Психиатр, работавший с ним в Пятигорске, в рамках программы по трудоустройству слепых и слабовидящих, говорил, что он должен выходить из зоны комфорта. Заставлять себя преодолевать свой страх. Но как его преодолеть, если, приближаясь к входной двери, ноги переставали его слушаться, голова кружилась, а в глазах темнело. И, спустя несколько минут, Влад обнаруживал себя на полу под дверью, мокрого, с колотящимся сердцем. С огромным трудом, в том числе и Пашкиным, ему удалось приучить себя ходить самостоятельно на работу. Ровно четыре с половиной минуты. Сто сорок два шага. Но даже это короткое путешествие зачастую заканчивалось обмороком. Что будет, если ему придется передвигаться одному везде? Без всякой помощи? Останется только уволиться с работы, запереться в четырех стенах и ждать, пока молодой болтливый парень, подрабатывающий на пол ставки в социальной службе, принесет ему пачку овсяной крупы и бутылку масла. Или, может быть, стоит поступить хитрее: пойти к этому толстому подполковнику и сказать, что это он убил Веру. И Артема Левнюка заодно. Чтобы уж наверняка. Вот тогда его обеспечат и жильем, и работой, и сбалансированным рационом.

Влад подошел к своей кровати, встал на колени и вытащил старый советский чемодан, служивший хранилищем для особо ценных вещей. В нем, среди прочих богатств, оставшихся еще от мамы, таких как, например, изъеденная молью каракулевая шуба или прабабушкино кольцо с янтарем, лежала бутылка. Ее владу подарил один из пациентов, которому он очень удачно вправил защемленный нерв. Название напитка он не помнил, но, судя по тяжелой бутылке с отлитыми вензелями и объемной коробке, в которую она была упакована, это было что-то дорогое и престижное. Влад берег ее, чтобы подарить Пашке на день рождения в ноябре. Сам он алкоголь почти не пил. Спирт притуплял чувства и мешал Владу ориентироваться в окружающем пространстве.

Но сейчас ему было уже все равно. Он сорвал печать, вытащил массивную стеклянную пробку и сделал глоток. Дыхание перехватило. В бутылке было что-то крепкое, по всей видимости, ром или виски. В сортах спиртного Влад разбирался плохо, но, судя по сладковатому привкусу, скорее, ром.

Он достал из посудного шкафа первую попавшуюся кружку, щербатую, с толстыми стенками, и налил до половины. Тигран Рубенович, физиотерапевт из Приморского и по совместительству большой ценитель изысканных напитков, видя такое кощунство, сокрушался бы и цокал языком. Влад выдохнул и проглотил залпом.

Сначала он ничего не почувствовал. Только пищевод слегка обожгло и в желудке стало горячо и приятно. Потом мысли начали немного путаться, но желанного спокойствия он так и не почувствовал. Вместо этого пришла злость. На Пашку, на свою беспомощность и свою судьбу, на весь мир и себя самого, на то, что в этом мире он остался совсем один. Зачем вообще ему такая жизнь? Что такого страшного может быть там, за дверью, что затмило бы эту пустую квартиру с царящей в ней безнадегой. Он упадет? Над ним будут смеяться и издеваться? Собьет машина? Ну и пусть. Все равно нет ничего хуже, чем сидеть здесь в страхе и неопределенности.

Влад решительным шагом направился к выходу. На ходу он сорвал со стены висевшую на гвоздике трость, спустился по лестнице и толкнул дверь подъезда.

За дверью был вечер. С пляжа не доносилось людского гомона и детского смеха. Только чайки кричали над линией прибоя, сражаясь за оставленные туристами объедки. Чуть вдалеке в сквере возле набережной работала детская карусель. Она скрипела и выдавала отвратительную однообразную мелодию, которая, по мнению создателей, должна была нравиться детям. Эту мелодию заглушало не менее отвратительное пение. Чей-то молодой голос орал про нелегкую долю альпиниста, вынужденного терять друзей в снежной метели и оставлять их незахороненные тела на ледяных склонах. Вся эта трагедия сопровождалась тремя аккордами и нестройным подвыванием сочувствующих. Вдоль главной улицы вновь активизировались ресторанные и магазинные зазывалы, во время дневной жары дремавшие где-то в недрах своих заведений. Громче зазвучала музыка. Город дразнил Влада своим благополучием, раздражал своей беспричинной и беззаботной радостью, бесил своим счастьем, совершенно незаслуженным счастьем.

