спальне. Они должны были дополнять убранство и шедевры искусства – а ещё трахаться, когда приказывали.

Темами, на которые Бартрам с ними все же беседовал, были политика, музыка, медицинская наука, рыночная экономика и спорт – в особенности футбольная Премьер-лига Англии. Потому-то девушек и набирали из университетов, чтобы они могли поддерживать разговор и даже высказывать собственное мнение. Кара, что удивительно, оказалась первокурсницей, изучающей генетику и нацелившейся на стипендию одной из медицинских школ Лиги плюща, что и значилось в её контракте в качестве итогового бонуса; леди Эванджелин, пламенная студентка-политик и символическая левачка, собиралась однажды стать комиссаром ГЕ, если ей не удастся сначала вызвать крах всей коррумпированной системы; Кой, нанопроницательный финансовый аналитик, чьи сетевые линзы в очках полнились цифрами от рассвета до заката, была обречена возглавить либо министерство финансов, либо межзвёздный банк. Так уж вышло, что Оливия-Джей оказалась музыкальным дарованием, способным играть на большом антикварном рояле «Стейнвей» на седьмом этаже с виртуозностью, которая весьма поразила Анджелу, когда она услышала игру в первый раз; на гитаре она играла столь же умело, но её истинный талант заключался в голосе, мягком и сильном, как двадцатилетний солодовый виски. Анджеле досталась роль девчонки-сорванца, помешанной на спорте: она знала всех игроков Премьер-лиги – их клубы, позицию и форму за последние несколько сезонов – и могла часами спорить о том, какую тактику должны или не должны использовать тренеры. Потребовались месяцы на то, чтобы пересмотреть классические игры, запомнить результаты, игроков, тренеров, слухи о Премьер-лиге, но теперь она могла говорить о великой игре с лучшими из лучших. Пришлось побыть шлюхой и попросту унизиться, но это того стоило. Похоже, место футбольной подружки давно пустовало. Когда Марк-Энтони её представил, Бартрам первым делом сказал: «Объясни-ка мне правило офсайда».

«Ягуар» заехал на парковку позади Веласко-бич. День только начался, и южный ветер в сочетании со сближением спутников-пастухов поднял заметные волны в океане. Анджела и Оливия-Джей стояли на новой набережной вдоль полосы песка и смотрели на серферов, оседлавших гребни.

– Ты так можешь? – спросила Оливия-Джей, с тоской рассматривая стройные фигуры в пляжных костюмах, красовавшиеся друг перед другом.

– Давно не пробовала, – призналась Анджела. – Навыки подрастеряла.

– Научишь меня? Можем попросить, чтобы в особняк доставили доски.

Анджела так и знала, что она это предложит.

– Думаю, можно.

– Ой, спасибо!

Оливия-Джей обняла её и поцеловала. Анджела поцеловала её в ответ, улыбаясь простой радости девушки.

– Не знаю, что бы я делала без тебя.

– Ты бы справилась. – Анджела обняла её за плечи одной рукой. – А теперь давай-ка воспользуемся нашим отдыхом.

Они блуждали по узким улицам старого города. Здания ближе к морю были в основном старыми складами и инженерными мастерскими, сплошь металлическая арматура и дешёвые панели; проницательные застройщики переделали их в недорогие квартиры и маленькие магазинчики. Богачи ими не пользовались; у них были свои улицы, красивее, с эксклюзивными торговыми центрами, пассажами и спа-салонами. Эта часть города принадлежала простым работникам-контрактникам.