В голове возник план вчерашнего маршрута. Пашкина машина заглохла у самого дома, и они пошли в ресторан пешком. Влад хорошо запомнил дорогу. Сначала прямо по улице два квартала. На первом перекрестке светофор со звуковым сигналом, это хорошо. На втором просто зебра, но по вечерам там столько людей, что машины едут очень медленно, и перейти его не составит труда. Затем нужно спуститься к набережной, совсем немного, буквально метров пятьдесят, пройти через площадь погибших моряков (ее он легко узнает по крупной тротуарной плитке), мимо памятника. Сразу за ним будет "Идиллия".

Влад засунул руку в карман. Вчера, для того чтобы выудить информацию из Вериных подруг, он снял с банковской карты часть зарплаты. У него осталось несколько тысячных купюр, гладких, совершенно новых, кисло пахнущих типографской краской. То, что нужно.

Он шел сквозь людные вечерние улицы совершенно один и не чувствовал абсолютно никакого страха. Точнее, он вообще ничего не чувствовал и ни о чем не думал кроме того, чтобы идти прямо и сохранять равновесие. Голова слегка кружилась от выпитого, звуки ночного курортного города слились в один ровный гвалт, но, несмотря на это, Влад почти бежал. Он давно уже не ощущал такой легкости, скорости, вседозволенности. Наскоро ощупывая дорогу перед собой при помощи трости и выставив вперед свободную руку, он быстро шел через толпу. Трость то и дело натыкалась на чьи-то подошвы и била кого-то по лодыжкам. Испуганно вскрикивали девушки, возмущались мужчины, но Влад не обращал на это никакого внимания. Он расталкивал ошеломленных прохожих и оставлял их позади до того, как они успевали что-то сказать.

В какой-то момент его рука уткнулась в чье-то твердое жилистое плечо. "Ээ", - только и смог вымолвить хрипловатый мужской голос. Влад с силой отпихнул его владельца и пронесся мимо. Сзади его догнали шаги. "Началось, - подумал Влад. - Недолго музыка играла. Драться вслепую будет тяжело, я и зрячим-то в этом никогда не преуспевал. Но я попробую". Паники не было, только холодная решимость.

* Э, постой, брат! - на плечо Владу легла та самая жилистая рука. Именно легла, а не схватила. Ее обладатель с легким кавказским акцентом произнес, - Что случилось у тебя? Давай я тебя отвезу.

* Такси не надо, - мрачно ответил Влад, уже собравшийся было защищаться.

* Какой такси? Бог с тобой. Что я не человек, не понимаю, что-ли. У меня четверо сыновей.

Последние слова кавказец произнес с такой гордостью, что Влад невольно улыбнулся, несмотря на то, что ему никогда не нравились люди, которые считали наличие у них детей неопровержимым доказательством своей правоты и честности. Поехать на машине, в тишине и безопасности, было очень заманчивым предложением. В какое-то мгновение Влад уже готов был согласиться и послушно последовать за этим добрым самаритянином, но вдруг понял: стоит ему сейчас отступить, пойти по легкому пути, и он никогда больше не почувствует той свободы и легкости, что охватывала его сейчас, и, как и раньше, будет обливаться холодным потом каждый раз, выходя за дверь. Нет. Он должен дойти сам, один. Он должен запомнить это ощущение бесстрашия, должен привыкнуть к нему, чтобы оно отложилось навсегда в его сознании. От этого зависит, будет ли он дальше жить или просто существовать.

* Спасибо, не надо, мне недалеко, - уже мягче ответил он, снял с плеча руку этого человека и крепко пожал.

Затем он резко развернулся и побрел дальше в сторону площади. Бежать больше не хотелось, расталкивать и пугать окружающих тоже. Куда-то исчезли ярость и отчаяние, осталась только угрюмая обреченность. Владу казалось, что он бросился в атаку на этот мир, а мир только недоуменно посмотрел на его жалкие попытки и ненавязчиво предложил помощь. Не такой уж он и плохой, этот мир, только ему, Владу, здесь не место.