Анджела повела подругу в кафе Маслена на Лесьер-стрит, который любил восточноевропейский синти-поп[52] тридцатилетней давности. Она заказала мятный чай, а Оливия-Джей – эспрессо с толикой сиропа. Обе девушки посмотрели на ряд удивительных пирожных и кексов, которые Маслен сам выпекал в кухне за кафе, но идея попробовать хоть одно сама по себе являлась бунтом. Вся их еда аккуратно взвешивалась и готовилась в особняке, а девушек обязали ежедневно заниматься на тренажерах или с помощью ленты-монитора записывать пробежку по парку или дистанцию, которую проплыли. Хоть Марк-Энтони был сплетником, токсовым торчком, вралём и бесстыдным торговцем излишествами, к своей работе он относился очень серьезно. В контрактах подружек был прописан предел веса вместе с уровнем физической формы и общим внешним видом. Даже оттенки загара точно указаны – Оливия-Джей должна была загорать голой девяносто минут каждый день, и отдельная оговорка предписывала ей переворачиваться каждые десять минут, чтобы цвет кожи оставался темным; а вот Кара с её кельтским типом внешности не могла рисковать выйти наружу без солнцезащитного крема с самым высоким фактором. Леди Эванджелин не разрешалось подстригать вороные кудри, доходившие до талии. Сама Анджела обязана была упражняться в два раза больше других девушек. Да уж, Бартрам любил свои стереотипы.

– Доски уже в пути, – радостно сообщила Оливия-Джей, когда Анджела выбрала белый пластиковый стол у окна, чтобы сесть.

Анджела повесила кричащую оранжево-черную пляжную сумку на спинку стула и обеими руками взяла чайную чашку в японском стиле, чтобы подуть на чай и охладить его.

– Не говори, что я тебя не предупреждала, – сказала она.

Поведение Оливии-Джей, импульсивная покупка больше её не тревожили. Доски выйдут нелепо дорогими, потому что все попадало в Абеллию морем или по воздуху, что увеличивало стоимость. Это не имело значения – все, чего хотелось подружкам, просто включали в общий счет поместья. При желании они могли оставить купленные вещи себе после истечения контракта. Впрочем, нагрузившись драгоценностями из фантастических витрин торговых центров Абеллии, они заслужили десятиминутную нотацию о благодарности в офисе Марка-Энтони.

Кто-то сел за стол позади Анджелы. Она не обратила внимания. Оливия-Джей подалась вперёд.

– Леди Э уезжает на следующей неделе, – доверительно сообщила она.

– Что? Откуда ты узнала?

Анджела была уверена, что Эванджелин оставался ещё месяц до конца контракта. Четыре месяца – таков стандарт.

– Я подслушала, как об этом вчера говорили Марк-Энтони и Лоанна.

– Понятно.

Лоанна была хозяйкой гардероба, и до работы в особняке она одевала звёзд для голливудской зонной студии. Ненавидя себя за вопрос и за то, что она участвует во всем этом, Анджела спросила:

– Почему?

Оливия-Джей закатила глаза.

– Бринкелль считает, она переборщила с идеологическими разглагольствованиями.

– Я думала, она для этого здесь – чтобы Бартраму было над кем одерживать верх в споре.

– Они не ожидали кого-то столь преданного идеям социализма. Бринкелль переживает, что Бартрам из-за нее переутомляется.

Анджела недоверчиво покачала головой. За ужином Бартрам всегда начинал политический спор. Это была любимая тема, и она оживляла его больше других дискуссий. Чем сильней кипели идеологические дебаты, тем дольше он потом держал Эванджелин в своей постели. Анджела подозревала, что секс в отместку он любил больше всего. И это означало, что мотивация Бринкелль под большим вопросом.

– Это просто ревность. У нее серьезные проблемы с фигурой отца.

Оливия-Джей неудержимо захихикала.

– Я всегда думала, что у тебя бы лучше получилось говорить с ним о политике, чем у леди Э.

– Правда? А ты можешь себе представить, как Эванджелин говорит с ним о том, как Гилмер должен был вести защиту, а Дьюи надо было находиться на другом фланге?

– Прямо в точку. Видишь, ты у нас умница, Анджела.

Она лишь беспечно улыбнулась. «Даже не начинай такой разговор, каким бы легкомысленным он ни казался».

– Ладно, нам пора.

Она взяла свою пляжную сумку.

– Не спеши, – проворчала Оливия-Джей. – Сегодня он на лечении. Обычно после этого мы ему не нужны.